Сага о Форсайтах

III

ДВУХЛЕТКИ

Тем временем в паддоке, в той его части, где было меньше народу, готовили к скачкам двухлеток.

- Джон, пойдем посмотрим, как седлают Рондавеля, - сказала Флер.

И рассмеялась, когда он оглянулся.

- Нет, Энн при тебе весь день и всю ночь. Разок можно пойти и со мной.

В дальнем углу паддока, высоко подняв благородную голову, стоял сын Голубки; ему осторожно вкладывали мундштук, а Гринуотер собственноручно прилаживал на нем седло.

- Никому на свете не живется лучше, чем скаковой лошади, - говорил Джон. - Посмотри, какие у нее глаза - умные, ясные, живые. У ломовых лошадей такой разочарованный, многострадальный вид, у этих - никогда. Они любят свое дело, это поддерживает их настроение.

- Не читай проповедей, Джон! Ты так и думал, что мы здесь встретимся?

- Да.

- И все-таки приехал. Какая храбрость!

- Тебе непременно хочется говорить в таком тоне?

- А в каком же? Ты заметил, Джон, скаковые лошади, когда стоят, никогда не сгибают колен; оно и понятно, они молодые. Между прочим, есть одно обстоятельство, которое должно бы умерить твои восторги. Они всегда подчиняются чужой воле.

- А кто от этого свободен?

Какое у него жесткое, упрямое лицо!

- Посмотрим, как его поведут.

Они подошли к Валу, тот хмуро сказал:

- Ставить будете?

- Ты как, Джон?

- Да; десять фунтов.

- Ну и я так. Двадцать фунтов за нас двоих, Вэл.

Вэл вздохнул.

- Посмотрите вы на него! Видали вы когда-нибудь более независимого двухлетка? Помяните мое слово, он далеко пойдет. А мне не разрешают ставить больше двадцати пяти фунтов! Черт!

Он отошел от них и заговорил с Гринуотером.

- Более независимого, - сказала Флер. - Несовременная черта - правда, Джон?

- Не знаю; если посмотреть поглубже...

- О, ты слишком долго прожил в глуши. Вот и Фрэнсис был на редкость цельный; Энн, вероятно, такая же. Напрасно ты не отведал Нью-Йорка стоило бы, судя по их литературе.

- Я не сужу по книгам; по-моему, между литературой и жизнью нет ничего общего.

- Будем надеяться, что ты прав. Откуда бы посмотреть этот заезд?

- Встанем вон там, у ограды. Меня интересует финиш. Я что-то не вижу Энн.

Флер крепко сжала губы, чтобы не сказать: "А ну ее к черту!"

- Ждать некогда, у ограды не останется места.

Они протиснулись к ограде, почти против, самого выигрышного столба, и стояли молча - как враги, думалось Флер.

- Вот они!

Мимо них пронеслись двухлетки, так быстро и так близко, что разглядеть их толком не было возможности.

- Рондавель хорошо идет, - сказал Джон, - и этот вот, гнедой, мне нравится.

Флер лениво проводила их глазами, она слишком остро чувствовала, что она одна с ним - совсем одна, отгороженная чужими людьми от взглядов знакомых. Она напрягла все силы, чтобы успеть насладиться этим мимолетным уединением. Она просунула руку ему под локоть и заставила себя проговорить:

- Я даже нервничаю, Джон. Он просто обязан прийти первым.

Понял он, что, когда он стал наводить бинокль, ее рука осталась висеть в воздухе?

- Отсюда ничего не разберешь. - Потом он опять прижал к себе локтем ее руку. Понял он? Что он понял?

- Пошли!!

Флер прижалась теснее.

Тишина - гам - выкрикивают одно имя, другое! Но для Флер ничего не существовало - она прижималась к Джону. Лошади пронеслись обратно, мелькнуло яркое пятно. Но она ничего не видела, глаза ее были закрыты.

- Шут его дери, - услышала она его голос, - выиграл!

- О Джон!

- Интересно, что мы получим.

