Умереть в Париже. Избранные произведения

4

Я уже писал, что во время Русско-японской войны ходил поглазеть на пленных, а сейчас расскажу о том глубоком впечатлении, которое я из этого вынес. Говорили, что русские похожи на медведей, что эти страшные люди едят детей. В тот день, когда пленных отправляли в храм, расположенный в деревне Канаока, у горы Аситака, мы с братом под присмотром слуги наблюдали за происходящим, приникнув к станционной ограде. Обо всём этом я уже написал в повести "Синскэ"…

Через станционную ограду я видел на отдалении платформу. Мне было страшно, поскольку я слышал, что русские, как демоны, пьют кровь детей, но присутствие слуги несколько меня успокаивало. На платформу въехал паровоз, и сошедшие с него русские вполне соответствовали тому, что я видел раньше на картинках и фотографиях: заросшие рыжими волосами лица, как у обезьян, одеты, точно в шкуры, в толстые пёстрые пальто, даже шапки у них были не как у людей. То, что они из породы демонов, было видно по их высоченному росту — сошедшие вместе с ними японские солдаты едва ли доставали им до плеча. Я с удивлением узнал, что на одной с нами планете живут люди, столь не похожие на японцев. Тридцать-сорок пленных, неся в руках маленькие тюки с поклажей, сойдя на платформу, переговаривались между собой. То, что русские умеют говорить, также стало для меня откровением. Вскоре неподалёку от нас в ограде открыли ворота, и пленные вышли с территории станции. Мы хотели бежать, но прямо рядом с нами выстроилось несколько двухколёсных экипажей, и страшные лошадиные морды преграждали нам пути отступления. Между тем пленные, которых в этих экипажах должны были отвезти в храм у горы, толпились перед оградой, выжидая, когда их распределят по местам. Оказавшись среди русских, я, съёжившись, дрожал от страха. И вдруг один из пленных, заросший бородой по самые глаза, положил мне на голову свою большую ладонь. От ужаса я с трудом удержался, чтобы не зареветь. На коротко остриженной голове ладонь казалась необыкновенно тёплой. В испуге я украдкой взглянул на его лицо. Человек, моргая из-за бороды серыми глазами, сказал, должно быть для того, чтобы успокоить трясущегося от страха подростка: "Фудзий! Фудзий!" — и показал на север. Ветер разогнал облака; сквозь прутья ограды в ясной синеве была видна величественная белоснежная Фудзияма. Тут только до меня дошло, что значило "Фудзий, Фудзий" в устах россиянина. Я был поражён: тот, кого я считал демоном, говорит по-японски! Тепло его ладони и совсем не страшные глаза произвели на меня сильнейшее, ни с чем не сравнимое впечатление. Вскоре протрубил горн, и экипажи, шесть штук, гремя железными колёсами, покатили по пыльной дороге в сторону горы. А тот русский пленный приподнял занавеску и помахал мне на прощание своей большой рукой.

Этот русский был первым встреченным мной иностранцем, и доходчивее, чем любой урок географии, он пробудил во мне сознание того, что на земном шаре есть другие страны, другие народы. Каким-то образом он заронил в мою юную душу ошеломительную мысль, что в мире есть много такого, чего я не знаю…

Теперь время рассказать о моей учёбе в младших классах. В ту пору моя семья ещё пользовалась в деревне доверием, но уже утратила свои прежние, из поколения в поколение переходившие моральные привилегии, став бедной семьёй, занимающейся рыбной ловлей. Во всяком случае, я вёл такую же, как и дети простых рыбаков, дикарскую жизнь. Школа располагалась довольно далеко, за рисовыми полями у подножия горы Кацура, в храмовой роще. Как правило, мы шли до рощи босиком, мыли ноги в окружавшей рощу канавке, надевали гэта и только затем входили в школьные ворота. И всё же меня часто упрекали дома, что гэта снашиваются слишком быстро. Впрочем, обычай добираться до школы босиком был строжайше запрещён после того, как в своей резиденции в Того изволил поселиться его высочество внук императора.

В течение шести лет я не делал домашних заданий и не повторял пройденного. В школе я завязывал в узелок учебники и дома их уже не раскрывал. Не только потому, что лампа в нашем доме была очень тусклой; главная причина заключалась в том, что занятия с учебниками вовсе не радовали домашних. Ведь для ребёнка в доме, помимо игр, всегда находилось много работы по хозяйству. Нянчить малышей, собирать топливо, делать уборку — всё это входило в мои обязанности. Иногда я выполнял это с удовольствием, иногда через "не хочу". Тем не менее в школе я учился хорошо.

