Чувство древнее, как мир

Ну и, разумеется, в этом королевстве был свой ближний круг - друзья со времен беспечного положения дофины, перешедшего в беспечное положение королевы, - братья монарха граф Прованский и д'Артуа, Лозен, Адэмар, Линь, Водрей. Особенную привязанность королева питает к лучшим подругам, что дало повод некоторым подозревать ее в лесбийских наклонностях. Сначала фавориткой была принцесса де Ламбаль, потом графиня де Полиньяк. Если первая была достаточно богатой и материальных выгод из дружбы с королевой не искала, то вторая оказалась не меньшей прорвой для бюджета, чем сама Мария-Антуанетта. Только в один год ей было выплачено по особому распоряжению 1 миллион 200 тысяч ливров на покрытие личных долгов. А однажды в 1778 году в этом круге своим человеком оказался молодой шведский офицер граф Ганс Аксель Ферзен. И сразу завоевал сердце королевы.

С друзьями королева гуляла пешком или верхом, выезжала в парижские театры, устраивала маскарады, подвижные игры, просиживала до утра за карточным столом. Только тому, кому было разрешено в этой стране практически все, вход в этот круг несколько ограничивался. А именно королю, несчастному увальню-супругу. Делать ему в этом круге было, собственно, нечего - он не танцевал, ни во что не играл, не любил музыку и театр. Даже страсть к охоте не была общей для супругов. Но поскольку видеться было все-таки необходимо, Людовик обычно деликатно извещал заранее супругу о своем посещении и старался быть понезаметнее, занимать поменьше места. Иногда такое посещение оказывалось слишком утомительным для блистательных озорников, и кто-то незаметно переводил стрелки на каминных или напольных часах. Король охотно верил, что ему уже пора спать, и уходил.

* * *

Фактически суверенная территория королевства Марии-Антуанетты занимала дворец Трианон с окрестностями в двух шагах от Версаля. Независимость и своеволие королевы вступили в острое противоречие с официозом и церемониальностью Версаля, с миром интриг и придворной спеси. Даже расчерченные по линейке аллеи образцовых садов и стриженные под гребенку живые изгороди претили ее вкусу и нраву. Поэтому сразу по восшествии на престол девятнадцатилетняя Мария-Антуанетта потребовала от короля и немедленно получила в подарок милую безделушку, дворец Трианон. И оформила там все по-своему.

Если стиль Версаля, ставшего резиденцией двора при Людовике XIV, символизировал собой победу абсолютизма не только над обществом, но и над природой, то сейчас в моде оказались совсем другие веяния. Причем даже противопоставленные стилю рококо. Это были идеи Жана Жака Руссо, позвавшего человечество "назад к природе". В миниатюрном мире Трианона идеи Руссо воплотились в виде искусной игры в естественность, в романтизм, в простоту.

Небольшой дворец в античном стиле всего из восьми комнат, оформленных архитектором-декоратором Миком и художником Гюбером Робером в руссоистском духе: пастельные тона обитых шелком стен, картины Ватто и статуэтки Клодиона по античным сюжетам, удобная негромоздкая мебель.

Советский поэт-экстремист Маяковский в 1925 году имел впечатления от Трианона, сообразные советским убеждениям:

Из всей

красотищи этой

мне

больше всего

понравилась трещина

на столике

Антуанетты.

В него

штыка революции

клин

вогнали,

пляша под распевку,

когда

санкюлоты

поволокли

на эшафот

королевку.

Но сильнее всего поражали окрестности. Кривые, будто бы протоптанные животными, тропинки, правда, мощеные. Там тропинка приводит на полянку с ливанским кедром, там - на полянку с африканской акацией, будто бы выросшими сами собой. То - к настоящей, но на самом деле насыпной горе с уютным, выложенным диким камнем гротом, то - на бережок журчащего ручейка. Ручеек бьет из проложенного под землей километрового водопровода, протянутого из ближайшего озера. Ручеек заканчивается прудом, по которому плавают лебеди с подрезанными крыльями. Повсюду встречаются изящные беседки, ротонды, мостики.

А главное чудо - декорация из настоящей деревни и живых пейзан. Несколько домиков, на стенах которых для правдоподобия специально (!) сделаны трещины и облуплена штукатурка, трубы специально закопчены. В иных местах гниль и ветхость имитируется масляными красками. Внутри же чисто и уютно. В хлевах, конюшнях, курятниках чистенькие, сытые, ухоженные животные. Одежда королевских крестьян имеет лишь специально сделанные дыры и заплаты. Мария-Антуанетта и ее друзья, играя иногда в добрых пейзан, в шелковых платьях простого покроя посещают своих игрушечных подданных. Иногда королева даже немного доит своих коров Брюнетту и Бланшетту в фарфоровый подойник с собственной монограммой.

В Трианоне был также собственный ее величества театр. Там регулярно устраивались балы и маскарады. Вежливый король лишь изредка нарушал границы суверенной территории королевы с ее согласия. При диаметрально противоположном образе жизни и режиме дня можно только поражаться, как и когда венценосные супруги вообще могли видеться. Они прекрасно обходились друг без друга. Затянувшаяся девственность короля, затянувшаяся (ли?) девственность королевы... Суверенная территория Марии-Антуанетты отделяла ее не только от народа. Зачем он ей? Вполне хватало и пейзан-актеров. Трианон отделил ее и от двора. Потом, когда она окажется в беде, почти никто из французской и нефранцузской аристократии не пошевелится ради ее спасения.

Можно сказать совершенно определенно, что раньше роста оппозиции королевской власти снизу начался рост оппозиции Людовику XVI и Марии-Антуанетте сверху. Как не осудить затраты на игрушку Трианон - свыше двух миллионов ливров - в государстве, близком к финансовому краху? Или тот, например, факт, что не только фаворитка королевы Жюли де Полиньяк получает огромную сумму для выплаты долгов, получает ренту и придворную должность, пожизненный пенсион, но и ее отец, зять, дочь, супруг, сестра по локоть запускают руку в казну. Это не могло не вызвать ропот в Версале. Революция по-своему готовилась и там.

* * *

Наконец после хирургической операции в 1777 году Людовик XVI становится мужчиной. А в следующем году Мария-Антуанетта уже беременна. В ее возрасте уже поздновато по тем меркам. Конечно, о чем только не шепчутся во дворцах и дешевых тавернах, кого только не называют кандидатами в гипотетические отцы - то герцога Коиньи, то графа Ферзена. Вряд ли хорошо понимающая важность династической чести королева могла допустить оплошность. Людовик вполне здоров, и он отец ребенка.