Если любишь

— Ничего ты не исправился, тятя, а еще больше свихнулся. Раньше ты все же лучше был.

— Как же лучше? Пустомельством занимался, пьянствовал тоже… — медленно краснея (пожилой мужчина не девушка — не вспыхнет сразу зарей), невнятно пробормотал отец.

— Пьянствовал — это худо. И в том, чему ты меня учил, было много зряшного, а то и вредного. Но было много и хорошего. Тогда я не понимал, а теперь разобрался. Главное — жить надо честно.

— Так деньги-то эти тоже честно заработаны, — опять воспрянул Спиридон. — Я горбом их нажил.

— А вспомни-ка, тять: горб-то только к земле тянет! А я не хочу жить горбатым. — Тихон закрыл дверь. Отец с минуту стоял неподвижно, прислушиваясь, как скрипят половицы в сенках и на крыльце под шагами сына. Потом он рухнул на стол и без голоса, без слез судорожно зарыдал, открывал рот и хватал, хватал воздух.

— Господь с тобой, Спиридонушка, — перепугалась мать. Она зачерпнула из бачка, стоявшего в кути, ковшик студеной колодезной воды, дрожащей рукой поднесла его ко рту мужа. Но Спиридон не мог сделать ни одного глотка, ковшик только звякал о металлические зубы.

Мать стала поить его сама, но руки ее так тряслись, что она лишь облила мужу новый костюм.

Назавтра Спиридон, проверяя, не погорячился ли сын, еще раз спросил:

— Одумался, может? Возьмешь хоть толику?

— Я и вчера в своем уме был. Не возьму ни копейки — говорю твердо и бесповоротно.

— Псу под хвост, что ли, эти деньги бросить? — побелел Спиридон.

— Куда хочешь. Мне до этих денег дела нет.

— Ладно, потом не пожалей!.. А деньгам найдется место, — с тихой угрозой произнес отец.

В тот же день Спиридон отправился в правление колхоза.

— Клуб в Дымелке никудышный. Вкладываю вот на постройку нового! — решительно объявил он председателю, выбрасывая перед ней сберегательные книжки. Он ждал: председательница удивится такому щедрому дару, станет без конца благодарить.

Александра Павловна в самом деле приметно удивилась. Но принимать дар и благодарить не спешила. Стала осторожно расспрашивать, каким путем Спиридон заработал столь крупную сумму и почему не употребит ее на домашние нужды. Допустим, поставить бы новый дом взамен старого, который уже пришел в полную ветхость…

— На мой век и старого хватит. Подремонтирую, и можно жить, — хмуро буркнул Спиридон.

— У вас есть сын, у него вся жизнь впереди. Разве он собирается навсегда уехать из Дымелки?

Спиридон помялся, потом решительно выложил все начистоту. Александра Павловна, не перебивая, выслушала. Посидела молча, подумала и, наконец, глядя в упор на Спиридона, сказала:

— Пожалуй, прав ваш Тихон, что отказался от этих денег.

— А я их ему и не отдам теперь! — вскинулся Спиридон. — Стройте клуб! Пусть люди знают, каков я.

— Мы тоже не можем принять ваши накопления.

Окажись на месте Александры Павловны за столом сам рогатый черт, в существование которого он никогда не верил, и тогда, наверное, Спиридон не изумился бы так, как изумился, услышав спокойные, полные достоинства слова председательницы. У него даже челюсть отвисла, и на какое-то время он потерял дар речи. Лишь спустя несколько минут спросил, запинаясь на каждом слове:

— П-почему н-не м-можете?..

— Не так уж беден наш колхоз, чтобы строить клуб на сомнительные средства. А способ приобретения ваших денег весьма сомнителен. Думаю, что молодежи, как и вашему сыну, стыдно будет в такой клуб ходить.

— Так ведь не украл же я!.. До последней копейки сам заработал! — загорячился Спиридон.

— Если бы украли, с вами и поступили бы как с вором, а деньги возвратили пострадавшим. Тут же пахнет рвачеством.

— Так если и взял с кого лишнее, то не с государства! — поспешно перебил председательницу Спиридон. — Я не государственные дома строил, а у частников у всяких нанимался, хоромы им возводил. А у которых деньги шальные, с тех не грех было и лишнее сорвать.

— Видите, — сухо сказала Александра Павловна, — вы даже сами понимаете, что эти деньги не очень честные, прямо сказать — грязные… В общем, на этом и закончим разговор. От дара вашего мы отказываемся.