Флер посмотрела на него, на ее бледных щеках выступило по красному пятну, глаза глядели очень ясно.

- Получим! Ты правда хотел это сказать, Джон?

И хотя он двинулся следом за ней к паддоку, по его недоумевающему взгляду она поняла, что он не хотел это сказать.

Вся компания, кроме Сомса, была в сборе. Джек Кардиган объяснял, что выдача была несообразно низкая, так как на Рондавеля почти никто не ставил, - кто-то что-то пронюхал; он, по-видимому, находил, что это заслуживает всяческого порицания.

- Надеюсь, дядя Сомс не увлекся свыше меры, - сказал он. - Его с "Золотого кубка" никто не видел. Вот здорово будет, если окажется, что он взял да ахнул пятьсот фунтов!

Флер недовольно сказала:

- Папа, вероятно, устал и ждет в машине. Нам, тетя, тоже пора бы двигаться, чтобы не попасть в самый разъезд.

Она повернулась к Энн.

- Когда увидимся?

Энн взглянула на Джона, он буркнул:

- О, как-нибудь увидимся.

- Да, мы тогда сговоримся. До свидания, милая! До свидания, Джон! Поздравь от меня Вэла, - и, кивнув им на прощание. Флер первая двинулась к выходу. Ярость, кипевшая в ее сердце, никак не проявилась, нельзя было дать заметить отцу, что с ней происходит чтото необычное.

Сомс действительно ждал в автомобиле. Столь противное его принципам волнение от "Золотого кубка" заставило его присесть на трибуне. Там он и просидел два следующих заезда, лениво наблюдая, как волнуется внизу толпа и как лошади быстро скачут в один конец и еще быстрее возвращаются. Отсюда, в милом его сердцу уединении, он мог если не с восторгом, то хотя бы с интересом спокойно разглядывать поразительно новую для него картину. Национальное времяпрепровождение - он знал, что сейчас каждый норовит на что-нибудь ставить. На одного человека, хоть изредка посещающего скачки, очевидно, приходится двадцать, которые на них ни разу не были, но все же как-то научились проигрывать деньги. Нельзя купить газету или зайти в парикмахерскую, без того чтобы не услышать о скачках. В Лондоне и на Юге, в Центральных графствах и на Севере все этим увлекаются, просаживают на лошадей шиллинги, доллары и соверены. Большинство этих людей, наверно, в жизни не видали скаковой лошади, а может, и вообще никакой лошади; скачки - это, видно, своего рода религия, а теперь, когда их не сегодня-завтра обложат налогом, - даже государственная религия. Какойто врожденный дух противоречия заставил Сомса слегка содрогнуться. Конечно, эти надрывающиеся обыватели, там, внизу, под смешными шляпами и зонтиками, были ему глубоко безразличны, но мысль, что теперь им обеспечена санкция царствия небесного или хотя бы его суррогата - современного государства, - сильно его встревожила. Точно Англия и в самом деле повернулась лицом к фактам. Опасный симптом! Теперь, чего доброго, закон распространится и на проституцию! Обложить налогом так называемые пороки - все равно что признать их частью человеческой природы. И хотя Сомс, как истый Форсайт, давно знал, что так оно и есть, но признать это открыто было бы чересчур по-французски. Допустить, что человеческая природа несовершенна - это какое-то пораженчество; стоит только пойти по этой дорожке - неизвестно, где остановишься. Однако, по всему видно, налог даст порядочный доход - а доходы ох как нужны; и он не знал, на чем остановиться. Сам бы он этого не сделал, но не ополчаться же за это на правительство! К тому же правительство, как и он сам, по-видимому, поняло, что всякий азарт - самое мощное противоядие от резолюции; пока человек может заключать пари, у него остается шанс приобрести что-то задаром, а стремление к этому и есть та движущая сила, которая скрывается за всякой попыткой перевернуть мир вверх ногами. Кроме того, надо идти в ногу с веком, будь то вперед или назад - что, впрочем, почти одно и то же. Главное - не вдаваться в крайности.