Черный город

И вдруг в голове Гёргея родился отчаянный план, подсказанный ему известной в то время новеллой немецкого писателя о том, как принцесса Хлодвиг спаслась от своих преследователей, поселившись в доме лондонского палача, где ее никто и не подумал искать. Вот Гёргею и пришло в голову: памятуя об угрозе надвигающейся войны, поместить девочку в какой-нибудь хорошо укрепленный город, например в Лёче, хотя жители Лёче готовы в ложке воды утопить ее отца. Прекрасная мысль! Ведь это же просто, как дважды два — четыре, нужно только обдумать все заранее. В Лёче Розалия будет недосягаема. Там безопасно и удобно, так как в городе есть пансион для благородных девиц, который содержит Матильда Кяёстер, и, как старик Луженский сказал однажды: ей отдают девочку-подростка, а получают придворную даму.

Подробности плана были для Гёргея еще не ясны. А ведь подробности — самое трудное дело. Замысел нужно осуществить в глубочайшей тайне. Только в тайне. И Гёргей отказался от первоначального своего намерения взять с собой экономку Марьяк. Даже Матильда Клёстер не должна подозревать, что она воспитывает дочь Пала Гёргея.

Он обдумывал свой план до утра. Уже выглянула из-за горизонта золотая тарелка солнца, а от Бибока и его отряда ни слуху ни духу! Гёргей забеспокоился. После завтрака он сам поднялся на сторожевую башню и долго осматривал оттуда окрестность. Нигде не было видно ни отряда, ни даже пыльного облака на дороге. Куда же они все запропастились? Вот беда! Наконец около полудня на взмыленной, запаленной лошади прискакал Пали Шолтес. Гёргей поспешил ему навстречу.

— А где остальные? — крикнул он еще издали. Шолтес ничего не ответил и с коня не сошел, только кивер снял, чтобы отереть ладонью струившийся по лицу пот.

— Едут? — переспросил вице-губернатор.

— Уехали! — коротко отвечал солдат.

— Не понимаю, братец.

— Там остались. Как поговорили с ними господин Эсе да брат вашего превосходительства, которого мы должны были схватить, так все наши ребята и прилипли к ним, будто шмели к меду. Очень уж красно оба барина говорили. Одним словом, приняли ребята присягу и ушли все до единого к Ракоци.

Вице-губернатор понурил голову и тихо проговорил:

— Ну что ж, видно, такова воля божья.

(Тетушка Марьяк, отличавшаяся тонким слухом, уверяла, что барин при этом заскрежетал зубами.)

— И Бибок тоже? — спросил вице-губернатор.

— А разве он не вернулся? — удивился всадник. — В село Стоянце, у развилки дорог, полковник разделил наш отряд на две части, и сказал: встретимся в долине Долгицы. Командиром назначил младшего Бибока. Мы-то встретились, а вот полковник куда-то запропал. Сказывали, что он от Брагловинского леса назад, в Гёргё, повернул, потому как занедужилось ему.

Глаза вице-губернатора гневно засверкали, но он подавил готовое сорваться с языка ругательство.

— Н-да, хороши дела! Ну, ладно, хоть ты-то вернулся.

Однако всадник покачал головой.

— Никак нет, ваше высокопревосходительство, я тоже вот вернулся! (И в самом деле парень, по-видимому, и не собирался сойти с коня.) Я только известие привез вам от господина Эсе. Потому как брат вашего превосходительства сказали: "Из приличия надо бы сообщить моему брату, что вы здесь остаетесь. Кто возьмется?" — "Я возьмусь", — ответил я и поскакал сюда передать на словах, что так, мол, и так: господа Тамаш Эсе и Янош Гёргей шлют поклон и очень сожалеют, что не могут вернуть лошадей. Лошади-то ваши, а души-то у людей венгерские, но люди не хотят идти пешком, говорят: "Куруц не собака на своих ногах бегать". Поэтому господа Эсе и Гёргей не могут ничего поделать и просят ваше превосходительство немного погодить, пока они возвратятся и разочтутся ужо с вами за лошадей…

Выпалив все это, всадник отдал честь, пришпорил коня и ускакал со двора.

