Там внизу, или Бездна

— То же самое применимо к звонарям, — заметил Карэ.

— Нет, господа, — говорил Гевенгэ, — тот день, когда последовательное и враждебное равнодушие нечестивого народа затопило великие науки средневековья, знаменовал собою Франции конец духа! Нам остается скрестить теперь лишь руки слушать пошлые речи общества, которое то хрюкает, то предается необузданному веселью!

— Зачем так отчаиваться, будем уповать на лучшее, — тоном утешения сказала мамаша Карэ и на прощание наградила рукопожатием каждого из своих гостей.

— Века не улучшили народ, — сетовал, наливая воду в кофейник, де Герми, — но испортили, исказили его, омрачили его ум. Вспомните осаду, коммуну, бессмысленные увлечение, мятежную и беспричинную ненависть, все безумие черни, полуголодной, одурманенной, вооруженной! Не сравниться ей с наивными и милосердными простолюдинами средних веков. Расскажи, Дюрталь, что делал народ, когда Жиля де Рэ вели на костер.

— Да, расскажите это нам, — попросил Карэ, глаза которого утопали в табачном дыму трубки.

— Если хотите! Вы знаете, что за неслыханные злодеяния маршал де Рэ был приговорен к повешению и сожжению заживо. Отведенный после приговора в свою келью, он обратился с последней просьбой к епископу Жану де Малеструа. Он молил епископа предстательствовать за него у матерей и отцов, детей которых он столь свирепо осквернял и умерщвлял, чтобы благостно напутствовали те его в час казни. И народ, у которого Жиль исторгал и пожирал сердце, теперь стонал от жалости и видел в этом служителе дьявола лишь несчастного человека, оплакивавшего свои преступления, который предстанет вскоре пред грозным гневом Святой Ипостаси, и длинной процессией обходил город в девять часов утра в день казни. Он распевал псалмы, клятвенным обещанием в церквах наложил на трехдневный пост, стремясь этим обеспечить упокой души

— Как видите, мы далеки от американского закона Линча, — вставил де Герми.

— Затем, — продолжал Дюрталь, — в одиннадцать он нравился к темнице Жиля де Рэ и сопровождал его до Бьесского луга, где воздвигнуты были высокие костры, увенчанные виселицами. Маршал ободрял своих соучастников, обнимал их, умолял их «исполниться омерзением к содеянным ими злодействам и покаяться в них», молил Деву пощадить их, а духовенство, крестьяне, народ пели мрачные и молящие строфы заупокойных песнопений.

«Да здравствует Буланже!»

Словно рокот моря поднимался к башне с площади Св. Сюльпиция, и возносились протяжные крики: «Буланже! Ланже!» Чей-то осипший мощный голос — уличного торговца устрицами или разносчика — выделился из всех остальных, покрыл все хвалебные вопли и снова затянул: «Да здравствует Буланже!»

— Они чествуют исход выборов, завывают перед мэрией, — презрительно сказал Карэ.

Все взглянули друг на друга.

— Современный народ! — воскликнул де Герми.

— Ах, он не преклоняется так перед ученым, художником, даже перед существом сверхъестественным — перед святым, — пожаловался Гевенгэ.

— И, однако, делали это в средние века!

— Да, но тогда народ был бесхитростнее и возвышеннее, — ответил де Герми. — А потом, где они, эти святые, которые могли бы спасти его? Никогда не устану я повторять, что сердца современных рясоносцев потрескались, их души худосочны, умы пусты и боязливы! Или еще хуже. Они издают гнилостное тление и отравляют стадо, ими пасомое. Они каноники докры, они слуги сатаны!

— И подумать только, что этот век позитивистов и атеистов ниспроверг все, кроме сатанизма, которого он не вытеснил ни на шаг!

— Это понятно, — воскликнул Карэ, — сатанизма или не знают, или не замечают. Помнится, еще отец Равиньян доказал, что высшая сила дьявола в утверждении отрицания его!

— Бог мой! Какие отвратительные вихри застилают горизонт, — тоскливо пробормотал Дюрталь.

— Нет, — вырвалось у Карэ, — нет, не говорите так! Да, все разлагается здесь, внизу, все мертво! Но там, на небесах! Ах! Правда, долго ждем мы сошествия Духа Святого, пришествия божественного Утешителя! Но откровением вдохновлены тексты, возвещающие, будущее принадлежит вере, и займется ясная заря!

И, опустив глаза, сложив руки, он отдался пламенной молитве. Де Герми поднялся и сделал по комнате несколько шагов.

— Все это прекрасно, — брюзжал он. — Но век этот бесповоротно издевается над Христом во славе Его. Он презирает сверхъестественное, отвергает неземное. Чего ждать от будущего; как уповать, что чистые всходы произрастут от зловонных мещан нашего пошлого времени? Я спрашиваю, какую сотворят они жизнь, они, воспитанные современностью?

И Дюрталь ответил:

— Они будут жить, как отцы их и матери, будут набивать чрево свое и опустошать своей дух низменным сластолюбием!