La Storia. История. Скандал, который длится уже десять тысяч лет

«Да, у этих германцев мяса, почитай, целые тонны!» — таков был восторженный, но двусмысленный комментарий, который позволил себе Торе, брат Карулины. Никто не позаботился уточнить, намекает ли он на мясо в христианском смысле, то есть на плоть, или же имеет в виду пресловутые четверти бычьих туш. В этот самый миг у Иды защемило сердце, и при этом с такой силой, что какое-то время она не видела перед собою ничего, кроме черных пятен. Сначала она не поняла, что с нею происходит, но потом в голове у нее зазвучал вдруг молодой голос — пьяный и чужой; он говорил ей: «Милая… милая…». Это был тот самый голос, который в январе 1941 года сказал ей эти же слова, но тогда она была в бессознательном состоянии и не восприняла их. Но записала их на некую ленту, скрытую в ее мозгу, она сейчас услышала их повторно, а с ними вместе вспомнились и сопровождавшие их поцелуи, которые теперь, снова ложась на ее лицо, возбудили в ней нежность не менее мучительную, чем щемящая боль в сердце. В сознании ее всплыл один вопрос: вот Нино только что помянул шеренгунемцев… А что, тот светловолосый немец тоже мог оказаться в ней?..

Узеппе ни на шаг не отходил от брата, переходя туда же, куда перемещался он, и перелезая через людские ноги, чтобы не отставать от него. Хотя он и был влюблен в целый мир, все же сейчас было видно, что самой его большой любовью все-таки является брат. Он мог забыть обо всех остальных, включая Карулину и девочек-близняшек, и канареек, ради этой любви, превосходящей всех и вся. То и дело он поднимал голову и окликал: «Ино! Ино!» с недвусмысленным намерением сообщить: «Я тут. Ты про меня помнишь или нет? Ведь это наш с тобой вечер!»

И в этот миг из глубины комнаты, от внутренней двери раздался немолодой голос, прокричавший во всю мочь:

«Да здравствует пролетарская революция!»

Это был Джузеппе Второй, который не присутствовал при сцене прибытия Нино, поскольку все это время находился в уборной. Он вышел из нее как раз в тот момент, когда Нино провозгласил: «Мы партизаны. Добрый вечер, товарищи по борьбе и подруги!..», и тотчас же внутри у него зажегся странный, необыкновенный огонь. Поначалу он вел себя скромно, стал наблюдать, как самый заурядный зритель, но в конце концов не сдержался. Он вдруг вспыхнул, как фейерверк, и, не снимая пресловутой шляпы, представился двум пришельцам:

«Добро пожаловать, товарищи! Мы тут все в полном вашем распоряжении. Сегодня вечером вы осчастливили нас великой честью!»

И с радостной улыбкой мальчишки, несколько прибрав голос, в уверенности, что сообщает невероятно важное известие, он поведал:

«Я тоже товарищ!»

«Привет!» — сказал ему Нино — безмятежно и снисходительно, но нисколько не удивляясь. Тогда Джузеппе Второй, с крайне озабоченным видом, подошел к своему матрацу и стал в нем рыться, потом, торжествующе подмигивая, он положил перед визитерами номер подпольной газеты «Унита».

Квадрат был неграмотным, но газету он сразу узнал и радостно улыбнулся.

«„Унита“, — серьезно заявил он, — это настоящая итальянская газета!»

Нино посмотрел на друга с уважением.

«Он старый борец за революцию, — объяснил Нино всем остальным, спеша воздать другу почести. — Я-то у них совсем новенький. Я, — честно заявил он, — вплоть до этого лета сражался на другой стороне».

«Это оттого, что ты был еще щенком зеленым, — отрубил, защищая Нино, верный Квадрат. — Когда ты щенок, ошибиться пара пустяков. Настоящие понятия приходят только с возрастом, а пока ты мальчишка, бороться тебе еще рано».

«Не, теперь-то я подрос!» — заметил Нино весело и высокомерно.

И тут же шутливо атаковал Квадрата, став в боксерскую стойку. Тот ему ответил, и оба они стали тузить друг друга, изображая удары и парируя их, словно два настоящих боксера. Джузеппе Второй стал возле них, изображая судью. Он выглядел знатоком и выказывал такой пыл, что шляпа у него съехала на затылок, а в это время Пеппе Третий, Имперо, Карулина и вся ребячья команда подпрыгивали и вопили, словно заправские болельщики у ринга.

