Император Португальский

Когда люди из Аскедаларна вышли на проселочную дорогу, факелы, освещавшие им путь через лес, догорели. Но здесь они продвигались вперед, ведомые огнями крестьянских изб. Когда один дом скрывался из виду, сразу же невдалеке начинал светиться другой. Во всех окнах домов были поставлены свечи, чтобы указывать бедным путникам дорогу в церковь.

В конце концов они поднялись на холм, с которого была видна церковь. Сквозь все ее окна струился свет свечей, и она стояла, словно огромный фонарь. Когда путники увидели церковь, они были вынуждены остановиться, затаив дыхание. После всех маленьких избушек и низких окон, мимо которых они прошли, церковь показалась им удивительно большой и удивительно сияющей.

Когда Ян увидел церковь, он невольно подумал о бедных людях из Палестины, которые шли однажды ночью и несли с собой крохотного Младенца, свое единственное утешение и радость. Шли они из Вифлеема в Иерусалим, потому что Младенцу должны были сделать обрезание в Иерусалимском храме. Но им пришлось пробираться темной ночью, ибо многие посягали на жизнь этого Младенца.

Люди из Аскедаларна вышли из дому пораньше, чтобы успеть добраться раньше тех, кто ехал, но вблизи церкви те все-таки их нагнали. Лошади фыркали, колокольчики звенели, и сани неслись что есть духу, вынуждая бедных пеших путников отступать в глубокий снег.

Теперь уже Ян нес ребенка. Ему приходилось то и дело отскакивать в сторону перед проезжающими. Идти по темной дороге было трудно, но перед ними стоял светящийся храм, и стоит им только добраться до него, как они окажутся в надежном укрытии.

Сзади послышался громкий звон колокольчиков на упряжи и конский топот. Это ехали большие сани, запряженные парой коней. В санях сидел молодой господин в черной шубе и высокой меховой шапке. Рядом с ним сидела его молодая жена. Правил он сам, но позади него стоял кучер с горящим факелом в руке. Факел он держал высоко поднятым, и пламя отбрасывалось потоками воздуха назад, оставляя за собой длинный хвост искр и дыма.

Ян стоял высоко на сугробе, держа ребенка на руках. Выглядело это очень опасно, потому что одна его нога вдруг провалилась в сугроб, и он чуть не упал. Проезжавший господин сильно натянул вожжи и окликнул тех, кого вытеснил с дороги.

— Давайте сюда ребенка, и он сможет проехать со мной до церкви! — любезно сказал он. — Опасно идти с малышом, когда так много народу едет.

— Спасибо! — сказал Ян Андерссон. — Ничего, мы как-нибудь сами.

— Мы посадим девочку между нами, Ян, — сказала молодая госпожа.

— Спасибо! Но мы уж сами.

— Вот оно что, ты боишься отпустить ее от себя? — сказал проезжающий и со смехом покатил дальше.

Итак, путники пошли дальше, но идти становилось все труднее и опаснее. Сани следовали за санями. Не было ни одной лошади в приходе, которая бы осталась не запряженной в это рождественское утро.

— Тебе надо было позволить им взять девочку, — сказала Катрина. — Боюсь, что ты упадешь с ней.

— Чтобы я позволил им взять ребенка? Да ты не знаешь, что говоришь. Ты что, не видела, кто это был?

— Что худого в том, чтобы позволить ей поехать с заводчиком из Дувнеса?

Ян Андерссон из Скрулюкки резко остановился.

— Это был заводчик из Дувнеса? — сказал он, словно очнувшись ото сна.

— Конечно, он! А ты думал кто?

И вправду, куда унесся Ян в своих мыслях? Что это за ребенка он нес? Куда направлялся? Что это была за страна, по которой он шел?

Он провел рукой по лбу и казался несколько смущенным, когда ответил Катрине.

— Я думал, что это был царь Ирод из Иудеи и Иродиада, жена его!

СКАРЛАТИНА

Когда девочке было около трех лет, она заболела. Скорее всего это была скарлатина, потому что все тело девочки покраснело, а когда к ней прикасались, то чувствовалось, что она горит, точно в огне. Она ничего не хотела есть. Спать она тоже не могла, а только лежала и бредила. Ян был не в состоянии оставить больного ребенка, и день за днем просиживал в избе, так что похоже было, что рожь Эрика из Фаллы так и останется необмолоченной.

