Бабье лето

Я присмотрелся к мебели. Ольховые доски, о которых мой гостеприимец сказал в прошлом году, что они пошли в дело в каком-то другом месте, были действительно необыкновенны, яркие, величественно огромные, да и все другое дерево было так нежно, так прекрасно в своих сочетаниях, что просто не верилось, что это растет в наших лесах. И формы мебели — легкие, тонкие, обтекаемые, совсем другие, чем в нынешних изделиях, и все же они были новы и подходили к нынешнему времени. Я понял, какая ценность заключена в рисунках Ойстаха. Я подумал о своем отце, большом охотнике до таких вещей. Побывать бы ему здесь, увидеть бы это. Я словно обрел какое-то новое знание. Я отважился взглянуть на Наталию, но быстро отвел взгляд. Она стояла в такой задумчивости, что, кажется, покраснела, когда я взглянул на нее.

Матильда сказала Ойстаху:

— С ходом времени, без какого-либо нарочитого вмешательства, многое здесь стало другим и не так красиво, как вначале. Как-нибудь, если у вас будет время и вы захотите приехать сюда, мы все осмотрим, и вы увидите недочеты и укажете средства их устранения.

Мы двинулись дальше. Открыв дверь, мы вошли в комнаты, расположенные на другой стороне дома. Пройденные выходили на юг, а эти на запад. Здесь были большой зал и два боковых покоя. Если прежние комнаты были милы и уютны, то эти оказались поистине великолепны. Зал был вымощен мрамором, в комнатах были старинные стенные панели, старинные занавески на окнах и старинная мебель, пол зала был выложен по рисунку прекраснейшими, редчайшими и многочисленными сортами нашего мрамора и так вылощен, что все отражал. Это был очень строгий и очень яркий ковер. Здесь тоже нам пришлось надеть войлочные башмаки. На этом зеркальном полу стояли прекрасные, хорошо сохранившиеся старинные лари и другие предметы. Здесь была собрана самая крупная мебель. В двух прилегающих покоях, на ярком и красочном паркете, словно на деревянном ковре, стояли предметы поменьше, более хрупкие и изящные. Хотя старинная мебель и не была красивее, чем у моего гостеприимца — красивее, по-моему, и не бывает, — однако здесь в ней была такая согласованность, словно те, кто когда-то поставил здесь эти предметы, могли вот-вот войти в дверь в своих старинных нарядах. Я проникся ощущением чего-то значительного.

— Мраморы, — сказал мой гостеприимец, — были добыты в разных местах, их обтесали, вылощили и выложили по старинному рисунку многих церковных окон.

— Но поразительно, как вы подобрали мебель: она кажется единым целым, — сказал я.

— Значит, вы чувствуете, что в ней все согласуется, — отвечал он. — Знаете, мне приятно, что вы это сказали. Вы — зритель, который не помешан на старине, как нас упрекают в том наши противники. Это чувство внушила вам, стало быть, сама мебель, а не вы привнесли его в нее, как наши противники тоже о нас говорят. А дело обстоит вот как. Когда увидели ничтожность и пустоту недавних времен и, вновь оглянувшись на старину, перестали смотреть на нее как на хлам и начали искать в ней красоту, произошла некая нелепость. Снова начали собирать старину и только старину. На смену новой моде на новую мебель пришла новейшая мода на старую мебель. Стали гоняться за ларями, скамеечками, столами и тому подобным не потому, что они хороши, а потому что старинные, и нагромождать их у себя. Рядом оказались вещи, которые в свое время отстояли далеко друг от друга, неизбежно получалось что-то мерзкое, и враги старины, если у них был вкус, не могли от этого не отвернуться. Но ничто не сочетается хуже, чем старинные вещи очень разных времен. Предки до такой степени наделяли свои вещи каким-то особым духом — то был дух их ума и их чувств, — что даже жертвовали этому духу целесообразностью. Белье, платье и тому подобное целесообразнее хранить в новых шкафах, чем в старинных. Поэтому старинную мебель примерно одного времени, но разного назначения можно не в ущерб духу тепла и уюта, ей свойственному, ставить рядом, а наша мебель, у которой нет души, а есть назначение, сразу создает какую-то нелепость, если поставить в одной комнате предметы разного назначения, например, письменный стол, умывальник, книжный шкаф и кровать. Наибольшего эффекта достигнешь, конечно, если ставишь в одной комнате старинную мебель какого-то одного славного времени, наделенную, стало быть, одним и тем же духом, и мебель одинакового назначения. Тут действительно возникает нечто совсем иное, чем с нашими новыми вещами.

