Произведение в алом

Утратив всякую способность думать или действовать, я невидящим взглядом потерянно уставился прямо перед собой...

«С чего это он так настойчиво сует мне под нос эти зерна?» - подобно набежавшей волне, лизнула краешек моего сознания невесть откуда взявшаяся мысль, потом откатилась и прихлынула вновь. Отпрянула и опять тут как тут - взад-вперед, туда-сюда, она словно пыталась меня расшевелить, привлечь мое внимание...

Наконец мне стало ясно: предо мной какое-то существо -возможно, стоит здесь с тех пор, как я сижу в этом кресле, - а в его протянутой руке какие-то зерна...

Очень, очень странное существо - все какое-то серое, словно замотанное в погребальные пелены, с широкими плечами, ростом с невысокого коренастого человека и опирается на узловатый, закрученный спиралью жезл белого как слоновая кость дерева, а там, где должна быть голова, мне удалось различить лишь тускло фосфоресцирующую шарообразную туманность.

От призрачной мумии исходил едва ощутимый пряный аромат сандалового дерева и влажного графитового сланца.

Охватившее меня чувство собственной беззащитности, слабости и какой-то микроскопической ничтожности было настолько сильным и сокрушительным, что в глазах у меня потемнело и я чуть не потерял сознание.

Разлитое в воздухе напряжение, все это время терзавшее мои нервы непрекращающейся мукой, теперь окончательно сгустилось до консистенции иррационального ужаса, обретшего внешний образ не то какого-то древнеегипетского божества, не то покинувшего свой саркофаг фараона...

Инстинкт самосохранения подсказывал мне, что мой рассудок не выдержит того безмерного кошмара, который обрушится на него в том случае, если я вдруг увижу скрытый лик фантома, - он предостерегал меня, кричал прямо в ухо, и тем не менее я не мог отвести взгляда от таинственно мерцающей туманной сферы, которая притягивала его как магнит, напряженно пытаясь различить в непроглядной пелене глаза, нос и рот.

Однако, сколько ни вглядывался я в смутную, слегка колышущуюся туманность, мираж не рассеивался.

Тогда я попробовал примеривать к туловищу различные головы - перебрав лица всех известных мне людей и даже морды

животных, я вынужден был признать, что весь этот искусственный паноптикум не более чем плод моего заинтригованного воображения. Стоило только одному из этих болезненных порождений моей фантазии более или менее четко оформиться в моем сознании в законченный образ, как он в тот же миг расплывался.

Лишь голова египетского ибиса некоторое время сохранялась на плечах этой явившейся из небытия мумии.

Призрачно зыбкая, окутанная ночным сумраком фигура оставалась неподвижной, хотя, если очень внимательно присмотреться, можно было различить, как она чуть заметно пульсировала - медленно-медленно сжималась и после небольшой паузы расширялась вновь, - казалось, фантом дышал, и это затаенное, почти неуловимое дыхание завораживало своей противоестественно правильной ритмичностью, выверенной с какой-то нечеловеческой точностью.

Тут только я заметил, что у призрака отсутствовали ступни: в пол упирались уродливые обрубки оголенных костей - серое, бескровное мясо, вздернутое до середины голени, воспалилось, вздувшись отвратительной опухолью.

А в самом деле, не мерещится ли мне все это?

Я тряхнул головой, протер глаза: потусторонний пришелец все так же недвижимо стоял предо мной и протягивал мне

руку-

На ладони лежали какие-то зерна, размером и формой очень походившие на бобы, вот только были они красного цвета с черной крапинкой на концах.

Недоуменно уставившись на них, я не знал, что делать, лишь смутно чувствовал возложенную на меня колоссальную, поистине вселенскую ответственность - казалось, от правильности моего решения зависит судьба мира сего.

Где-то в запредельном царстве причин повисли в равновесии две чаши весов, на каждой из которых покоилось по земному полушарию, - стоит мне бросить на одну из них хотя бы пылинку, и она перевесит...