Ухаживала за девочкой Катрина. Она укрывала ее каждый раз, когда та сбрасывала с себя одеяло, и давала ей пить разбавленный черничный сок, который ей удалось одолжить у хозяйки Фаллы. Когда малышка была здорова, то занимался ей в основном Ян. Но с того момента, как она заболела, он не смел приближаться к ней. Он боялся, что будет с ней недостаточно осторожен и может сделать ей больно.

Но из избы он не выходил, а сидел у плиты, неотрывно глядя на маленькую больную.

Она лежала в своей собственной постели прямо на двух набитых соломой матрасах, безо всяких простыней. Они были шершавыми, и маленькому нежному тельцу, ставшему таким чувствительным от сыпи и отеков, должно быть, причиняли страдания эти грубые чехлы из пакли.

Странно, но каждый раз, когда Ян видел, как она мечется в постели, он начинал думать о самой роскошной вещи, которой он обладал, — о своей воскресной рубашке.

У него была всего одна такая рубашка, из сверкающего белизной полотна с крахмальной манишкой. Она была настолько хорошо пошита, что могла бы сгодиться и для заводчика из Дувнеса, и Ян испытывал к ней глубокое почтение. Вся остальная одежда, которой он пользовался, была так же груба, как чехлы матрасов, на которых лежала девочка.

Но думать об этой рубашке было безумием. Катрина ни за что на свете не пойдет на то, чтобы позволить ему испортить ее, потому что сама подарила ему эту рубашку к свадьбе.

Катрина и так делала все, что было в ее силах. Она одолжила у Эрика из Фаллы лошадь, закутала малышку в шали и одеяла и отвезла ее к врачу. Поступила Катрина разумно, но Ян не видел, чтобы от этого была какая-нибудь польза. Не помогли ни большая бутыль микстуры, которую она привезла из аптеки, ни все остальное, что прописал доктор.

Может быть, дело было в том, что человеку не дано сохранить такой удивительный дар, каким была эта маленькая девочка, если он не готов пожертвовать ради нее лучшим, что у него есть. Но не так-то легко было заставить такого человека, как Катрина, понять это.

В один из дней, когда девочка болела, в избу зашла старуха Финн-Карин. Она, как и все в ее роду, разбиралась в том, как лечить болезни животных, и могла пригодиться, если надо было заговорить ячмень на глазу, нарыв или ядовитый укус. В отношении других болезней ей особенно не доверяли. Считалось, вроде бы, что неправильно просить у знахарки помощи при серьезных недугах.

Когда она вошла в избу, то сразу увидела, что ребенок болен. Катрина сказала ей, что у девочки скарлатина, но никто не попросил у нее доброго совета.

Она все равно заметила, что родители напуганы и взволнованы, и когда Катрина угостила ее кофе, а Ян дал ей табаку, она, не дожидаясь никаких вопросов, сама сказала:

— Вылечить эту болезнь не в моих силах. Но я хотя бы могу научить вас, как распознать, идет ли дело на поправку или к смерти. Дождитесь сегодня ночью двенадцати часов, соедините в кольцо большой палец и мизинец на левой руке и глядите через это кольцо на малышку! Обратите внимание на того, кто будет лежать рядом с ней в постели, и тогда узнаете, чего вам ждать!

Катрина любезно поблагодарила ее, ибо с такими людьми лучше держаться почтительно. Но она и не собиралась делать того, что ей было велено.

И Ян тоже не придал совету никакого значения. Он не думал ни о чем другом, кроме рубашки. Если бы он только не боялся Катрины! Но просить у нее разрешения разорвать свадебную рубашку было просто невозможно. Девочке от этого легче не будет. Он это понимал. А если ей все равно суждено умереть, то это и вовсе бессмысленно.

Когда настал вечер, Катрина легла спать в обычное время, а Ян не мог успокоиться и заснуть, и поэтому, как всегда, сидел в своем углу. Он видел, как лежит и мучается Клара Гулля. Постель у нее была слишком грубая и жесткая. Он подумал, как было бы чудесно, если бы он мог постелить ей что-нибудь прохладное, красивое и приятное.