и компания

Ипполит услышал за собой быстрые шаги, он еще раз взглянул в сторону конюшни: она вся светилась изнутри, как череп, в который вставили свечу. Старший Зимлер снова двинулся вдоль длинной стены, дошел до железной решетки и на мгновенье остановился. Сзади шагов слышно не было. Впрочем, кто, кроме Миртиля…

Ипполит протянул руку, пошарил в темноте, нащупал звонок и снова остановился. Наконец он позвонил. Пронзительный, торопливый перезвон со всего размаху рассек темноту и застывшую тишину дома. В особняке Лефомбера вспыхнул четырехугольник окна. Загремел дверной засов. На пороге показался человек в халате, с желтым фуляром вокруг шеи. Он заслонял рукой свечу, пламя ее падало на нижнюю часть его лица.

– Кто там?

– Идите скорей, – закричал Ипполит Зимлер, – идите скорей, господин Лефомбер! Ваша фабрика горит!

XIV

– Не ходите туда больше, господин Жозеф.

– Все, что там было, уже сгорело, теперь ничем не поможешь.

«Хо-хон, хо-хон», – сипел насос, которым орудовали городские пожарные.

– Отойдите! Разойдись!

– Погляди-ка, вон господин Лорилье, вон тот, в меховой шубе.

– Разве при таком ветре что-нибудь сделаешь? Занялось, как ворох соломы.

– А лошадей-то хоть спасли?

– Говорят, поднял тревогу старик Зимлер!

– Кого действительно жалко, так это Бернюшонов… Вот уж несчастные!

– От их домика камня на камне не осталось.

– Да разойдитесь же, сказано вам!

Но кепи блюстителя порядка беспомощно теряется среди толпы.

«Хо-хон, хо-хон…»

– Жалко, господин Гектор только сегодня приехал из Парижа и ничего не знал.

– Несчастные эти Бернюшоны! Уж такие славные люди, мухи не обидят. И старик у них калека.

– А кто этот толстый в черном?

– Как, вы не знаете? Это сын Зимлера, младший… ну, того эльзасца. Кажется, его зовут Жозеф. Да разве я вам не говорил? Он вернулся одним поездом с господином Гектором. Еще в Орме им крикнули: «Ваша фабрика горит».

Поезд тронулся, а они так и не узнали, у кого из них пожар. Так с самого Орма и ехали… Значит, вылезают они из поезда…

– Вон тот толстый в клеенчатом плаще?

– Такой плащ от воды спасет, а от огня нет. Он уже четыре раза в дом лазил. Спас старика Бернюшона и двух лошадей.

– Вот я и говорю – приехали они…

– Да отойдите же, чтоб вас черт побрал! Не понимаете, что ли?

– Ого, Тинус, что-то ты нынче больно загордился. Пойдем лучше пропустим у Пти-Горэ стаканчик, – оно веселее, чем здесь глотку драть.

– Да замолчи ты, черт! Не видишь, что господин Лефомбер идет?

– Значит, вон тот худой, высокий – и есть хозяин? Бедняга! На глазах свое добро горит.

«Хо-хон, хо-хон, хо-хон…»

– Бегут они, значит, сюда со всех ног, видят, что стряслось, ну тогда Зимлер снимает пиджак и лезет в огонь.

– Молодцы!

– Правда, что старик Бернюшон калека?

– А никто не знает, почему загорелось?

– Старик сторож, говорят, заснул на сеновале, а фонаря не потушил.

– Все может быть! Все может быть!

– А молодой Зимлер сторожа тоже спас?

– Да, когда пожар начался, сторож свалился с сеновала в конюшню и сломал себе ногу.

Жозеф, с обгоревшими усами, с опаленными ресницами, в широком охотничьем непромокаемом балахоне, обмотав голову мокрым полотенцем с рыжими подпалинами, энергично расталкивает окружающих.

– Я очень прошу вас, господин Зимлер, не ходите, – раздается усталый вежливый голос Ива Лефомбера, – там уже больше нечего спасать.

– А счета, ваши счета! – вопит Жозеф. – Ведь там же ваши конторские книги! Неужели вы допустите, чтобы они сгорели?

Струи пота, катившиеся по перепачканному сажей лицу, прочерчивали на лбу и щеках Жозефа извилистые красные дорожки.

От конюшни осталась лишь глубокая яма, наполненная черной грязью; поперек нее лежала обгорелая балка. Две груды дымящихся обломков указывали то место, где раньше помещался склад и, чуть левее, домик Бернюшонов. Пожарные, ловкие, как акробаты, и взвод пехоты старались сбить пламя. Главное здание уже загорелось. Откуда-то сверху доносился стук топориков.

