Отражения в золотом глазу

— Давно не помню такой вечеринки, — сказал он. — Небывалое сцепление народа.

— Скопление, Анаклето.

— Короче говоря, полный беспорядок. Капитан Пендертон опоздал на собственную вечеринку на два часа. Когда он появился, я решил, что на него напал лев. Оказывается, лошадь сбросила капитана в кусты ежевики и ускакала. Видели бы вы его лицо!

— Он ничего себе не сломал?

— Выглядел так, будто сломал позвоночник, — сказал Анаклето с явным удовольствием. — Но вел себя неплохо: поднялся наверх, переоделся в вечерний костюм и попытался сделать вид, будто ничего не произошло. Сейчас все разошлись, кроме майора и полковника с рыжими волосами, жена которого похожа на плюху.

— Анаклето, — мягко упрекнула она. Анаклето не раз упоминал слово «плюха», прежде чем она догадалась, что оно означает. Сперва Алисон принимала его за туземное слово, наконец до нее дошло, что он имеет в виду «шлюху».

Анаклето пожал плечами, потом резко повернулся. Лицо его пылало.

— Я ненавижу людей! — страстно воскликнул он. — Они рассказывали мерзкий анекдот и не заметили, что я стою рядом. Мерзкий, пошлый, лживый!

— Какой анекдот?

— Не желаю его повторять.

— Ну хорошо, забудь о нем, — сказала она. — Ложись-ка лучше спать, и пусть тебе приснится что-нибудь хорошее.

Вспышка Анаклето встревожила Алисон. Иногда ей казалось, что она тоже ненавидит людей. Каждый, с кем она познакомилась в последние пять лет, был так или иначе ужасен, кроме Вейнчека и, конечно же, Анаклето и крошки Катрин. Моррис Лэнгдон, с его прямолинейностью — глуп и бездушен. Леонора — настоящее животное. Уэлдон Пендертон — вор и вообще испорченный человек. Что за люди! Да и себя она ненавидела. Если бы не это жалкое перекладывание со дня на день, если бы у нее была хоть капля гордости — они с Анаклето давно бы покинули этот дом.

Алисон повернулась к окну и уставилась в темноту. Дул ветер, на первом этаже стучала о стену незапертая ставня. Она выключила свет, чтобы посмотреть на звезды. Орион был на удивление ярок. В лесу под ветром, словно темные волны, раскачивались верхушки деревьев. Алисон бросила взгляд на дом Пендертонов и увидела на опушке человека. Сам он был невидим за деревьями, но на газон падала отчетливая тень. Алисон не могла его разглядеть, но была уверена, что человек прячется. Она наблюдала за ним десять минут, двадцать, полчаса. Человек не шевелился. Ей стало жутко и пришло в голову, что она и в самом деле сходит с ума. Она закрыла глаза, просчитала семерками до двухсот восьмидесяти — и снова выглянула в окно. Никакой тени не было.

В дверь постучался муж. Не получив ответа, осторожно повернул ручку и заглянул внутрь.

— Дорогая, ты спишь? — спросил он так громко, что разбудил бы и спящего.

— Да, — ответила она с ожесточением. — Мертвым сном.

Озадаченный майор не знал, закрыть ему дверь или войти. По его походке Алисон поняла, что он не однажды подходил к буфету Леоноры.

— Завтра я хочу тебе кое-что сообщить, — сказала она. — Возможно, ты и сам догадываешься. Так что приготовься.

— Абсолютно не догадываюсь, — сказал майор беспомощно. — Что-то не так сделал? — Он на несколько секунд задумался. — Если хочешь что-нибудь купить — у меня сейчас нет денег. Я проиграл пари на футболе и заплатил за сено для лошади… — Дверь осторожно закрылась.

Было за полночь, Алисон вновь осталась одна. Время от полуночи до рассвета было особенно ужасным. Если бы она сказала Моррису, что совершенно не спит, он бы, конечно, не поверил, как не верил и ее болезни. Четыре года тому назад, когда здоровье Алисон впервые пошатнулось, это его очень взволновало. Но когда одно недомогание последовало за другим — эмпиема, почки, а теперь еще и сердечные приступы — он начал раздражаться и в конце концов перестал ей верить. Решил, что все это — притворство, к которому она прибегает, чтобы уклониться от своих обязанностей — руганы охоты и вечеринок, которая самого майора вполне устраивала. Точно так же проще принести хозяйке одно-единственное, но твердое извинение, вместо того чтобы ссылаться на множество причин, которым, несмотря на их видимую убедительность, хозяйка все равно не поверит. Алисон слышала, как муж расхаживает в своей спальне и что-то нравоучительным тоном говорит. Включила свет над кроватью и принялась читать.

