Поп Чира и поп Спира

— Ну и козырем же я ходил, чёрт побери! — восклицает старик, ударяя кулаком по столу. — Не боялся, как говорится, ни одного ферта из Бачки, — далеко им было до меня!.. Эх, мне бы сейчас те денежки и теперешний ум!

— Ну, а сейчас ступай. Когда его заколем, и тебе малость перепадёт. Натушу капусты с кожицей, и пузырь получишь для кисета; а я тебе как-нибудь его обошью красной ленточкой. Ступай, мой козырь!

— Ладно, всё сделаю, как накажете, только не упрекайте меня за эту малую толику ракии, — она же моя услада, мой бальзам! Моя единственная, так сказать, услада. А вам, невестушка, разве не холодно?.. Не дурно бы чем-нибудь погреться изнутри…

— Да ты только что сказал, что она тебя холодит; а сейчас уже греет?

— Э, если человек хороший, как я, у него всегда по-хорошему выходит…

— Ладно, уж дам тебе, — смеется Тинкуца и подносит ему стаканчик ракии, которую он выпивает единым духом. — Помоги мне: видишь, эти дни просто голову потеряла от стольких хлопот да глажки.

— Эх, — вздыхает, останавливаясь, погонщик, — как говорится:

— Сейчас же ступай вон, протрезвись! — обрывает его Тинкуца. — Видали такого?

— Эх! — вздыхает старик, выходя, и вздох его полон меланхолии, почти обязательной для всех страстных любителей ракии. — Закатились, вижу, денёчки погонщиков и свинарей! Нет больше ни ярмарок, ни магарычей; когда-то шли в Пешт на людей поглядеть, себя показать, а сейчас не нужны мы им, когда есть железная дорога… И кто её придумал! Подтяжки бы ему швабские носить!..

 «Но! Шарга, Пирош! Но, милые! Пошли, касатики! Ещё маленько по грязи пошлёпаем!» — слышится голос Перы Тоцилова, щёлканье кнута, и корчма остаётся уже где-то позади.

Отец Спира устраивается рядом с отцом Чирой, который, укутавшись в шубу, по-прежнему прикидывается спящим. И тот и другой шарят у себя в карманах: отец Чира, чтобы убедиться, на месте ли зуб, а отец Спира — не потерял ли он свёрточек Аркадия. «Пройдоха вахлацкая, — думает Чира, — меня везёт за десять, а его за пять сребров». То же самое думает и Спира: «Жидомор этот едет за пять, а я за десять сребров. Он всегда так дёшево ездит». Так размышляют оба попа. А Пера Тоцилов покуривает и, крепко закусив чубук, заводит беседу с лошадьми. Он доволен и обещает Шарге и Пирошу новые сапоги на заработанные двадцать сребров.

Глава двадцать первая,

повествующая о том, как путники ужинали и ночевали в гостеприимном доме ченейского священника по прозванию «отец Олуя». В ней узел сплетений, развившихся в Ченее и Темишваре

Снова потянулась скучная дорога. Дождь перестал. Кони хорошо отдохнули, и Пера Тоцилов погнал их быстрей. Вот показалась ченейская колокольня, но до Ченея ещё далеко, и дорога по-прежнему безлюдна. Так ехали они ещё часа два с половиной, и лишь тогда стали попадаться навстречу поначалу телеги, а потом и пешеходы — какие-то швабы в деревянных башмаках; засунув руки под мышки, они шагали, точно гуси, один за другим, растянувшись вереницей.

Ченей уже близко.

Ещё немного, и путники выехали на ярмарочную площадь. Миновали кладбище и, оставив позади Большой колодец у околицы села и Большой крест, покатили по Большой улице. Проехали и её и ещё засветло остановились у дома священника.

Перед поповым домом ораза чумазых ребятишек играла среди мягкой утоптанной грязи. Один их них, увидав подводу, стремглав помчался к поповой калитке, бурей ворвался во двор и заорал во всё горло:

— Отворяйте ворота! Гости!

— Чего ревёшь, как осёл! — оборвал его со двора хозяин, который, как всякий поп, больше предпочитал ходить в гости, чем принимать их у себя. — Если гости, так уж, конечно, не волки!

Ворота растворились, повозка въехала во двор.

— О-о-о! Добро пожаловать! Добро пожаловать! — приветствует их хозяин. — Какая радость, какая честь!

— Здравствуйте! — слышится из недр шубы голос попа Чиры; он вываливается из повозки по левую сторону, и тогда вдруг появляется его голова, дымящаяся, словно варёный окорок, который только что вынули из котла.

