Золотая змея. Голодные собаки

Индейцы получили зерно и медленно побрели.

Дон Сиприано стоял и думал о беде, постигшей этих индейцев, и еще большей беде, которая скоро обрушится на всех без разбора. А что, если все-таки пойдут дожди? Потом на ум пришла поговорка: «Вовремя вспашешь — веселей попляшешь».

— М-да… — усмехнулся он. — Еще десять дней засухи — и никакие посевы не выдержат…

Симон сидел на каменном пороге своей хижины и жевал коку. Ветер теребил его бородку и длинные седые усы, редкие «хоть волосинки считай», как подшучивала над ним Хуана. Его серьезное морщинистое лицо было печально, как иссохшая земля. Маше проходил мимо в поисках ночлега и, увидев Симона, подошел к нему.

— Добрый вечер, сеньор. Не найдется ли для нас местечка?..

Вместе с Маше были две его дочери и старуха жена. Взглянув на них, Симон подумал о засухе и о том, как мало у него еды, но все-таки сказал:

— Как не быть, заходите.

Бородатый старик приютил безбородого. Возможно, с белым он поступил бы иначе. А этих побратали цвет кожи, чувство расы, родная земля — любимая, несмотря ни на что, ибо ею и ради нее они жили.

За обедом Тимотео все поглядывал на одну из девушек — на ту, которую звали Хасинтой. Потом старик Маше рассказал историю Уайры, а в конце прибавил:

— Вот так и пришлось нам пойти искать места под солнцем, хотя бы самого малого местечка на большой земле…

И Симон сказал:

— А я вот… Много лиг было у меня за плечами, когда я пришел сюда… Но земля эта не наша, хоть работаем на ней мы… Ищешь, ищешь свое место в мире, и все нет его, разве в долг дадут. А всего-то и нужно маленькое, самое маленькое местечко…

Трое мужчин с удовольствием жевали коку.

Симон добавил:

— Большие они плуты… Только выходит с ними, как с белым лисом…

И, как опытный рассказчик, он умолк, чтобы раззадорить слушателей. Маше и его семья, очень любившие рассказы, приготовились слушать. Те, кто уже знал этот рассказ, тоже обрадовались — они знали, что Симон всякий раз добавляет что-нибудь новое.

— Был тогда у лисиц большой голод. Одному лису стало совсем невмоготу. И верно — очень он проголодался, а ограды у скотных дворов высокие… да и во дворах полно псов. Вот лис и сказал себе: «Дело не простое, тут нужна хитрость». Отправился он на мельницу и, чуть только мельник отошел, обвалялся в муке и стал совсем белый. А ночью прибежал к скотному двору и «бе-е, бе-е» — овцой заблеял. Вышла пастушка, слышит, в темноте кто-то белеет, и говорит: «Овечка на воле осталась». Открыла дверь и впустила лиса. Собаки залаяли, а лис и думает; «Подожду, пока собаки и овцы заснут. Потом поищу барашка пожирнее и — раз! — перекушу ему горло да и съем. А как рассветет и откроют калитку, кинусь бегом — попробуй догони!» И как он сказал, так и сделал, да только убежать-то и не успел. Не взял он в расчет, что может пойти дождь. Ну, а дождь как раз и пошел и стал смывать с лиса муку. Овца, что была рядом, увидела, как земля вокруг лиса белеет, и подумала: «Что это овца цвет меняет?» Смотрит — а это лис. Начала она громко блеять. Другие овцы тоже лиса заметили и тоже заблеяли. Тут прибежали собаки и в один миг разорвали его в клочья… Вот и выходит: даже самые хитрые где-нибудь да оплошают… Да хоть сейчас: засуха не разберет, где мы, где хозяева, дон Сиприано или там дон Хувенсио, — и слабым и сильным достанется. Только эти лисы не то, что тот, — им без дождя конец… Они от неба только дождя и ждут… А мы, бедняки, ждем от неба еще и правды, еще и милосердия…

Старый Маше кивнул:

— Верно, верно…

И ему захотелось рассказать про лягушку, которая гордилась своей большой лужей, а потом вода ушла и лягушка осталась на сухом месте; но он побоялся, что у него не так складно получится, и промолчал. Затем с трудом заговорил:

— Я думаю взять землю вон там, у ольховника, я уже и местечко приметил… Как по-вашему?

— Верно… Хотя сейчас все равно, хорошее место или плохое… А будет дождь, что-нибудь да уродится…

Все пошли спать. Гости растянулись на галерее, у двери, прибавив к своим скудным одеялам те, что принесла Хуана.

Но никто не мог уснуть. Часы шли, а они лежали без сна, прислушиваясь к вою собак и ветра.

XII. «ПРЕСВЯТАЯ БОГОРОДИЦА, СПАСИ НАС!»

Там, на небесах, живут святые! Все они, мужчины и женщины, творят чудеса в вышине, на небе, от которого теперь столько горя. И каждый святой приспособлен к какому-то делу. А на земле стоят их статуи, чтобы святых можно было о чем-нибудь попросить.

