Мещанин Адамейко

— Упаси, Господь, Ардальон Порфирьевич!… Кому мы нужны-то с вами?… — встрепенулась соседка.

— То-то же, что никому не нужны… — повторил за ней Адамейко. — Вот, скажем, подумали именно так вы про меня, а фантазия ваша тут как тут!…

— Какая уж у меня фантазия может?…

— Всякая… не известная никому, — уклончиво продолжал Ардальон Порфирьевич. — Только вот заметьте, что будет она обязательно возможной, и обязательно также вам захочется, как вещь, ее потрогать.

— На Удельную, батюшка, отвезут, к Николаю Чудотворцу… если так будет!…

— Нет, то другое, — возразил, усмехнувшись, Адамейко. — На Удельную кого отвозят? Сумасшедших, так? А какая мысль у сумасшедших, а? Вот вопрос тоже! У сумасшедших фантазия дальняя, вот что!… Например, бухгалтер у нас служил, еврей, — отвезли прошлый год на Удельную. Так он на чем помешался, думаете? — Произвел себя в расстрелянного царя Николая! Нет, не про такую фантазию человека я говорю. Я про такую, что невидимо, может, рядом с жизнью обретает, вот что… Характер ее, так сказать, и характер жизни родственны!… Припоминаете преступление мясника, зарубившего сожительницу свою и студень из ее останков изготовившего?… На суде так и сказал: «Фантазия, — говорит, — мне пришла, сам понять не могу, почему; убью, думаю, изменницу и студень сделаю…» И, представьте, врачи отзыв дали: «вполне вменяем». И понимаю: я сам могу думать такое, что, может, другой кто посчитает за сумасшествие… или за преступление. А позовите всю академию докторов и скажут: «здоров». И правильно, заметьте, скажут, потому что в организме никаких изменений не наблюдается. Вот и вопросик, а?!

Ардальон Порфирьевич вопросительно и пристально посмотрел на свою соседку, теперь уже все время внимательно слушавшую его.

— Вот еще пример, если хотите, — сказал он. — Есть у меня… ну, один дом знакомый, предположим. Так. Квартира, значит… и собака тоже, шпиц вот такой… Хожу я туда, разговариваю, чай пью, собаку ласкаю, канареек слушаю… допустим. Ну, так… А у самого вот… фантазия, так вот и подумываю…

Адамейко запнулся.

— О чем? — спросила женщина.

— Ни о чем! — встал вдруг со скамьи Ардальон Порфирьевич. — Неинтересно вам это. Когда-нибудь расскажу… в другой раз… Рекс, Рекс! Поди сюда…

И он коротким ступенчатым свистом позвал к себе собаку.

— Помещиков из деревень выселяют, — неожиданно переменил он тему разговора, показывая на газету. — Порядочно, оказывается, набралось их.

— Эх, не надоело еще людей преследовать! Покойный муж мой…

— Да что покойный муж ваш да вы!… — так же неожиданно зло оборвал Адамейко свою собеседницу.

Он словно ожидал случая, чтоб начать разговор, о котором в этот же вечер соседка в беседе с Елизаветой Григорьевной отзывалась с обидой и возмущением, как о грубом и непонятном в устах Ардальона Порфирьевича.

— Метлой их, дворян этих паршивых, гнать отовсюду надо… вот что! Корни их уничтожить, политическую кастрацию, извините, сделать им надо… Каждого из них простым дворником в рабочий дом поставить…

Он долго и зло высмеивал заступничество своей собеседницы и проявил себя в этом разговоре так, что действительно можно было бы предположить со стороны, что Ардальон Порфирьевич имеет близкое касательство к тем людям, кто активно руководил революцией в стране.

ГЛАВА IV

Неизвестно, чем закончилась бы эта беседа, если бы внимание и Адамейко и его соседки неожиданно не привлекли двое людей, приближавшихся в сторону наших собеседников, — молодая женщина и рядом с ней — маленькая девочка. Вернее, обратил на них внимание сначала один только Адамейко, и только спустя минуту — его собеседница, — и то только потому, что заинтересовалась теперь поступком Ардальона Порфирьевича: завидя приближающихся, он быстро встал и сделал несколько шагов им навстречу.

Молодая женщина шла медленно, чуть вразвалку поглядывая по сторонам и присматривая свободную скамейку, в руке она держала черный шнур, другой конец которого был привязан к ошейнику шедшей впереди собаки — белого шпица.