От такой игры возбуждение Нино дошло до предела. Поэтому он в конце концов прервал матч и запрыгнул на вершину пирамиды из парт, крича при этом со всем пылом опытного баррикадного борца:

«Да здравствует революция!»

Все зааплодировали. Узеппе бегал за ним, как пришитый. Все остальные мальчишки тоже карабкались на штабель парт.

«Да здравствует красное знамя! — в свою очередь закричал, совершенно вне себя, Джузеппе Второй. — Еще немного, и мы своего добьемся, товарищи партизаны! Победа будет нашей! Комедия окончена!»

«Еще немного, и мы поднимем на революцию весь мир! — заявил Ниннарьедду. — Мы сделаем революцию на Колизее, и в соборе Святого Петра, и в Манхэттене, и на кладбище Верано, у нас революционерами станут и швейцарцы, и иудеи, и Папа римский…»

«И конец всей этой штуке!» — завизжала снизу Карулина, в неистовстве подпрыгивая на месте.

«И мы установим воздушный мост Голливуд — Париж — Москва! А потом накачаемся виски и водкой и трюфеля будем есть с икрой, и курить иностранные сигареты, и покатаемся на гоночной „Альфе“ и на личном двухмоторном самолете…»

«Ура! Ура!» — мальчишки аплодировали всем подряд, и всей толпой лезли наверх, на импровизированную митинговую трибуну. Но до трибуны пока что долез один только Узеппе, он оседлал одну из скамеек и тоже кричал: «Ура!», и колотил ладошками по дереву, внося свою долю в общий шум и гам. Даже девочки-близняшки, забытые внизу на груде тряпок, выводили свои дискантовые трели.

«И индюшатина у нас будет, и творожные торты, и американские сигареты… Будем лапать американок, и датчанок заваливать, а враги пусть глазами девок трахают и носом кончают… Эй, а что, в этом доме еда какая-нибудь будет?»

Ниннуццо спрыгнул на пол. Узеппе слетел туда же вслед за ним.

«Уже скоро, совсем скоро!» — поспешил успокоить их Джузеппе Второй.

И женщины снова вернулись к приготовлению ужина, что сопровождалось великим передвижением тарелок, кастрюль и сковородок. В этот момент в четвертом углу, за занавеской, сшитой из лоскутков, раздалось кошачье мяуканье.

Карло Вивальди на глаза не показывался, все это время он предпочитал сидеть в своем логове.

«А вон там, сзади, там кто живет? — осведомился Нино и, не чинясь, отдернул занавеску. Росселла встретила его шипением, и Карло наполовину выпрямился на своем тюфяке. — Это еще кто такой? — сказал Нино, выказывая, впервые с тех пор, как вошел, некую тень подозрения. — Кто ты?» — спросил он у человека из убежища.

«Кто ты?» — повторил Квадрат, проворно возникший рядом со своим командиром.

«Я человек».

«Какой человек?»

Карло поморщился.

«Говори», — приказал ему Нино, радуясь, что может принять вид настоящего воина, ведущего допрос. И Квадрат тоже поторопил Карло:

«Почему не отвечаешь?» — спросил он, вонзая ему в лицо свои маленькие глазки, словно пару гвоздей.

«А чего вы, собственно, испугались? Не доверяете что ли?»

«Мы даже Отца предвечного не пугаемся. А если хочешь, чтобы мы тебе доверяли, тогда раскалывайся».

«Но какого хрена вы хотите знать?!»

«Как тебя зовут?»

«Его Карло зовут! Карло!» — торопливо и хором подсказали мальчуганы, подоспевшие на место происшествия. «Карло… А дальше?»

«Вивальди! Вивальди! Вивальди!» — закричали женщины из противоположного угла.

«Ты из наших?» — спросил Нино, сохраняя суровый и угрожающий вид.

«Ты из наших?» — повторил Квадрат, попав почти в унисон с Нино.

Карло поглядел на них таким открытым и прозрачным взглядом, что казалось — он развлекается.

«Да», — сказал он, покрываясь детским румянцем.

«Ты коммунист?»

«Я анархист».

«Вообще-то говоря, если быть повъедливее, — примирительным тоном заговорил Джузеппе Второй, который успел присоединиться к этой беседе, — наш великий учитель Карл Маркс насчет анархистов был скорее против, чем за. Красное знамя — это красное знамя, а черное знамя есть черное. Это если в мирное время. Но бывают исторические часы, когда все левые силы должны сплотиться в борьбе против общего врага».