Тереза

Уже на следующее утро Тереза поехала в Энцбах. Прошло шесть лет с ее последнего визита туда. После смерти старого Лейтнера его вдова вышла замуж и перебралась в соседнюю деревню. Тереза сначала думала остановиться в одном из крестьянских домов, но, опасаясь более близкого общения с местными жителями, знакомыми с ней по прежним временам, предпочла поселиться в чрезвычайно скромной гостинице.

Во время небольшой прогулки по хорошо известной ей местности, по ее лугам и полям, направляясь к близкому лесочку, она повстречала нескольких знакомых ей с давних пор жителей деревни, но никто из них, по-видимому, ее не узнал. Она была совершенно одна, как ей того и хотелось, но чувство благодати, которое она надеялась ощутить, никак не появлялось. Сильно устав, она вернулась в свою гостиничку. Хозяин узнал ее, когда она сидела за обедом, и даже спросил ее о Франце. До такой степени спокойно, что сама втайне содрогнулась, она поведала ему, что ее сын нашел в Вене хорошую работу.

Во второй половине дня Тереза не выходила из своей комнаты, снаружи дрожал и переливался горячий летний воздух, и сквозь жалюзи солнце рисовало на стене комнаты ослепительные узкие полосы. В полудреме она лежала на жесткой неудобной кровати, в комнате жужжали мухи, снаружи доносились близкие и далекие голоса, разные шумы то ли с улицы, то ли с далеких полей врывались в ее сон. Только в сумерках Тереза поднялась и вновь вышла на воздух. Она прошла мимо дома, в котором Франц жил ребенком и который теперь перешел к другим владельцам. Он был ей чужой, точно никогда ничего для нее не значил. По лугу перед домом стлался легкий туман, словно предвещая близкую осень. Неизменная и неподвижная, как всегда обрамленная венком из сухих цветов, сквозь стекло с той же самой трещинкой смотрела на нее Дева Мария из-под кроны старого клена. С холма она спустилась к шоссе, вдоль которого ютились скромные дачи. Там и тут на верандах при свете висячих ламп сидели дачники — супружеские пары с детьми, точно так же, как сидели всегда. Другие родители, другие дети — и все-таки для нее те же самые, поскольку их лица скрывала полутьма. Наверху, по насыпи железной дороги, только что промчался экспресс, с непостижимой быстротой его грохот и гул умолк где-то вдали, и Тереза, идущая в темноте, почувствовала тяжкую печаль.

Потом она сидела в столовой гостиницы за ужином, а поскольку не ощущала никакой охоты подниматься в свою душную комнатенку, которая еще не успела проветриться, то долго сидела внизу и, сняв с крючка газеты, читала «Bauemboten von Niederösterreich», «Leipziger Illustrierte», «Forstund Jagdzeitung», пока не устала окончательно, и спала потом всю ночь крепко и без сновидений, так как выпила вопреки своим привычкам две кружки пива.

В следующие дни Тереза вновь обрела прежнюю способность радоваться летнему воздуху, тишине и запаху сена. Она лежала на опушке леса, вытянувшись во весь рост на траве, иногда вспоминая о маленьком Франце, словно о давно умершем ребенке, и ощущая легкую, почти благостную тоску по Тильде. Эта тоска, как ей казалось, была теперь лучшей частью ее жизни и поднимала ее на такие высоты, где в обычное время она чувствовала себя неуютно, и в ней медленно возрождалось ее давнишнее желание — спокойно дожить свою жизнь за городом, среди зелени, как можно дальше от людей. Это старость, подумалось ей, она ясно увидела слово «старость», и поскольку оно как бы смотрело ей в глаза, то она улыбнулась ему немного печально. Старость? Уже?

Усталость ее мало-помалу прошла, щеки порозовели, и в зеркале она показалась себе значительно помолодевшей по сравнению с тем, что было несколько недель назад. В ней вновь проснулись неясные надежды: то ей приходило в голову, что можно было бы напомнить Альфреду о себе, то она вспоминала, что господин Вольшайн скоро должен вернуться и ей хотелось бы разузнать у него о Тильде, от которой она все еще не получила ни строчки.

Вспомнила она и о своей работе, и у нее появилось слабое желание деятельности. Последние дни отдыха, которые Тереза себе позволила, она провела в нетерпении и даже тревоге, и когда внезапно пошли дожди, то сократила свое пребывание в Энцбахе и приехала в город несколько раньше того срока, который сама себе назначила.

Постепенно она нашла учениц, группу тоже удалось набрать, и, отдохнувшая и бодрая, Тереза приступила к преподавательской деятельности, по крайней мере, без всякого насилия над собой. Как обычно, она относилась ко всем ученицам с одинаковой, слегка равнодушной приветливостью, и, хотя та или другая девочка внушала ей больше симпатии, чем остальные, такой, как Тильда, среди них не было.

Как-то под вечер она встретила в центре города элегантно одетого пожилого господина в черном котелке, слегка сдвинутом набок, в котором она, только когда столкнулась с ним лицом к лицу, узнала господина Вольшайна. Тереза просияла, словно ей выпало небывалое счастье, он тоже был явно обрадован и крепко пожал ей руку.

— Отчего вас совсем не видно, милая фройляйн? Я бы давно вам написал, но, к сожалению, не знаю вашего адреса.

Ну, подумала Тереза, его-то уж можно было легко узнать. Однако не сказала этого вслух и только спросила:

— Как дела у Тильды?

Да какие могут у нее быть дела? Опять прошло недели две или больше, в течение которых господин Вольшайн не получил от нее ни строчки. Впрочем, ничего удивительного, ибо свадебное путешествие молодоженов — как, и этого фройляйн Фабиани не знала? — превратилось в кругосветное путешествие. И сейчас они находятся, кажется, где-то далеко в море и раньше весны не вернутся.

— А вы, фройляйн Фабиани, в самом деле еще не получили никакой весточки от Тильды?

И поскольку Тереза почти смущенно покачала головой, он пожал плечами:

— Да, так уж она устроена, моя девочка, и при этом — можете мне поверить — к вам, фройляйн Фабиани, она испытывала совершенно особую склонность.

И он продолжал говорить о своей любимой дочери, которую надо принимать такой, какая она есть, о своем мрачном, пустом, огромном доме, о своих скучнейших партиях в вист в местном клубе и об уготованной ему печальной судьбе: после многих лет семейной жизни с женой и дочерью в один прекрасный день нежданно-негаданно стать кем-то вроде старого холостяка, как будто десять лет счастливого брака и несколько лет несчастливого, как будто вся эта жизнь с женой и дочерью вообще была лишь сном.

Тереза удивилась тому, что господин Вольшайн говорил с ней так откровенно, прямо-таки по-дружески, и догадывалась, что он просто обрадовался возможности излить перед кем-то душу. Но вдруг он со вздохом взглянул на часы и сказал, что сегодня идет со старым знакомым в театр, причем, надо признаться, на оперетту, а не на какую-то классику, потому как ему до зарезу нужно рассеяться и повеселиться. Не ходит ли фройляйн Фабиани тоже время от времени в театр? Тереза покачала головой: после того вечера в Опере у нее не было больше возможности и времени. Дает ли она все еще так много и — он немного помедлил — и так плохо оплачиваемых уроков? Она, улыбнувшись, пожала плечами и поняла, что у него с языка готовы были сорваться и другие вопросы, от которых он покамест предпочел воздержаться. И распрощался он с ней с излишней поспешностью, бросив на ходу сердечное, однако ни к чему не обязывающее «до свидания!». Продолжив свой путь, она почувствовала, что Вольшайн остановился и глядит ей вслед.

Однако утром следующего воскресенья почта доставила ей срочное письмо с билетом в театр, к которому была приложена визитная карточка: «Зигмунд Вольшайн, торговля кожаными и галантерейными изделиями, основана в 1804 году». Чего-то в этом роде она и в самом деле ожидала, только манера приглашения не совсем понравилась ей, и тем не менее она отправилась в театр. Свет в зале уже погасили, когда появился господин Вольшайн, сел в кресло рядом с ней и сунул ей в руку пакетик с леденцами. Она кивнула в знак благодарности, но больше не позволила себе отвлекаться от сцены. Ласкающие слух танцевальные мелодии ей нравились, шутливый текст забавлял; она сама чувствовала, что ее щеки постепенно порозовели, черты лица разгладились и что она по ходу спектакля становилась и моложе и привлекательнее. В антрактах господин Вольшайн вел себя весьма галантно, однако немного скованно, а когда спектакль кончился, при выходе из зала и в гардеробе хоть и держался рядом, но не так, как если б был ее спутником, а так, словно случайно встретился с ней в театре.