Было это не то в четвёртом, не то в пятом классе, когда в школе внезапно отменили занятия по случаю государственных похорон князя Ито Хиробуми^[12]. Учитель с энтузиазмом рассказал нам о его жизни и заслугах перед страной. Моя душа воспламенилась, когда я услышал, что князь Хиробуми учился в бедности, прежде чем стал выдающимся историческим деятелем. Более того, молодой учитель по имени Нисияма, в то время замещавший у нас классного руководителя, после своего поучительного рассказа, когда школьники вышли во двор и разбежались по роще, отозвал меня в сторону и важно сказал:

— Ты умный парень, после окончания младшей школы обязательно постарайся перейти в среднюю. Окончив среднюю, поступай в колледж, а потом и в университет. Сейчас не то, что во времена господина Ито, — без университетского образования великим человеком не станешь. Как бы там ни сложилось, запомни, тебе надо идти в университет!

Его слова точно зажгли огонь в моей душе. При моём бедственном положении, даже в младшей школе, переходя из класса в класс, я был вынужден каждый раз выпрашивать у кого-нибудь старые учебники, я не смел и мечтать, что смогу попасть в среднюю школу, но в ту минуту в моей маленькой груди проснулось великое честолюбие: я должен окончить университет и, подобно Ито Хиробуми, стать выдающимся деятелем, работающим на благо страны. Я уверовал, что Бог обязательно исполнит моё желание, и каждый вечер во время богослужения втайне молился об этом. Боже, пожалуйста, сделай так, чтобы я поступил в университет!.. Священные песнопения учат нас, что в воле Бога исполнить любое наше желание, и я верил в это так, как если бы получил от Бога клятвенное обещание.

Не знаю, почему учитель Нисияма обратился именно ко мне, но несомненно, что он — мой первый благодетель. При нём я стал учиться на "отлично", а когда он, проработав у нас два учебных года, поступил в Высшее промышленное училище и уехал в столицу, мои оценки ухудшились. Как-то раз весной, в день спортивных соревнований, когда я уже учился в средней школе, учитель Нисияма внезапно пришёл меня проведать. Он удивлённо взглянул на мою белую спортивную форму и сказал: "Продолжай усердно заниматься". Его слова сильно меня воодушевили, но с тех пор и до сегодняшнего дня мне больше не посчастливилось встретиться с ним. После того как Нисияма уехал в Токио, он часто мне снился. И в самом деле, если бы в тот день, когда хоронили Ито Хиробуми, этот молодой учитель не произнёс свою прочувственную речь, кто знает, как бы сложилась моя судьба. От одной этой мысли мне делается не по себе.

И однако в обстоятельствах, в которых я тогда жил, у меня не было никакого шанса поступить в среднюю школу.

Ганюдо была рыбацкой деревней, мальчики здесь кончали младшую школу и сразу же начинали выходить в море на промысел. В ту пору всего два человека во всей деревне окончили среднюю школу. А уж в моей семье, где дядя стал рыбаком, поступить в среднюю школу казалось столь же невероятным, как пройти пешком по воде. Когда я перешёл в пятый класс, дядя по воскресеньям и во время летних каникул стал регулярно брать меня с собой в море, обучая рыбацкому ремеслу. Он с удовольствием рассказывал всем, что, хотя меня мутит от качки, ловить я мастак. В те времена в нашей деревне даже был обычай покупать мальчиков, чтобы растить из них рыбаков, так что и мне, видно, с самого начала суждено было стать им.

Те рыбаки, у кого не было сыновей или их было недостаточно, усыновляли мальчиков из других семей, а дважды в год в деревню приходил посредник, приводивший детей со стороны. Он продавал их из Осю и Энею рыбакам, желающим иметь сына. Первое время цена была довольно низкой. За вычетом дорожных расходов и гонорара посредника, один ребёнок шёл за три, от силы пять йен. Купленный мальчик школу не посещал, помогал по хозяйству, а достигнув одиннадцати-двенадцати лет, начинал выходить в море и становился рыбаком. Среди купленных детей многие носили имя Мацу или Киёси, но обычно к их именам прибавляли цену, за которую они были куплены, так что получалось — Мацу-три-йены, Киёси-пять-йен.