Фабричный двор постепенно заполнился народом. Люди шумели, топчась на месте, и когда языки пламени обдавали жаром повернутые к огню испуганные лица, по толпе проходил приглушенный, неясный гул.

– Становись цепью!

– А что, разве насоса не хватает?

– Так я и знал.

– Поговоришь завтра, а пока поворачивайся скорей.

«– Похоже, пол в прядильной занялся.

– Эй, становись цепью! Вам говорят или нет?

«Хо-хон, хо-хон…»

– Ну как, капитан?

– Ну как, господин Лефомбер? Что ваша супруга?

– Она с детьми дома. Я уговорил ее уйти, раз вы ручаетесь, что там…

– Вполне, вполне безопасно. А скажите, пожалуйста, гм… гм… гм… ваше имущество застраховано?

– Да, застраховано.

– Ну, слава богу! Слава богу! А не знаете ли вы, гм… гм… с чего начался… гм… пожар?

– Господин капитан, я ничего, ровно ничего не знаю, – ответил Ив Лефомбер неестественно громким голосом. – Мое имущество застраховано, это верно, но мои дела шли прекрасно, и я очень прошу вас опубликовать в газете, что я к этому делу не причастен.

– Полноте, полноте, дорогой мой, вы меня просто не поняли. Кто же об этом говорит?

– Бедняга Лефомбер, он в ужасном состоянии, – сообщил капитан господину Лорилье.

– Но ведет себя прекрасно. Взгляните, какова выдержка, просто позавидуешь.

«Хо-хон, хо-хон…»

– Экое несчастье!

– Скажите, пожалуйста, господин капитан, упорно говорят, что сторож…

– А я что могу знать? Сено было сыровато и слежалось. Сначала, должно быть, тлело потихоньку. Этот сторож просто разбойник. Если бы о пожаре сообщили хотя бы получасом раньше, два ведра воды – и все в порядке.

Вдруг Лорилье резко отступил, и собеседники невольно оглянулись. В двух шагах от них, в упор глядя на капитана, высилась огромная фигура, почти призрачная в своей неподвижности. На лице читался страх, презрение и вызов. Красноватые отсветы пламени пробегали по налитым кровью глазам, полуприкрытым тяжелыми складками припухших век.

Капитан сухо поклонился. Не спуская с офицера своих совиных глаз и даже не ответив на его поклон, Ипполит грузно прошел мимо него в сопровождении Миртиля.

– Отвратительный старик, – пробормотал капитан.

– Да, – довольно вяло поддакнул Лорилье, – но этим эльзасцам пальца в рот не клади.

В эту минуту Жозеф в пятый раз выбрался из пламени. Перед тем как он вошел в огонь, его облили водой, и сейчас плащ дымился у него на спине. Он легко нес на руках пять огромных конторских книг, обгорелые углы которых крошились и шипели.

К нему бросились, сорвали с него плащ и полотенца. На толпу глянуло неживое лицо. Стоящие впереди решили, что он обгорел, кое-кто с криком отвернулся. До слуха проходившего мимо Ипполита донеслись слова:

– Бедный господин Зимлер! Ай, ай, ай!

Толпа расступилась, и старик заметил приземистую почерневшую фигуру сына, прикрывавшего лицо обеими руками. Отец хорошо знал эти пухлые белые руки, – он узнал бы их издали, даже в темноте; по в свете пожара он увидел две сморщенные, высохшие кисти, как будто съеденные йодом.

В эту самую минуту чья-то высокая фигура пересекла образовавшуюся пустоту. Бежавший перепрыгивал на ходу через лужи и дымящиеся головни. Это был Гектор Лефомбер.

– Зимлер! Дорогой мой, мой дорогой друг!

Но тут Ипполит, заглушая шум толпы, испустил нечеловеческий рев и бросился вперед так быстро, как только позволили подагрические ноги. Жозеф отнял от лица руки и протянул их к отцу, пытаясь улыбнуться. Лицо его было в медно-красных ожогах и полосках сажи. Заметив Ипполита, почувствовав дружеское прикосновение руки Гектора, увидев приближающегося капитана и черные одежды официальных лиц, Жозеф понял, что ему хочется только одного: любой ценой избежать любых проявлений чувств.

Не примечательно ли, что промышленник, призывая своих рабочих к труду, избрал себе в качестве сигнала безрадостный вой фабричного гудка?