В два часа ночи Алисон вдруг почувствовала, что может в эту ночь умереть. Она сидела в кровати, обложившись подушками, молодая женщина с обострившимся и постаревшим лицом, и беспокойно переводила взгляд с одного края стены на другой. Голова двигалась как-то необычно, подбородок поднимался вверх и в сторону, словно ее что-то душило. Безмолвная комната была полна неприятных звуков. В ванной комнате капала в раковину вода. Со ржавым скрипом тикали старинные часы с маятником и позолоченными лебедями на стекле футляра. Но самым громким и тревожным звуком был стук собственного сердца. Внутри царил полный хаос. Казалось, ее сердце скачет — оно быстро стучало как шаги бегущего человека, подпрыгивало, потом глухо валилось, с силой сотрясая все тело. Медленным, осторожным движением Алисон открыла ящик ночного столика и достала оттуда вязание.

— Надо думать о чем-нибудь приятном, — рассудительно приказала она себе.

Она вернулась в мыслях к самой счастливой поре своей жизни. Ей исполнился двадцать один год, уже год как она рассыпала крохи из Вергилия и Цицерона по головам школьниц из пансиона. Когда наступили каникулы, она оказалась в Нью-Йорке с двумя сотнями долларов в кармане. Села в автобус и поехала на север, сама не зная куда. В штате Вермонт автобус проезжал деревню, которая ей понравилась, и она там вышла. За несколько дней Алисон разыскала и сняла в аренду крохотную лачугу среди леса. С ней был кот по кличке Петроний. Еще до начала осени пришлось переделать имя на женский лад: Петроний неожиданно окотился. К ним прибилось несколько бродячих собак, и раз в неделю она ходила в деревню покупать консервы для себя, кошек и собак. Все это чудесное лето она питалась своей любимой едой: мясом под острым соусом, сухарями и чаем. Днем рубила дрова, вечером сидела на кухне, положив ноги на плиту, и читала или напевала.

Бледные, шелушащиеся губы Алисон пытались что-то прошептать, она сосредоточенно смотрела на спинку кровати. Вдруг отбросила вязанье и задержала дыхание. Ее сердце перестало биться. Комната была безмолвна, словно могила, а она все ждала, открыв рот. Ее голова подергивалась. Алисон охватил ужас, она попробовала закричать, чтобы нарушить невыносимую тишину, но не смогла издать ни звука.

Раздался легкий стук в дверь, который она не услышала. В первые мгновения Алисон не поняла, что в комнату вошел Анаклето и взял ее за руку. После долгого, тягостного молчания, которое едва ли продолжалось дольше минуты, ее сердце снова забилось; складки ночной рубашки на груди едва заметно затрепетали.

— Вам плохо? — спросил Анаклето бодрым голоском. Но на лице его было такое же болезненное выражение, как и на ее собственном, верхняя губа сильно оттянута, десны обнажены.

— Я очень испугалась, — сказала Алисон. — Что-то случилось?

— Ничего не случилось. Не смотрите так. — Он достал из кармана рубашки носовой платок, окунул в стакан с водой и положил ей на лоб. — Я спущусь вниз, возьму свою работу и побуду с вами, пока вы не заснете.

Вместе с акварельными красками Анаклето принес поднос с горячим солодовым молоком. Разжег огонь в камине, поставил перед ним карточный столик. Анаклето распространял вокруг себя столько тепла и уюта, что ей хотелось заплакать от облегчения. Поставив перед Алисон поднос, он удобно расположился за столиком и стал пить молоко медленными глотками гурмана. Это была одна из тех способностей, за которые Алисон особенно любила Анаклето: любое событие он умел превратить в праздник. Все выглядело так, словно он не покинул среди ночи кровать, чтобы посидеть по доброте душевной с больной женщиной, а они заранее договорились скоротать вместе время. Всякий раз, когда Анаклето сталкивался с чем-то неприятным, ему все равно удавалось получить от этого некоторое удовольствие. Вот и сейчас он сидел, закинув ногу на ногу и постелив на колено белую салфетку, и пил солодовое молоко с таким видом, словно в чашке было изысканное вино. А ведь это молоко ни ему, ни ей не нравилось, и купил Анаклето его, соблазнившись блестящими обещаниями на баночной этикетке.