Свобода и любовь (сборник)

VI

На другой день они переехали. Скрываться дальше Семен Семенович считал неудобным. Наташа под вымышленной фамилией переехала первая. В том же коридоре большого просторно-казенного отеля, но в «приличном отдалении», поселился и Семен Семенович. Для него Наташа выбрала комнату посветлее, попросторнее: ему же работать надо. Себе конуру.

В ожидании Семена Семеновича Наташа придала конуре жилой вид, передвинула диван, разложила книги, купила цветов.

Он вошел к ней неожиданно, как всегда, не постучав в дверь, и застал Наташу за письменным столом.

Она писала обещанную открытку Ванечке.

– Вот где ты. Насилу нашел, тут номера как-то несуразно размещены: после восемьдесят пятого вдруг пятьдесят седьмой. Блуждал, блуждал по коридору. А у тебя хорошо. Симпатично. Ох, устал. Чтобы время убить, ходил за город. – Он удобно расположился на диване. – Только и отдохнуть-то не удастся. Который теперь час? Ого, шестой… Сейчас надо и к профессору отправляться.

– Зачем сегодня? Подожди хоть до завтра.

– Нет, нет. Неудобно. А вдруг Анюта им напишет, что я двадцать восьмого из дому выехал…

– Скажешь ей, не сразу пошел к профессору, вот и все. Не подумает же она, что я тут. Считается ведь, что я исчезла навсегда из твоей жизни…

– Мало ли что. Ты разве Анюту не знаешь?… Нет, если я не пойду, я все время буду беспокоиться. Еще что всплывет потом… Хочешь не хочешь, а сегодня заявиться надо.

Наташа знала, что опор бесполезен. Его страх перед тем, как бы Анюта «чего не подумала», не узнала, граничил с манией.

Наташа молчала.

– А ты что без меня делала? Писала?

– Да, писала.

Он только теперь заметил открытку на ее письменном столе.

– Письмо?

Наташа смутилась. На ее переписку из Г. наложен был строгий запрет, письмо могло идти только кружным путем, через верную посредницу.

На открытке с Ванечкиным адресом не только вид, но и пометка рукой самой Наташи, откуда написана.

– Кому ты писала? – Неприятно задетый Наташиным смущением, Семен Семенович тянулся через стол, чтобы разглядеть адрес.

Наташа, пряча смущение за шуткой, ладонями прикрыла открытку:

– Не скажу… Не покажу. Это мой секрет.

– Секрет… А вот я его раскрою… Давай-ка сюда письмо. Не дашь? Силой возьму.

Между ними началась шуточная борьба, оба еще старались сделать вид, что это «игра». Но лица говорили другое.

– Это что-то новое… Этого еще никогда не было… Прежде ты не прятала писем.

– Я не хочу, чтобы ты читал мои письма. Ты не имеешь права… Ты не смеешь. Это насилие.

Он грубо, до боли разнял ее пальцы. Открытка очутилась у него.

– Не смей. Не смей читать… Это подлость. – Голос Наташи звучал непривычно зло. И, неожиданно выхватив открытку у Семена Семеновича, она быстро изорвала ее в мелкие клочки и бросила в корзину под столом.

– Наташа!

Они смотрели друг на друга испытующими, злыми глазами. Будто два врага.

– Это насилие. Это подлость. Ты не смеешь читать моих писем. Не смеешь…

Наташа порывисто дышала, щеки горели, а дрожащие губы бессознательно повторяла все те же слова: «Это подлость. Это насилие».

– Наташа, Наташа… Что это? Неужели же это правда? – со стоном вырвалось у Семена Семеновича. Закрыв лицо руками, он опустился на диван с таким видом детской беспомощности, который всегда мог ее разжалобить.

– Что правда? – Наташа насторожилась.

– То, что у меня там был заместитель… То, что ты оставила там близкого тебе человека, твое новое увлечение.

– Ты с ума сошел… Откуда у тебя такие мысли?

– Я получил два анонимных письма, с подробностями…

– И ты им поверил…

– Я просто сжег их… Но теперь… Твое смущение, Наташа, твое непонятное упорство. И твоя злоба… Ты еще никогда не говорила со мною таким тоном. Ах, Наташа, Наташа… Неужели же это правда?… Как я это перенесу? Зачем же ты приехала? И зачем ты меня обманываешь? Скажи прямо, не томи.