Святой Исидор ведает урожаем, а про дожди ему и не говорите: в этом деле — по крайней мере, у нас — знает толк богоматерь Кармильская. От молнии да грома бережет святая Варвара. Когда гремит гром, к ней взывают так:

Святой Христофор — покровитель путников, а святой Николай — мореплавателей. Его особенно почитают плотовщики на Мараньоне. Святая Рита — защитница слабых, а в помощь ей дан апостол Фаддей. Святой Каетан смотрит, чтоб в семье были хлеб и деньги. Все они так, каждый — свое. Мы оставили напоследок святого Антония, великого чудотворца, самого доброго, простого и терпеливого из всех святых. Он и пропажу найдет, и работу подыщет, и сосватает; от болезни исцелит и спасет от бедности и от супружеской измены. Да и надо ему немного: небольшую свечечку и несколько молитв. А вдобавок, если он не выполнит просьбы, потерпевший может его заставить, и он все сделает. Некоторые его бьют. Тот, кто злее, — ставит вверх ногами. Иные тыкают носом в мочу. Иные забирают красивую мантию, если она у него есть. Так и наказывают, пока не совершит чуда. А не совершит — бывает, и голову снимут. Это и случилось с тем святым Антонием, которого носил в сумке погонщик мулов, дед Симона Роблеса. Однажды, в бескрайней пуне Кальякуяна, он потерял табун — ни много ни мало в тридцать голов — и три дня искал. На четвертый день в совершенном отчаянии вытащил погонщик святого Антония, положил на землю и одним ударом мачете отрубил ему голову. Но никогда не спеши кощунствовать! Поднявшись на холм, он увидел вдалеке стадо, и погонял его человек, сидевший верхом, без седла, на одном из мулов. Они быстро приближались, это были его мулы. Все целы и невредимы, все до одного. А того человека и след простыл. Тут погонщик все понял. Поставил он святого на ноги, приспособил к шее голову — она сидела как-то боком — и бросился перед ним на колени, плачет, молит о прощении. С того дня он сделался куда набожней. Голову он, конечно, приделал, а набожность его передалась детям, и статуя стояла теперь у Симона на самодельной полке, в углу. Этот святой с приклеенной головою помогал лучше всех других.

Но засухой святой Антоний не ведает. Нужно просить хозяйку дождей, богоматерь Кармильскую, которую особенно почитают в маленькой церкви Саукопампы.

И вот Симон Роблес вместе с другими крестьянами и со своей семьей пошел туда. Эта богоматерь была покровительницей округа, и каждый год в ее честь устраивали крёстный ход; выносили ее и во время засухи, и тогда она нагоняла тучи. Сколько раз бывало! На памяти Симона — а ведь он был уже стар — только один страшный голод случился, да и то давно, когда Симон еще сам пас овец.

Ночью служили молебен. Горели желтым огнем свечи на алтаре, и громко вопили молящиеся: «Пресвятая богородица, спаси нас!», а черная толпа теснилась в маленькой церкви, и пахло сальными свечами и шерстью, и глаза с мольбой устремлялись на статую; а потом люди улеглись спать тут же, в храме, в ближних хижинах или под открытым небом, и видели землю во сне.

Наутро начался крестный ход. В небе, покрытом прозрачными облачками, сверкало солнце. Индейцы и чоло шли отовсюду, извилистыми тропами спускались по кручам и склонам, спешили на площадь селения. Одежды были пестрые, праздничные, а на душе лежал камень. Дин-дон, дин-дон… — звонил колокол, созывая христиан. Наконец из церкви вынесли богоматерь, белолицую и румяную, в лиловом атласном платье, усыпанном блестками. Все хотели нести носилки. Величавая и статная богоматерь смотрела большими глазами в печальную даль, где серели гибнущие посевы. Индейцы и чоло теснились вокруг носилок или плелись позади длинной вереницей. Целая река голов, гладких и лохматых. Смуглые, угрюмые, набожные лица. Черные накидки, фиолетовые пончо, шляпы с разноцветными лентами. Красные, желтые, зеленые юбки, черные и серые штаны. В одной руке восковая чадящая свеча, побледневшая в солнечном свете, в другой — белая или желтая шляпа. Все читали молитвы, то и дело кто-нибудь кричал: «Пресвятая богородица, спаси нас!» Процессия минула переулок, двинулась дальше проселочной дорогой, взошла на холм и остановилась у огромного каменного креста. Люди опустились на колени. «Пресвятая богородица, спаси нас! Пошли нам дождь, пошли нам дождь!» Возвращались они медленно, очень медленно. Шествие замыкала целая армия собак, среди которых был и Косматый. Псы глядели равнодушно. Медленный шаг утомлял их, да и голод не располагал к веселью. Где-то среди толпы шли Тимотео с Хасинтой. Эх, кабы не такое время! Тимотео вонзил бы свой плуг в землю по самую рукоятку и сказал бы красавице: «Еда у нас будет. Пойдем со мной».