Гёргей, охваченный скорее изумлением, чем гневом, смотрел молча вслед всаднику, пока тот не скрылся за облаком пыли, поднявшейся над дорогой, где-то возле недостроенной кенделевской гостиницы. "Ну, ничего не поделаешь, раз уж вес так обернулось. В моей груди ведь тоже бьется венгерское сердце".

И, как человек умный, Гёргей быстро прикинул: солдат и лошадей у него забрали — это для пользы общего дела; то, что их забрали против воли Гёргея, должно оправдать его в глазах императора, и, наконец, то, что он, узнав о случившемся, не выразил недовольства, зачтется ему при дворе князя Ракоци.

— Тетушка Марьяк, — сказал он экономке, — соберите меня в дорогу! Еду на похороны. А пока заложат бричку, пошлите кого-нибудь и Бибокам: интересно, вернулся полковник или он замыслил какую-то подлость…

— Не вернулся, барин, не вернулся! Только что была здесь его жена, спрашивала про него, где он. Я еще сказала ей: "Кому это он понадобился?" А она покраснела, как рак вареный… Верно вы сказали, ваше превосходительство: он замыслил подлость! Ах, негодяй, чтобы вариться ему в котле адовом! Если только черти не выбросят из преисподней такого подлеца.

— За что же вы так сердиты на него?

— Да как же не сердиться? Вы не смотрите, что я простая женщина, вдова бедного скорняка, — я все понимаю! Кто, как не он, сманил наших солдатиков? Ведь пока его солдатня никому не нужна была, — они здесь сидели, даром хлеб жрали, будто саранча. А теперь, когда вашему превосходительству в дороге хорошая охрана понадобится, нет больше нашего войска!

— Не нужно оно мне.

— А если дорогой нападут на вас разбойники или эти безбожники — лёченцы?

— Все под богом ходим, тетушка Марьяк.

— Верно, ваше превосходительство, только очень уж многих людей должна защищать рука божья. Не лишним было бы вашему превосходительству прихватить с собой парочку конников — из тех, что еще остались.

Однако Гёргей не внял совету тетушки Марьяк ("Ну, погодите, пожалеете!" — ворчала она) и не взял с собою не только охраны, но даже и кучера. Вместо кучера, на козлах дребезжащей тележки, запряженной парой лошадок, сидел верный Престон в простой крестьянской рубахе. Поди догадайся, что позади возницы пристроился на охапке соломы и преспокойно покуривает трубку не кто иной, как сам могущественный вице-губернатор Сепеша.

Дорога была совсем не скучная, беда только, что долгая. Хотя слуги императора обирали Венгрию каждый год, до конца разорить ее они все же не смогли: каждый год ее богатства возрождались вновь. Приходил веселый, смеющийся красавец май и приносил снова все, что по осени забирали немцы. Так и этой весной все вокруг радовало взор: в долинах зеленели, густые травы, на склонах гор паслись отары тучных белых овец, а по мере того как тележка все дальше катилась по дороге, перед путниками открывалась настоящая страна сокровищ. Поля овса и гречихи сменились буйными клеверами, за ними пошли ржаные нивы, поля, засеянные маком, красиво пестревшие яркими цветами и, наконец, уже в комитате Гёмёр, заколыхалось море колосящейся пшеницы. Дорога здесь прихотливо вьется меж причудливых утесов, то взбираясь вверх, то спускаясь вниз, проходит по темным дубравам, по чудесной красы долинам. Все время путника сопровождают говорливые ручьи: выскочат ему навстречу где-нибудь на опушке леса и, словно щенята, бегут сбоку повозки, пока им не надоест. С горных утесов угрюмо смотрят вниз хмурые старинные замки. А вокруг них витают призраки — славные герои сказаний, сложенных в старину. То там, то сям виднеются мечети, превращающиеся постепенно в развалины, — словно напоминание о том, что чужеземного бога аллаха венграм удалось изгнать отсюда, но храмы его они оставили в покое. Зато на колокольнях чисто выбеленных христианских церквей вместо креста кое-где водружен петух, а на других церквях — наоборот, петуха опять крестом заменили! [36] И всем становится понятно, что своего христианского бога венгры оставили в покое, но постоянно спорят между собой из-за его обитателей: кальвинисты и католики дерутся из-за них, причем те и другие убеждены, что они ведут свои свары в угоду богу, а ведь бог-то у них один и тот же.