Вышел Спиридон из конторы колхоза как оплеванный. Он даже не шел, а еле волочил ноги. Они стали у него словно ватные. В горле было сухо, внутри все жгло. Дотащившись до дома, он, не раздеваясь, не стащив даже сапог, лег на кровать, отвернулся к стене и лежал так до самого обеда. Жена и подходить к нему боялась, только издалека, исподтишка крестила его (не дай бог, увидит — скандал затеет).

В обед Спиридон поднялся, надел на себя старый, заношенный костюмишко и ушел, не сказавшись куда. Мать и Тихон решили: загуляет, явится, как бывало, вдребезги пьяный, начнет скандалить, а то и в драку полезет. Хотя Тихон и не боялся уже отца, знал, что сумеет с ним справиться, но все равно приятного было мало.

Вечером Спиридон вернулся, однако, совсем трезвый. В руке у него, нанизанные на тальниковый прутик, болтались десятка два чебаков: рыбачил, оказывается, на речке вместе с Евсеем. Заметив, как переглянулись мать с сыном, он сказал желчно:

— Что, не такого ждали? Стоило бы, черт вас дери, назло нахлестаться, бузу учинить. Но отвык от этой пакости! Да и горе, ежели рассудить, не велико. Не нужны вам деньги отцовские — не берите. Колхоз отказался — тоже леший с ним. Пусть лежат на книжке хоть до самого коммунизма.

— Да уж чего им лежать-то попусту-то. Помаленечку можно держать — довольнешенькая тем, что муж не «нагрузился», не буянит, а говорит разумно, предложила компромисс мать.

— Э-э, нет уж, по мелочам таскать — дудки! Пусть сынок, коли он такой самостоятельный да спесивый, нас, стариков, кормит. Ты больная, а я буду теперь отдыхать, рыбалкой вот, как Есейка баловаться.

— Отдыхай, отдыхай, господь с тобой! Лишь бы не пил, — поспешно согласилась мать.

Спиридон криво усмехнулся.

— Ты мне о выпивке этой шибко-то не напоминай. Начнешь толмачить сегодня, да завтра, да послезавтра — наперекор пойду да и напьюсь. Характер мой тебе известный. Тут никакой господь не остановит.

— Избави бог, избави! — испуганно пролепетала мать, отступая от мужа подальше, словно он уже вытаскивал из кармана злодейку с наклейкой.

С женой Спиридон жил после этого вполне сносно. Она никогда больше не напоминала ему о выпивке, а он не пил, целые дни, как он говорил, «рыбалил» на речке, на озерах. Иногда копался и на огороде, помогал жене делать грядки, высаживать и выхаживать разную петрушку.

Держись Спиридон так же миролюбиво с сыном — можно бы жить, посвистывая беззаботной птахой. Но Спиридона, видимо, томило безделье. Да и не мог он забыть того, что сын, хотя и на его же науку ссылался, показал ему пример бескорыстия, преподал крепкий житейский урок.

Стоило только отцу сойтись с сыном во время завтрака, обеда или ужина за одним столом (иначе они почти и не встречались), как Спиридон немедля подпускал шпильку.

— Сознательный-то гражданин, оказывается, сознательностью своей форсит только перед родителями. А в поле балалайничает.

— Как то есть балалайничаю? На стане у нас ни одной балалайки нет, а я вообще не играю.

— На стане — не ведаю, есть там у вас эти инструменты или нет их, а вот в поле, на пшеничке, балалаечки такие — уплясаться можно!

— Что ты, тять, крутишь-мутишь? — уже начиная догадываться, в чем дело, обеспокоенно спросил сын. — Говори прямо.

— А чего мутить-крутить? Это трактористы иные да сеяльщики крутятся на поле без соображения. Шел с рыбалки, глянул — тут балалаечка, там балалаечка… Трофим Егорович, небось, пляшет уже. Сознательный молодец сеял, а старик — пляши!

Тихон, бросив ложку, выскочил из-за стола, побежал в поле. На участке, где проводился ранний сев, где зеленели, проклевываясь, всходы пшеницы, в двух местах чернели треугольники голой земли — получились при поворотах просевы, «балалайки». Скоро попрет сорняк, поднимется выше пшеницы, а осенью все вокруг обсемянит. Жди теперь нагоняя от агронома, хотя сразу и он этого не заметил. Сеял тоже не он, не Тихон, на сеялке стояла Алка-временная, которую в силу необходимости поставили как раз на этом участке подменить заболевшего опытного сеяльщика. Но все это не оправдание. Трактор-то вел он, должен был следить. А всего стыднее перед Трофимом Егоровичем. Недаром упомянул отец, что придется старику «поплясать».