Так вот почему все вокруг оцепенело в этом напряженном, сводящем с ума ожидании! «Не дай бог тебе сейчас шевельнуть

хотя бы пальцем! - предостерег меня внутренний голос. - Даже если во веки веков смерть не приблизится к тебе, дабы освободить твою страждущую душу от муки сей...»

Но и это не выход, осенило меня вдруг с какой-то пронзительной отчетливостью, ибо даже отсутствие какого-либо жеста или знака с моей стороны будет засчитано как выбор, как то, что я отверг крапленные черной сыпью зерна!

Итак, пути назад нет!

Я беспомощно огляделся - не будет ли мне какого-нибудь знамения, которое подскажет, как следует поступить...

Ничего.

В душе тоже ничего, ни мыслей, ни идей - пустота, мертвое, абсолютное ничто, в ледяной вечности которого жизнь мириадов человеческих существ не значит ровным счетом ничего - так, эфемерное, легкое, как вздох, перышко, случайно повисшее на миг меж небытием и небытием...

Все словно утратило свой вес, став вдруг бессмысленным, ненужным и призрачным. «Сейчас, должно быть, далеко за полночь», - скользнуло но касательной бледное привидение мысли и, оставленное без внимания, сгинуло во тьме, которая стала настолько концентрированной, что ее черная эссенция уже почти разъела стены моей каморки.

Из соседней студии доносились шаги; кто-то бесцеремонно, не таясь, расхаживал по мансарде и шумно опрокидывал шкафы, вытаскивал выдвижные ящики и с грохотом швырял их на пол, потом даже как будто послышался осипший бас старьевщика Вассертрума, в бессильной ярости изрыгавшего страшные проклятия, однако все эти агрессивные, источающие злобу звуки проходили мимо моих ушей и были мне так же безразличны, как бестолковая мышиная возня.

Я закрыл глаза... И сразу нескончаемой чередой поплыли какие-то смутные образы - сплошь застывшие мертвые маски со смеженными веками; внутренний голос подсказал, что все это явившиеся из бездны веков представители моего рода, мои досточтимые предки... Внешний вид сих призрачных выходцев с того света мог меняться как угодно сильно, однако строение

черепа оставалось неизменным; вот они встают из своих гробов и пронизывающей столетия вереницей понуро тянутся мимо: с прямыми, свободно ниспадающими на плечи прядями волос, с завитыми в прихотливые сооружения локонами, коротко стриженные, в напудренных париках и с пышными, стянутыми золотыми обручами шевелюрами - мало-помалу звенья этой потусторонней цепи становятся все более узнаваемыми, пока не сливаются в одно-единственное, последнее лицо - холодный и бесстрастный лик Голема, венчающий генеалогическое древо нашего рода...

Стены, окончательно растворенные едкой тьмой, исчезли, будто их и не было, и тесное пространство моей каморки распахнулось в бесконечность - словно на престоле восседал я в своем кресле посреди бескрайнего космоса, «земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною»^[70], а предо мной - неотступная серая тень с простертой рукой.

И вот глаза мои отверзлись, и увидел я неких чудных видом людей - они обступали нас двумя кругами, пересекавшимися промеж собой так, что образовывали восьмерицу: те, которые стояли в одном круге, были облачены в мерцающие одеяния фиолетового цвета, те же, которые стояли в другом круге, - в темно-красные.

И были пришельцы эти какой-то чуждой, неведомой мне расы - очень высокие, неправдоподобно худые, а лица сокрыты престранными пеленами, переливающимися подобно дивным сполохам полярного сияния.

И замерло сердце в груди моей, ибо понял я: час пробил. И восстал я, и уж потянулся было к зернам - как трепет пробежал по красному кругу... И отдернул я руку, как бы отказываясь от зерен, - и дрогнул на сей раз круг фиолетовый...

И вновь воззрился я на фантом с фосфоресцирующей туманностью вместо головы, который по-прежнему предстоял мне в той же позе, только теперь он был абсолютно недвижим - даже дышать перестал...

Все еще не зная, что делать, я каким-то сомнамбулическим движением поднял руку - и со всего размаху ударил по протянутой ладони призрака, так что красные, крапленные черной экземой зерна рассыпались по полу.