– Я обманываю? Тебя? Сеня… Нет, это черт знает что… Опомнись, что ты говоришь. Зачем, ну зачем я буду тебя обманывать. С какой стати! Ради чего!

– Из жалости.

– Из жалости к тебе?

– Ты добрая…

Его лицо морщилось от внутренней боли, и в позе его было столько неподдельного горя, что Наташа не могла не сказать:

– Глупый, милый Сенечка… Как ты можешь думать такие вещи? Разве же ты не знаешь, разве ты не понимаешь, что ты для меня?!

В своей любимой позе, на коленях перед ним, она обнимала его шею, целовала руки…

Он слабо сопротивлялся, он не хотел поддаться ее ласкам, обману…

– А письмо? – подозрительно-вопрошающе блеснули его глаза.

– Письмо… Ах, Сеня. Ну, если ты такой глупый, возьми, возьми – прочти его.

Наташа бросилась к столу, вытащила корзину, опрокинула. Кусочки разорванной открытки различных форм и величин рассыпались по полу.

И пока оба на корточках подбирали частицы письма, Наташа наскоро рассказывала ему «финансовую операцию» и ту помощь, которую ей оказал Ванечка.

Семен Семенович знал Ванечку. Это не «соперник», конечно. Содержание открытки, дружески-шутливое, его совершенно успокоило.

– Как ты меня напугала, Наташечка… И зачем ты устроила всю эту нелепую комедию? Что пришло тебе в голову, совсем не понимаю. – Тон почти ворчливый…

– Я боялась, что ты рассердишься, зачем я пишу отсюда… А как же было не исполнить Ванечкиной просьбы? Он оказал нам такую услугу. Я знаю Ванечку: если он сказал, что не выдаст, значит, умрет, а не скажет.

– Да, теперь я понимаю. Но все же, Наташа, это большая необдуманность, неосторожность с твоей стороны писать ему отсюда. Мало ли какая случайность, попадет кому… И, наконец, что сам Ванечка подумает.

– Что подумает? Пусть себе думает, что хочет. «Роман». А с кем? Ему-то что за дело.

– Нет, этого ты не говори, какое-нибудь сопоставление, случайность… Узнает, что я здесь был. Ну, и пойдут догадки да толки. Как ты там хочешь, а я прошу тебя отсюда никому, даже и твоему Ванечке писем не посылать.

Сказанное звучит твердо, почти повелительно.

– Если это тебе так неприятно, хорошо. Не пошлю, – тон сухой, холодный.

Семен Семенович бросает на Наташу внимательный взгляд.

– Мы как будто недовольны? А? Наташа? Недовольны, что нашелся «властелин», который нами распоряжается? – Он обнимает Наташу. – Но ты посуди сама, как же быть с вами, женщинами? Вот только недосмотрел, сейчас и натворите чего не следует. Да что, ты будто обижаешься на меня?

Он знает уже Наташин характерный жест гордо закинуть голову.

– Ну, ну, не сердись, Наташенька. Я же шучу. И я не сержусь на тебя. Напротив, я сейчас так доволен… Счастлив. Гора с плеч. Ты и не представляешь себе, как ты меня напугала… Боюсь я потерять тебя, Наташа. Не могу я остаться без тебя. – И он, обнимая Наташу, прижимается лицом к ее груди. – Хорошо мне с тобою, Наташа. Не ушел бы… Ах, батюшки! – Он сразу вскакивает. – А профессор… Седьмой час. Надо бежать. Ну, прощай, Наташа. До вечера.

Он торопливо уходит.

Наташа сгребает обрывки письма к Ванечке и медленно, глубоко задумавшись, ссыпает их снова в корзину.

Она чувствует громадную усталость. Тянет домой. Шевелится, мучает мысль: чужие.

Совсем чужие…

VII

Семен Семенович вернулся поздно, оживленный и довольный. Он полон интересных, будящих мыслей, навеянных беседою с профессором. Профессор работает в той же отрасли, что и он.

– Ты не можешь себе представить, как приятно, наконец, встретить собеседника, которому не приходится втолковывать азбуку, который своим собственным, индивидуальным подходом к вопросу, заставляет тебя с другой стороны подойти к своим собственным положениям… У меня получается сейчас впечатление, что мною многое еще недостаточно продумано. Надо углубить, надо разобраться… Да, это крайне, крайне важно иметь знающего собеседника. Только теперь я понял, как я изголодался по умному человеку, который толкнул бы мне мысль.