Марго

— Знаешь, дитя мое, скоро ты увидишься с твоей матерью — мы проведем осень в Онвиле.

V

Онвильский дом г — жи Дорадур находился в одной миле от Шартра и в полумиле от фермы родителей Марго. Это был не то чтобы замок, но очень красивое здание с большим парком. Г — жа Дорадур редко его посещала, и в продолжение многих лет там жил только ее управитель. Эта внезапная поездка, таинственные беседы, которые вели между собой молодой человек и его старушка мать, удивляли и тревожили Марго.

Прошло только два дня после прибытия г — жи Дорадур, и еще нё все вещи были распакованы, когда на дороге показались десять колоссов, выступавших в полном боевом порядке: это семейство Пьеделе шло поздравить с приездом новоприбывших. Мать несла корзину с фруктами, сыновья держали в руках по горшку левкоев, а старик отец с важным видом нес в оттопырен- ных карманах две огромные дыни, выбранные им самим и показавшиеся ему лучшими во всем огороде. Г — жа Дорадур приняла эти подарки со свойственным ей добродушием, и так как она предвидела визит своего фермера, то сейчас же вынула из шкафа восемь цветных шелковых жилетов для сыновей, кусок кружева для матушки Пьеделе, а для старика — красивую широкополую поярковую шляпу с лентой, украшенной золотой пряжкой. Когда они обменялись приветствиями, перед родными предстала Марго, сияющая радостью, пышущая здоровьем. После того как все по очереди ее расцеловали, г — жа Дорадур произнесла целую речь, расхваливая кротость, скромность и благоразумие своей крестницы, причем щеки молодой девушки, уже и без того румяные от полученных поцелуев, вспыхнули еще ярче. Матушка Пьеделе, видя нарядное платье Марго, рассудила, что се дочка, должно быть, очень счастлива, и, как всякая мать, не могла не сказать ей, что никогда еще не видела ее такой хорошенькой.

— Ей — богу, это правда, — подтвердил отец.

— Разумеется, правда, — повторил голос, при звуке которого Марго вся затрепетала: это был Гастон, только что вошедший в комнату.

В эту минуту через дверь, которая оставалась открытой, все заметили стоявшего в прихожей Пьеро — маленького пастуха индюшек, того самого мальчугана, что так горько плакал, когда Марго уезжала из деревни. Он все время шел следом за своими хозяевами, несколько поодаль, и теперь, не смея войти в гостиную, издали робко кланялся.

— Что это за мальчик? — спросила г — жа Дорадур. — По- доиди сюда, мой милый, поздоровайся с нами.

Пьеро поклонился еще раз, но, несмотря на все уговоры, так и не вошел в комнату. Он покраснел до корней волос и пустился бежать со всех ног.

«Так, значит, вы считаете меня хорошенькой? — тихо повторяла про себя Марго, прогуливаясь одна по парку, когда ее родные ушли домой. — Но как же дерзки, однако, молодые люди! Не понимаю, как могут они говорить при всех такие вещи! Я даже и взглянуть‑то на него не смею, а он вслух говорит мне слова, от которых приходится краснеть. Должно быть, подобные комплименты вошли у него в привычку, и он Не придает им никакого значения. И все же, когда мужчина говорит женщине, что она кажется ему красивой, это очень много, это что‑то вроде признания в любви».

При этой мысли Марго остановилась и спросила себя: а что же это такое — признание в любви? Она много слышала об этом, но все‑таки не представляла себе ясно. Как это признаются, что любят? — думала она. Она не могла допустить, чтобы при этом говорили только: «Я люблю вас». Ей казалось, что тут должно быть что‑то совсем другое, что для этого существуют совсем иные, особенные слова, что все это облечено какой‑то таинственностью, полной опасностей и очарования. Она на своем веку прочла только один роман — не знаю, право, его названия. Это был разрозненный том, валявшийся на чердаке у них дома. В нем говорилось о каком‑то сицилийском разбойнике, похитившем монахиню, и там она нашла несколько непонятных фраз, которые — так ей казалось — были именно любовными речами. Но г — н кюре говорил, что все романы — вздор, а ей до смерти хотелось узнать правду; только к кому бы обратиться с таким вопросом?

Комната Гастона в Онвиле была уже не так близко от комнаты Марго, как в Париже. Конец взглядам, которые бросаешь украдкой, конец стуку оконной задвижки. Каждый день, в пять часов утра, раздавался слабый звон. Это сторож будил Гастона, ударяя в колокол, находившийся под окном молодого человека.

1 от вставал и уезжал на охоту. Притаившись за решетчатым ставнем, Марго видела, как, окруженный собаками, с ружьем в руке, он садился на лошадь и исчезал в тумане, окутывавшем поля. Она провожала его взглядом с таким волнением, словно была какой‑нибудь плененной владетельницей замка, чей возлюбленный отправлялся в Палестину. Нередко Гастон, ленясь отворить ворота, заставлял свою лошадь перескакивать через изгородь, и тогда Марго испускала глубокие, никому неведомые вздохи, в которых были и горечь и сладость. Она воображала, что охотникам грозят величайшие опасности, и когда Гастон весь в пыли приезжал вечером домой, она осматривала его с ног до головы, желая удостовериться, что он не ранен, — как будто он возвращался с поля битвы. Когда же он вынимал из своей охотничьей сумки зайца или пару куропаток, ей казалось, что перед ней победоносный воин, нагруженный трофеями, отобранными у врага.