Когда она почти поравнялась с Ардальоном Порфирьевичем, он шагнул в ее сторону и, слегка улыбаясь, протянул руку к шедшей рядом с ней девочке:

— А, Галочка… Узнаешь меня?… Помнишь, с папой мы вместе? Она утвердительно кивнула головой и нерешительно подала ему тонкую, как веточка, ручонку.

— Вот и хорошо… очень даже хорошо, — продолжал Адамейко улыбаться. — Вот и встретились… вот и знакомы уже…

— Кто вы?… простите, — остановилась молодая женщина. И она с недоумением посмотрела на Ардальона Порфирьевича.

— Не смею скрывать этого, конечно… — слегка поклонился он женщине. — Я — Адамейко, Ардальон Порфирьевич Адамейко… Знать меня — не приходилось вам, конечно…

— А-а… — коротко улыбнулась молодая женщина.

— Неужели знаете? — удивился Ардальон Порфирьевич.

— Мне муж говорил про встречу с вами, — и она с любопытством окинула его взглядом. — Галка, присядем тут, пока будет готово в аптеке…

Она подошла к скамейке, где оставалась сидеть знакомая Ардальона Порфирьевича, и села на другом конце. Девочка поместилась рядом.

Минуту Адамейко с некоторым удивлением наблюдал за обеими. И впрямь было чему в первое время удивляться; об этом чувстве своем впоследствии уже рассказывал он Ольге Самсоновне, жене Сухова.

— Так вы… мать Галочки, вот как! — начал он вновь на минуту прерванный разговор.

— Как видите! — серьезно сказала Ольга Самсоновна. — И Галочки и Павлика… Попрыгай, Милка, побегай… Ну-ну, сейчас… подожди.

Она отвязала черный шнур от ошейника, и белый вертлявый шпиц резво отбежал прочь.

— Павлик наш заболел что-то, — продолжала, чуть нахмурившись, Ольга Самсоновна. — Ждем вот с Галкой, пока лекарство в аптеке приготовят… У вас нет спичек? — спросила она, вынув из жакета узенькую коробочку с папиросами.

— Н-нет. Но я сейчас принесу, через секунду.

И Ардальон Порфирьевич быстро направился к ларьку, что стоял за изгородью скверика. Впереди него побежала, словно за хозяином, белая пушистая собачка. Каждую секунду она поворачивала в его сторону свою остренькую морду и заглядывала ему в лицо.

«Ах ты, Милка… Милка, собаченция…» — ласково бросал ей на ходу Адамейко, но она не виляла хвостом, не бросалась к нему навстречу, как всегда делают собаки, услышав свое имя. «Фу ты, штука!…ошибся…» — усмехнулся про себя Ардальон Порфирьевич, внимательней присмотревшись к ошейнику собаки.

«Как же это так, а? Галка эта и… она?…» — думал он уже о другом, дожидаясь сдачи у ларька.

Через минуту он уже возвратился обратно, неся в руках спички и новую коробку папирос.

— Вот… — сказал Ардальон Порфирьевич, протягивая покупку Ольге Самсоновне. — Прошу вас, не обидьте…

— Не обижу! — рассмеялась та. — Это хороший сорт, не то что мои…

Она бросила свою папиросу на землю и, прорезав острым ногтем мизинца бандероль на коробке, вынула из нее новую папиросу и закурила.

— Вот и пришлись ваши по вкусу, Ардальон Порфирьевич, хоть вас-то и не знают!… — прищурила насмешливо глаза его соседка по дому, с интересом все время наблюдавшая новую знакомую Адамейко. — А я и не знала, что вы такой ловкий кавалер…

Ни жена Сухова, ни Ардальон Порфирьевич ничего не ответили. Адамейко искоса только неприязненно посмотрел на нее.

— Да… Так, говорите, сынок ваш, Павлик, болен даже?… — обратился он к Ольге Самсоновне.

— Беспокоюсь очень… Неприятность такая… Вот и Галю боюсь на лишний час в квартире оставлять: как бы не заразилась… С собой ее взяла, в аптеку. Хотя разве так упасешь?… Доктор коммунальный приходил, лекарство прописал. Говорит, подозрение есть на скарлатину… рвота у Павлика.

Как ни сумрачно было в этот момент лицо Ольги Самсоновны, но она не смогла сдержать улыбки, когда сидевшая все время спокойно соседка Ардальона Порфирьевича вдруг поднялась и, не говоря ни слова, отряхивая почему-то свою черную юбку, направилась к другой скамейке.