— А здесь, кажется, именно так и обстоит дело, — сказал я.

— Не все здесь старинное, — отвечал он. — Многие вещи пропали безвозвратно, а потому почти невозможно обставить все жилье предметами одного времени без изъянов в чем-нибудь необходимом. Поэтому недостающие предметы мы предпочли сделать заново в старинном духе, но не мешать старинную мебель с мебелью совершенно другого времени. А чтобы никого не вводить в заблуждение, в каждый такой старинно-новый предмет врезана серебряная табличка, на которой этот факт запечатлен буквами.

Он показал мне те предметы, которые были сделаны в его столярной мастерской в дополнение к старинным.

Тем не менее мое впечатление оставалось прежним, и мысль о моем отце не выходила у меня из головы. Мне показали также подлинно старинные, тяжелые, тканные золотом и серебром занавеси на окнах, а также кожаную, с цветными вставками и металлическими украшениями обивку стен. Только здесь кожу пришлось подправить и подпитать.

Когда мы осмотрели эти строгие и торжественные покои, Матильда отперла тяжелый замок входной двери, и мы прошли в ничем не примечательные комнаты северной стороны, среди которых были общий вестибюль и столовая. Оттуда мы вышли в крыло, смотревшее окнами на восток. Здесь находились жилые покои Матильды и Наталии. У каждой было по большой и по маленькой комнате, обставленным просто, новой мебелью, и жилой вид им придавали самые употребительные вещи, я не видел здесь обычных безделушек, какими, правда, не у моих родителей, но в других местах нашего города наполнены комнаты женщин. В каждой из обеих квартир я увидел одну из цитр, знакомых мне по дому роз. У Наталии было особенно много цветов. Везде стояли подставки, на которые их ставили, принеся сюда из сада на увядание. Стояли здесь также на полу, полукругом и группами, и большие растения, главным образом с красивыми листьями и красивой формы.

В сенях перед этими двумя квартирами имелось пианино.

Комнаты третьего этажа остались такими же, какими были прежде. Вид у них был такой, какой обычно имеют комнаты в просторных старинных замках. Они были заполнены мебелью разных времен, как правило вкусом не обладавших, безделушками прежних поколений, оружием и картинами, чаще всего написанными по какому-нибудь случаю. Особенно стены коридоров были увешаны изображениями больших рыб, некогда пойманных, с приложенным описанием, оленей, когда-то застреленных, дичи, кабанов и тому подобного. Были и портреты любимых собак. На этом этаже на юг выходили комнаты для гостей, и крыло этих комнат было приведено в порядок. Здесь рядом с комнатой Густава находилась и моя.

После осмотра комнат мы пошли на воздух. Широкая главная лестница из красного мрамора вела во двор. Двор показывал, сколь велико это здание. Он был замкнут четырьмя крыльями совершенно одинаковой длины. Посреди двора был бассейн серого мрамора, куда из сплетения водяных богинь изливались четыре струи. Вокруг бассейна стояли четыре клена, которые были никак не меньше тех, что окаймляли холм замка. На песчаной площадке под кленами были скамейки также из серого мрамора. От этой площадки лучами расходились дорожки. Остальное пространство представляло собой газон, только вдоль стен дома шла дорожка из каменных плит.

Из двора мы вышли через большие ворота. Выйдя наружу, я невольно оглянулся, чтобы осмотреть здание. Над воротами была довольно большая каменная доска с семью звездами. Больше я не увидел ничего, чего бы не заметил, выглянув утром в окно. По песчаной дорожке в зеленом газоне мы обошли дом и вышли позади него в сад. Тут я увидел как раз то, что предполагал: здание, которое вполне можно было назвать замком, состоит лишь из четырех крыльев, образующих равносторонний четырехугольник. Здания служб стояли довольно далеко в долине.