И вот однажды то, чего она опасалась, в самом деле случилось. Перескакивая через плетень, Гастон свалился с лошади и упал прямо в куст терновника. Он отделался несколькими царапинами, но какие жгучие переживания вызвало это происшествие у Марго! Ее обычн'ая осторожность чуть было ей не изменила. Она едва не лишилась чувств. Потом, сложив руки, начала шепотом молиться. Чего бы только она не дала, чтобы ей позволили стереть кровь, которая текла по руке молодого человека! Она положила в карман самый красивый свой платочек, вышитый, — а такой был у нее только один, — и стала с нетерпением ждать, не представится ли возможность как бы случайно вынуть его, чтобы Гастон мог хоть на секунду обернуть им свою руку. Увы, судьба отказала ей даже и в этом утешении. За ужином, когда несколько капель крови выступило из раны Гастона, жестокий отказался от платка, предложенного девушкой, и обернул руку салфеткой. Это так огорчило Марго, что ее глаза наполнились слезами.

Она не могла, впрочем, предположить, что Гастон пренебрегает ее любовью. Нет, он просто не знал о ней — что же можно было сделать? Временами она мирилась с этим, временами выходила из терпения. Самые незначительные события поочередно являлись для нее поводами для радости или для горя. Одна приветливая фраза, один взгляд Гастона делали ее счастливой На целый день. Если же он проходил по гостиной, не обратив на нее внимания, если вечером он уходил к себе, не попрощавшись с ней легким кивком головы, как это бывало обычно, она не спала всю ночь, доискиваясь, чем могла она вызвать его неудовольствие. Если ему случалось сесть подле нее и похвалить ее рукоделие, она вся сияла от счастья и благодарности. А если за обедом он отказывался от предложенного ею блюда, она уже воображала, что он разлюбил ее.

В иные дни ей делалось просто жаль себя, она начинала сомневаться в своей привлекательности и иногда целый вечер счи тала себя дурнушкой. Порой же в ней возмущалась женская гордость, и, стоя перед зеркалом, она с досадой пожимала плечами, думая о равнодушии Гастона. Иногда в припадке отчаяния и гнева она мяла свой воротничок и надвигала на глаза чепчик. В другой раз порыв оскорбленного самолюбия пробуждал в ней кокетство, и вдруг, посреди дня, она появлялась во всем блеске, в самом нарядном платье, словно всей силой своих чар восставая против несправедливости судьбы.

В своем новом положении Марго сохранила прежние вкусы и привычки. Покуда Гастон охотился, она нередко проводила целое утро на огороде. Она умела обращаться с садовничьим ножом, граблями и лейкой и не раз давала дельные советы самому садовнику. Огород, тянувшийся перед домом, служил в то же время и цветником: цветы, фрукты и овощи мирно уживались там друг с другом. Марго больше всего любила большой персиковой шпалерник, покрытый чудесными плодами. Она особенно заботилась о нем и каждый день бережливой хозяйской рукой срывала несколько персиков для десерта. На одном из деревьев красовался персик, который был значительно крупнее всех остальных. Марго ни за что не могла решиться сорвать его: он* был так бархатист, такого прекрасного алого цвета, что у нее не хватало духу снять его с ветки, а съесть его казалось ей чуть ли не преступлением. Она никогда не проходила мимо без того, чтобы не полюбоваться этим персиком, и, наказав садовнику следить за тем, чтобы никто не смел его трогать, пригрозила ему, что в противном случае рассердится и даже пожалуется крестной. Как‑то вечером, перед закатом солнца, Гастон, только что вернувшийся с охоты, проходил через огород; его мучила сильная жажда. Поравнявшись с персиковыми деревьями, он протянул руку и, случайно сорвав именно тот персик, которым так восхищалась Марго, небрежно откусил от него кусочек. Марго стояла в нескольких шагах, поливая грядки салата. Она тотчас прибежала, но молодой человек уже пошел дальше, не замечая ее присутствия. Откусив от персика два или три раза, он бросил его на землю и вошел в дом. Марго сразу увидела, что ее любимый персик погиб. Быстрое движение руки Гастона, небрежность, с какою он бросил персик, произвели на девочку неожиданное и странное впечатление. Она была в отчаянье, а вместе с тем в восторге. «Гастон, как видно, сильно мучился жаждой в эту духоту, — думала она, — и персик должен был доставить ему удовольствие». Она подняла персик, сдула с него пыль и, оглянувшись по сторонам, не видит ли кто‑нибудь, украдкой его поцеловала. Но, целуя персик, она не могла удержаться, чтобы не попробовать его. Не знаю, что за странная мысль пришла ей при этом в голову, подумала ли Марго о персике или, может быть, о самой себе, но только она прошептала: «Злой человек! Как же легко ты бросаешь!»