Кавалер Красного замка

— Гражданка?

— Кто она такая?

— Она… сестра моей жены.

Офицер пропустил их.

— Стало быть, вы женаты, сударь? — проговорила незнакомка.

— Нет, сударыня, а что?

— В таком случае, — сказала она, смеясь, — вам проще было бы сказать, что я ваша жена.

— Сударыня, — сказал, в свою очередь, Морис, — звание жены священно, это звание не должно употреблять без разбора: я не имею чести вас знать.

Тут и незнакомка почувствовала, что сердце ее сжалось. Теперь она замолкла.

Тем временем они перешли мост Марии. Молодая женщина ускорила шаги по мере приближения к своему жилищу.

Прошли и Турнельский мост.

— Вот мы, кажется, и в вашем квартале, — сказал Морис, ступив на набережную Сен-Бернар.

— Да, гражданин, — сказала незнакомка, — и здесь больше всего нужна ваша помощь.

— Странно, сударыня, вы мне приказывете быть скромным, а между тем все делаете, чтобы возбудить мое любопытство. Это невеликодушно. Удостойте меня хоть малейшего доверия. Я, кажется, заслужил его. Не окажете ли вы мне честь сказать, с кем я говорю?

— Вы говорите, сударь, — подхватила незнакомка, улыбаясь, — с женщиной, избавленной вами от величайшей опасности, которой она когда-либо подвергалась, с женщиной, которая на всю жизнь останется вам признательной.

— Это слишком много, сударыня. Я не заслуживаю столь продолжительной благодарности; довольно бы одного мгновения, за которое вы произнесли бы ваше имя.

— Невозможно.

— Но вы бы назвали его первому офицеру, которому вас сдали бы под стражу.

— Никогда! — вскрикнула незнакомка.

— Тогда вас отправили бы в тюрьму.

— Я готова на все.

— Но тюрьма в нынешние времена…

— Эшафот, я это знаю.

— И вы предпочли бы эшафот?

— Измене… Сказать свое имя — значит изменить!

— Не говорил ли я вам, что вы меня… республиканца, заставляете разыгрывать странную роль.

— Вы играете роль великодушного человека. Вы подаете руку помощи обиженной женщине, не презирая ее, хотя она простого звания. А так как она снова могла подвергнуться оскорблению, вы провожаете ее домой в одну из самых запустелых частей города и тем спасаете от гибели. Вот и все.

— Да, вы были бы правы, и я мог бы вам поверить, если бы не видел вас, не говорил бы с вами. Но ваша красота, ваша речь выдают знатную женщину; эта знатность, несовместимая с вашим одеянием, с этим нищенским кварталом, даже само ваше путешествие в эти часы заставляют меня подозревать тайну… Вы молчите… Не станем более говорить об этом. Далеко ли нам до вашего дома, сударыня?

В это время они вступали с улицы Сены на улицу Фоссэ-сен-Виктор.

— Видите ли это небольшое черное строение? — сказала незнакомка, указывая рукой на один из домов за забором Ботанического сада. — Там вы меня оставите.

— Слушаю, сударыня, приказывайте, я здесь для того, чтобы вам повиноваться.

— Вы сердитесь?

— Нисколько. Впрочем, что вам до того?

— Для меня это очень важно, у меня к вам еще одна просьба?

— Какая?

— Я желаю проститься с вами со всей искренностью и добросердечием… проститься как с другом.

— Проститься как с другом много чести для меня, сударыня. Странен тот друг, который не знает имени своего друга и от которого этот друг скрывает, где он живет, конечно, чтобы избежать скуки новой встречи.

Молодая женщина опустила голову и ни слова не ответила.

— Впрочем, сударыня, — продолжал Морис, — если я коснулся какой-то тайны, не сетуйте на меня, я ее не искал.

— Вот мы и пришли, сударь, — сказала незнакомка.

Они находились против старой улицы Сен-Жак, окаймленной высокими черными домами, уходили в глубину темные аллеи и переулки, занятые кожевниками и их мастерскими. Здесь рядом протекает небольшая речка Бевр.

— Здесь? — спросил Морис. — Как, вы здесь живете?

— Да.

— Не может быть!

— Однако это так. Прощайте! Прощайте, мой храбрый кавалер. Прощайте, мой великодушный защитник!

