Лондонские типы

Вероятно, если бы дело этим и кончилось, в маленькой компании очень скоро снова воцарилось бы безмятежное веселье; но мистер Сэмюел и его приятель то и дело бросали вызывающие взгляды на жилет и бакенбарды. А жилет и бакенбарды в свою очередь, дабы показать, что оные взгляды нимало их не трогают, усиленно пялили глаза на мисс Джемайму и ее приятельницу. Концерт кончился, кончился и водевиль, и все четверо вышли в сад. Клетчатый жилет и пышные бакенбарды последовали за ними, вслух отпуская одобрительные замечания по поводу ножек мисс Джемаймы и ее приятельницы. Наконец, не довольствуясь уже совершенными вопиющими злодеяниями, они прямо подошли к обеим девицам и пригласили их танцевать, не обращая ни малейшего внимания на мистера Сэмюела Уилкинса и на кавалера приятельницы мисс Джемаймы, точно их здесь вовсе и не было.

«Что это значит, негодяй?» – вскричал мистер Сэмюэл Уилкинс, крепко сжимая в правой руке трость с позолоченным набалдашником. «А ты куда лезешь, уродец?» – ответили бакенбарды. «Как вы смеете оскорблять меня и моего друга?» – вопросил приятель мистера Сэмюела Уилкинса. «Иди к черту вместе со своим другом!» – ответствовал жилет. «Вот тебе!» – крикнул мистер Сэмюэл Уилкинс, замахиваясь тростью, но в то же мгновение она высоко взлетела над толпой, сверкнув под разноцветными фонарями железным острием и позолоченным набалдашником. «Задай ему», – сказал клетчатый жилет. «Караул!» – завизжали девицы. Оба их кавалера чуть живые лежали на земле, а жилет и бакенбарды скрылись в неизвестном направлении.

Мисс Джемайма и ее приятельница, чувствуя, что в разыгравшемся скандале повинны прежде всего они сами, естественно, тут же закатили истерику; горько рыдая, они объявили, что оскорблены до глубины души; как могли про них подумать – о, какая несправедливость! Есть ли на свете женщины несчастнее их! Стоило им открыть глаза и увидеть своих злополучных поклонников, как они сызнова принимались плакать и причитать; наконец, девиц развезли по домам в наемной карете и в состоянии невменяемости, до коего их довели и сироп с ромом, и херес, и чрезмерное волнение.

Глава V

Трактирный оратор

Однажды вечером, совершая прогулку по Оксфордстрит, Холборну, Чипсайду, Коулмен-стрит, Финсбери-скверу и так далее с намерением вернуться в западную часть Лондона через Пентонвилл и Нью-роуд, мы вдруг ощутили сильную жажду и потребность отдохнуть пять – десять минут. Посему, вспомнив, что мы только что миновали старинный, тихий, приличный трактир (неподалеку от Сити-роуд), мы повернули назад, дабы подкрепиться стаканчиком эля. Это был но какой-нибудь модный ярко освещенный дворец с лепными потолками и лакированной мебелью, а скромный старозаветный трактир с стареньким буфетом и с маленьким стареньким хозяином, который вместе с женой и дочкой себе под стать удобно расположился в вышеупомянутом буфете – уютной комнатке, где веселый огонь пылал в камине, отгороженном ширмой; из-за нее, когда мы объявили о своем желании выпить стаканчик эля, появилась означенная барышня.

– Может быть, вы пройдете в залу, сэр? – умильно сказала барышня.

– Вам будет удобнее в зале, сэр, – сказал старенький хозяин, отодвигая кресло и выглядывая из-за ширмы, чтобы обозреть нашу наружность.

– Вам будет гораздо удобнее в зале, сэр, – сказала маленькая старушка, высовывая голову с другой стороны ширмы.

Мы посмотрели вокруг, как бы выражая свою неосведомленность в месторасположении столь горячо рекомендуемого помещения. Старенький хозяин заметил наш взгляд; он просеменил через низенькую дверь низенького буфета и ввел нас в залу.

Мы очутились в старинной сумрачной комнате с высоким камином, дубовыми панелями и полом, посыпанным песком. Стены были украшены несколькими старыми цветными литографиями в черных рамках. Каждая литография изображала морское сражение: два фрегата что есть мочи расстреливают друг друга, на заднем плане взлетает на воздух еще одни корабль, а иногда и два; передний же план являет собой пеструю смесь обломков, среди которых из воды торчат ноги в синих матросских штанах. В центре комнаты с потолка списали газовая люстра и сонетка; по сторонам тянулось несколько узких столов, за которыми виднелся тесный ряд скользких, отполированных долгим употреблением деревянных стульев, составляющих непременную принадлежность такого рода заведений. Унылое однообразие посыпанных песком половиц там и сям нарушалось плевательницей; две пирамиды этих полезных предметов украшали ближние углы залы.