— О, какое счастье, какое счастье! Вы ли это, достопочтеннейший?

— Мимоездом, правду сказать, мимоездом, — говорит отец Чира, — завтра тронемся дальше.

— Очень приятно! Чрезвычайно приятно!

— Завтра чуть свет тронемся, — подтверждает и Спира, тоже вываливаясь из повозки и приближаясь к хозяину.

— О-о-о! Спира! — радостно восклицает хозяин. — Да ты ли это, Спира? О-о-о! Вот это здорово! Да ты ли это?..

— Э, нет, не я, а ты! — отвечает поп Спира, целуясь с ним троекратно самым сердечным образом.

— Пожалуйте, пожалуйте! Рокса! Глиша! Куда вы к чёрту запропастились? — орёт хозяин, озирая двор.

На его крик выбегают Глиша и Рокса и принимаются снимать с повозки вещи.

— Ах, как я рад, — говорит хозяин. — Значит, завтра уезжаете? Ну, хоть немного этак на досуге поболтаем. Пожалуйте, пожалуйте в комнаты, располагайтесь.

Попы входят в дом. Пера чистит колеса и проклинает грязь. Глиша уводит лошадей в конюшню, а Рокса гоняется по двору за птицей.

И покуда целая дюжина соседской детворы, взобравшись в повозку, галдит, толкается, кувыркается и голосит, а в кухне ощипывают птицу и готовят обильный ужин, попы ведут беседу о всевозможных предметах. Хозяин догадывается по разговору, что у гостей размолвка — «не все козы на счету». На правах близкого друга отца Спиры поп Олуя, улучив минуту, когда они остались на краткое время с глазу на глаз, спросил:

— Слушай, Спира, я кое-что примечаю!.. Сдаётся мне, что у вас с Чирой «не все козы на счету», а? Какого чёрта? Поругались, что ли, в дороге? В такую погоду не удивительно — на каждом готов злость сорвать.

— Эх, — вздыхает поп Спира, — поссорились мы как раз в ясный день, а мне он, чуть вспомню, чёрным представляется.

— Помилуй бог, как же это?

— Да… эти жёны наши… Жёны — как все жёны!.. натворили чудес, а мы вот расхлёбывай! Просто голова кругом идёт, а мне и того хуже…

— Ничего я не слыхал об этом, Спира!

— Стало быть, у фрау Габриэллы не хватило денег на подводу — услыхали бы и вы…

— Да что ты говоришь!..

— И… знаешь… уйдём-ка лучше куда-нибудь в другую комнату… не хотелось бы, чтоб нас прервали! Я спокойно тебе всё расскажу, потому что это длинная история, а ты, как говорит псалмопевец, «единая моя надежда и опора».

— О-о! Да что ты! Что ты говоришь! — продолжает удивляться хозяин. — Ничего, как есть ничего об этом не слыхал. О-о-о! Конечно, от всей души, как не помочь? Хе-хе, — смеётся он, — как не помочь, ещё бы! Помнишь небось, Спира, как мы в семинарии куролесили, какие я серенады распевал экономке приходского священника! А? Не будь тогда тебя, солоно бы мне пришлось! Как не помочь! Только открой, в чём беда?

— Она, помнится, приходилась ему какой-то родственницей, а?

— Да, что-то в этом роде! Ну, пойдём!

Перешли в соседнюю комнату. Пока друзья беседовали, на кухне готовился ужин. Тут же, у плиты, сидел Пера Тоцилов и в компании с ченейским пономарем попивал комадару. Калякали о прошлогоднем урожае и закусывали лепёшками, натёртыми чесноком и намазанными смальцем, чтобы как-нибудь скоротать время до ужина. А между тем в ходе беседы выяснилось, что Пера Тоцилов и пономарь — свояки, вернее сказать — будут свояками, если только поженятся их родственники, которые живут до сих пор невенчанно.

Накрыли на стол, подали кушанья.

Направляясь с отцом Спирой в столовую, хозяин подбодрил его:

— Будь покоен! Как мне тебя не выручить! Помнишь, как ты меня вызволял из беды? Ну, ладно, ужин на столе.

Появился и поп Чира.

Преподобные отцы уселись, прислуживали им попадья, пономарь и Рокса.

Оба гостя сильно проголодались, а потому первую половину ужина помалкивали, уплетая за обе щёки. Разговор оживился, только когда на стол подали оладьи, пирамидами возвышавшиеся на двух тарелках, и когда выпито было не то по восемь, не то по девять стаканов. Заговорили о церковных делах: о прихожанах, о венчаниях, крещениях и похоронах, о епископах и учителях, о старых и нынешних временах.