Транзит

– Мари! Что ты говоришь? – крикнул я, – Ведь я сам тебе как-то подал эту мысль, но ты только рассмеялась и в ответ сказала мне что-то злое…

– Да? Я рассмеялась?… Сколько лет прошло с тех пор, как я смеялась? Ведь я еще молода. Погляди-ка вон в то зеркало.

Я обернулся. Я был глубоко потрясен. Я был потрясен, когда увидел в зеркало нас обоих, сидящих рядом, рука в руке.

– Я сама вижу, что молода, – продолжала она. – Как это возможно, что я еще молода? Совсем молода? Почему мои волосы не поседели? Ведь уже сто лет прошло с тех пор, как немцы подошли к Парижу. Ты меня никогда не расспрашивал об этом времени. В этом городе людям задают только один вопрос: «куда?». И никогда не спрашивают: «откуда?».

Мой друг – я, конечно, имею в виду моего первого друга, того, другого, настоящего, – как только началась война, отвез меня в деревню, чтобы меня не забрали в лагерь. Почему он не захотел, чтобы я осталась в Париже вместе с ним? Я ведь тебе уже говорила, что он был тяжелый человек, да к тому же больной, и что чаще всего ему хотелось быть одному. И вот в тот деревенский дом, где я поселилась, стал ходить мой нынешний друг. Он пришел туда как врач. Его вызывали к больному ребенку. Он был добр ко всем. Он часто приходил, а я была одна, и мы друг другу понравились. А немцы подходили все ближе и ближе. Я испугалась и поехала в Париж, потому что вдруг выяснилось, что немцы стоят у самого города. Я бросилась разыскивать своего друга – я имею в виду первого, настоящего, – но не нашла его в нашей квартире, дом, в котором мы прежде жили, стоял заколоченный. Никто не знал, куда делся мой друг. Из окон собора Парижской богоматери были вынуты витражи. Все бежали из Парижа. Я увидела женщину, которая везла в тачке мертвого ребенка. Я была одна. Я бегала по улицам мимо груженных скарбом повозок, как вдруг тот, другой, второй, окликнул меня на Севастопольском бульваре. Мне это показалось чудом, перстом божьим. Но на самом деле это вовсе не было чудом, это вовсе не было перстом божьим. Это было простым совпадением, но оно казалось предначертанием судьбы. Так я себя и настроила тогда. Я села в его машину. «Не беспокойся, – сказал он, – я перевезу тебя через Луару».

Так все и началось. Тогда мне надо было переправиться через Луару, и из-за этого я вынуждена теперь переправиться через океан. Мне следовало бы остаться в Париже и искать его дальше. В этом моя вина. И скажи мне, пожалуйста, зачем мне понадобилось переправляться через Луару? Ах, эта поездка!.. Самолеты пикировали на нас. Чтобы спрятаться, мы залезали под машину. Как-то раз мы увидели лежащую на шоссе женщину, у нее была раздроблена нога. Мы выкинули из машины свой багаж и взяли ее в машину. Но было уже поздно – она истекала кровью. Тогда мы снова вытащили ее на шоссе. В конце концов мы добрались до Луары. Первый мост был взорван. Машины и повозки повисли, зацепившись за искореженные фермы. Люди повисли, уцепившись кто за что мог, и кричали. Всю дорогу мы ехали, тесно прижавшись друг к другу. Он и я. Тогда я обещала ему последовать за ним хоть на край света. Этот край казался мне близким, путь к нему коротким, и обещать это было легко. В конце концов мы все же перебрались через Луару и приехали сюда, в Марсель. Тогда случайность превратилась в судьбу. Я оказалась вдвоем с человеком, который меня нашел, вместо того чтобы оказаться с тем, кого я искала. То, что было тенью, обрело плоть и кровь. То, что должно было длиться недолго, стало постоянным, а то, что было задумано навеки…

– Перестань говорить глупости! – крикнул я. – Сама ведь знаешь, что все это глупости! Случай никогда не может стать судьбой. Тень никогда не обретет плоть и кровь, а то, что существует на самом деле, никогда не превратится в тень. Ты просто выдумываешь все это. Да ты и сама совсем иначе рассказывала мне о прошлом. Ты ведь написала тогда своему мужу письмо…