— По крайней мере, скажите ради моего спокойствия, что вам уже более не угрожает опасность!

— Нет, не угрожает.

— Тогда я удаляюсь.

И, отступив на два шага, Морис холодно поклонился.

Незнакомка не трогалась с места.

— Однако я не желаю так расстаться с вами, — сказала она. — Гражданин Морис, вашу руку.

Морис протянул ее и тотчас почувствовал, что молодая женщина надевает перстень на его палец.

— Ого-го, гражданка, что вы делаете? Вы не замечаете, что теряете один из своих перстней.

— О, сударь, — сказала она, — это дурно с вашей стороны.

— Мне как раз еще не хватало порока — быть неблагодарным, сударыня?

— Послушайте, умоляю вас, сударь… друг мой. Не расставайтесь со мной так холодно. Скажите, что вы хотите, что вам надо?

— Какой платы, не так ли? — скрепя сердце произнес молодой человек.

— Нет, — сказала незнакомка с очаровательным выражением, — нет, чтобы вы простили тайну, которую я вынуждена сохранить.

Морис, видя в темноте отблеск ее прекрасных глаз, увлажненных слезами, чувствуя в своей руке ее трепещущую, горячую ладонь, слыша звуки почти молитвенно звучавшего голоса, вдруг сменил гнев на чувство восторга.

— Что мне нужно? — вскричал он. — Мне нужно еще и еще видеть вас.

— Это невозможно.

— Хоть однажды, на час, на минуту, на секунду!

— Невозможно, повторяю вам.

— Как? — спросил Морис. — Вы серьезно говорите, что я никогда вас не увижу?

— Никогда! — раздался голос незнакомки, как скорбное эхо.

— О, сударыня, — сказал Морис, — вы смеетесь надо мной.

Тут он приподнял голову, тряхнув своими длинными волосами, подобно человеку, сбрасывающему с себя чары, которым невольно покорился.

Незнакомка смотрела на него с неизъяснимым выражением. Заметно было, что и она не чужда была того чувства, которое сама внушала.

— Послушайте, — сказала она после непродолжительного молчания, прерванного лишь невольным вздохом, который тщетно старалась заглушить, — послушайте, Морис, поклянетесь ли вы своею честью, что закроете глаза и не откроете, пока не сосчитаете 60 секунд… Даете слово чести?

— А если я поклянусь, что случится со мной?

— Случится то, что я докажу вам свою признательность так, как никому еще не доказывала, хотя отплатить вам чем-то большим, что вы для меня сделали-, очень трудно.

— Однако нельзя ли знать?..

— Нет. Доверьтесь мне, и вы узнаете.

— Признаюсь вам, сударыня, я не знаю, ангел вы или демон!

— Клянетесь ли вы?

— Извольте… клянусь.

— Что бы ни случилось с вами, вы не откроете глаз, что бы ни случилось, понимаете ли вы? Если б даже почувствовали удар кинжала.

— Вы изумляете меня вашим требованием, клянусь вам.

— Да клянитесь же, сударь, вы, кажется, ничему тут не подвергаетесь.

— Хорошо, клянусь, что бы ни случилось со мной… — сказал Морис, закрывая глаза.

Он остановился.

— Дайте мне еще, еще раз взглянуть на вас, — сказал он. — Умоляю вас!

Молодая женщина не без кокетства подняла мантилью, и при свете луны, скользившей в это время между облаками, он увидел во второй раз ее длинные, завитые кольцами волосы, черные, как смоль, брови и ресницы, будто нарисованные китайской тушью, два темных, как бархат, глаза, изящный носик и уста, свежие и блестящие, как коралл.

— О, как вы хороши, как вы прекрасны, бесподобны! — вскричал Морис.

— Закройте глаза, — сказала незнакомка.

Морис повиновался.

Молодая женщина схватила его за руки и повернула. Он вдруг ощутил благовонную теплоту, которая, казалось, все ближе и ближе двигалась к его лицу, и нежные уста, слившись с его устами, оставили между губ его тот перстень, от которого он отказался.

Это чувство было быстрым, как мысль, жгучим, как пламя. Морис ощутил что-то похожее на боль, так оно было неожиданно, непонятно, так сильно отдалось в глубине сердца, так потрясло самые глубокие тайники его души.

Он сделал внезапное движение и протянул руки.