За дальним столом, рядом с камином, лицом к двери, сидел плотный мужчина лет сорока; короткие завитки черных жестких волос обрамляли его обширный лоб и лицо, обязанное своей несколько излишней краснотой не только воде и сведшему воздуху. Он курил сигару, устремив глаза к потолку, и его самоуверенный вид красноречиво говорил о том, что это здешний признанный знаток в облает политики, непогрешимый оракул и всезнающий рассказчик. Судя по всему, он только что произнес какую-то вескую тираду, ибо его собеседники с торжественной сосредоточенностью попыхивали трубками и сигарами, словно подавленные величием вопроса, который они только что обсуждали.

По правую его руку сидел убеленный сединами старец в широкополой коричневой шляпе; по левую остроносый блондин в коричневом сюртуке до пят, после каждой затяжки бросавший на краснолицего восхищенные взгляды.

– Чудеса! – сказал блондин после пятиминутной паузы. В ответ послышался одобрительный ропот.

– Никаких чудес – никаких! – сказал краснолицый, неожиданно пробуждаясь от размышлении и набрасываясь на блондина, едва тот заговорил. – Почему чудеса? С какой стати чудеса? Докажите, что это чудеса!

– Коли на то пошло… – робко сказал блондин.

– На то пошло! – воскликнул мужчина с красным лицом. – Конечно, на то пошло. Мы в наше время стоим на ровной возвышенности интеллектуального совершенства, а не в темной пещере умственного убожества. В наши бурные времена я требую доказательств – да, доказательств, а не утверждений. Каждый джентльмен, который меня знает, знает, коконы были природа и следствие моих замечаний, когда Олдстритское Пригородное Общество Подыскапня Представителей собиралось рекомендовать кандидата от… не помню, какого местечка в Корнуолле. «Мистер Сноби, – говорит мистер Уилсон, – самый подходящий человек, чтобы представлять этот округ в парламенте». – «Докажите, это», – говорю я. «Он – сторонник Реформы», – говорит мистер Уилсон. «Докажите это», – говорю я. «Он борец против национального долга, стойкий противник пенсий, непреклонный защитник негров; он стоит за сокращение синекур и парламентских сессий; он согласен на увеличение только одного – числа избирателей», – говорит мистер Уилсон. «Докажите это», – говорю я, «Это доказывают его дела», – говорит он. «Докажите их», – говорю я.

– И он не смог доказать их, – объявил краснолицый, победоносно оглядывая своих слушателей, – и округ не выдвинул Сноби; и если бы вы применяли этот принцип неуклонно, не было бы у вас ни долга, ни пенсий, ни синекур, ни негров, ни вообще ничего. А потом, стоя на возвышенности интеллектуального совершенства и достигнув вершины народного благосостояния, вы могли бы бросить смелый вызов всем нациям мира и воздвигнуться в гордом сознании своей мудрости и превосходства. Вот мой принцип – мой неколебимый принцип, – и стань я завтра членом палаты общин, они бы все у меня там затряслись! – И краснолицый, громко стукнув по столу кулаком, чтобы подкрепить свое заявление, задымил, как пивоварня.

– Да! – медленно и тихо начал остроносый, обращаясь ко всем присутствующим. – Недаром я говорю, что из всех джентльменов, с которыми я имею удовольствие встречаться в этой комнате, нет ни одного, кого было бы приятнее слушать, чем мистера Роджерса, – общение с ним так поучительно!

– Поучительно! – сказал мистер Роджерс (такова, по-видимому, была фамилия краснолицего). – Вы вправе говорить, что общение со мной поучительно – я вас всех поучал и кое-чему научил, хотя так ли приятно меня слушать, как уверяет мой друг мистер Эллис, – не мне об этом говорить. Об этом вам судить, джентльмены; скажу одно: когда я поселился в этом приходе и впервые посетил эту комнату десять лет назад, в ней, думается мне, не было ни одного человека, который сознавал бы, что он – раб, а теперь вы все чувствуете свои оковы – и изнываете. Напишите это на моей гробнице – и я буду доволен.