– Я?… Письмо?! – воскликнула она. – Откуда ты знаешь об этом письме? Как ты можешь знать что-либо об этом письме? Да, я написала ему письмо, но он этого письма не получил. Ведь в то время почта не доходила. Все терялось дорогой или сгорало… То письмо не могло дойти! Такое ужасное письмо! Я написала его во время нашего бегства, как только мы выехали из Парижа. Я писала его на коленях того, другого. Но говорю тебе, почта не доходила. Я писала ему и другие письма, как только мы сюда приехали, и те письма дошли. Они должны были дойти, и мой муж, наверно, приехал сюда. Ведь и в консульствах мне говорят, что он был здесь. Конечно, я была уверена, что, если он и в самом деле приехал сюда, он должен меня искать и найти независимо от того, верна я ему или не верна, красива или уродлива. Он, и никто другой, только он один сразу крикнул бы: «Мари, Мари!», увидев меня, даже если бы я стала вдруг старой, безобразной или изменилась бы до неузнаваемости. Сердце говорит мне, что его здесь не было, иначе он нашел бы меня. Но консулы уверяют, что он был в Марселе. Теперь сердце подсказывает мне, что он умер. Он пришел бы за мной, если бы был жив. Консулы ошибаются, они выдали визу мертвому и транзитную визу тоже.

Ее рука, которую я держал в своих руках, стала холодной как лед. Я принялся растирать ее так, как зимой растирают окоченевшие руки детей. Но мои собственные пальцы были слишком холодные, чтобы согреть ее. Я почувствовал, что должен ей тут же все рассказать. Я искал слова. Но вдруг она совершенно спокойно сказала:

– Быть может, он приехал в Марсель еще до нас. Быть может, он уже уехал… Да, это, вероятно, и есть решение загадки. Он уже уехал. Слово «недавно» в устах консулов имеет совсем иное значение, чем в наших устах. У консулов другое исчисление времени. Для них несколько месяцев не считается сроком, а я не решилась спросить. Что значит время для консула Соединенных Штатов? Быть может, для него два месяца назад и есть «недавно».

Я крепко сжал ее запястье и крикнул:

– Ты не можешь его догнать! Ты его давно потеряла! Ты не могла найти его в этой стране, даже в этом городе. Поверь мне, он уехал слишком далеко, чтобы его найти. Он стал недосягаем!

Ее кроткие серые глаза загорелись каким-то новым, почти невыносимым огнем.

– Теперь я знаю, куда он уехал. На этот раз я его догоню. Он от меня уже не уйдет. Если консул откажет мне в транзитной визе, я пешком уйду из этой страны, без всякой визы. Я поеду в Перпиньян и там найму проводника, как это делали до меня другие. И он проведет меня через горы, а потом я заплачу какому-нибудь матросу, и он спрячет меня где-нибудь на корабле, который отправляется в Африку…

– Перестань молоть чепуху! – воскликнул я. – Тебя схватят и бросят в лагерь, и тогда ты уже никуда не поедешь. Представь себе, как это бывает. Патруль трижды окликает перебежчика, а потом стреляет без предупреждения…

– Ты хочешь меня испугать, – сказала она и рассмеялась – Лучше помоги мне, как ты прежде помогал. Тогда ведь ты мне ничего не говорил, только помогал – и все.

Я отпустил ее руку и сказал:

– А что, если ты права? Если консулы и в самом деле ошибаются? Если этого человека больше нет в живых? Что тогда?

Ее серые глаза потемнели.

– Как могут консулы ошибаться? – спросила она. – От их взора не ускользает ни одна точечка в паспорте, ни одна черточка в документах. Если хоть буква вызовет у них подозрение, они скорее задержат сотню человек с правильными документами, чем выпустят одного с фальшивым. Мне пришла в голову эта безумная мысль только потому, что он не разрешал мне больше искать. Пока я ищу, я знаю, что мой муж жив. Пока я ищу, я верю, что могу его еще найти.

Вдруг ее лицо изменилось.

– Вон идет мой друг. Я сейчас его позову. Знаешь, он очень хороший человек.

– Незачем его хвалить, – сказал я, – мне известны его достоинства.

Мари подбежала к двери и позвала врача. Он вошел и поздоровался с нами в своей обычной спокойной манере.

– Садись с нами, – сказала Мари. – Нам снова надо посоветоваться о транзитных делах, дорогие мои друзья.

Он внимательно посмотрел на Мари, взял ее за руку и сказал: