Том 5.Рассказы 1860-1880 гг.

Вдруг ей послышался за рекой чей-то крик. Она подняла голову, насторожилась. Действительно, откуда-то со стороны реки долетали крики. Казалось, это не должно бы ее тревожить: из города во всякое время доносился шум. Но Марцыся сорвалась с места и, забыв всякую осторожность, выбежала из хаты на дорогу. Да, где-то все еще кричали несколько голосов сразу, но уже тише. Крики долетали явно из-за реки, от белого дома садовника… Они стали отрывистыми, и скоро все снова погрузилось в безмолвие глубокого сна, которым были объяты и город и предместье.

Марцыся махнула рукой.

— И чего я всполошилась? Пусть кричат. Мне какое дело?

Должно быть, она пыталась уверить себя, что шум у дома садовника не имел никакой связи с той безотчетной тревогой, которая неизвестно отчего томила ее. Всю ночь бродили у нее в голове вчерашние непонятные слова Владка, и сейчас они опять всплыли в памяти.

— Что он затеял? — бормотала она про себя. — Отчего был такой странный? Что будет? Что будет?

Полил мелкий, но частый осенний дождик. Марцыся ушла в дом, но скоро вышла снова с ведрами, в накинутом на голову ветхом платке.

Небо было пасмурно, дождь зарядил надолго, то усиливаясь, то затихая. Вежбова сегодня не пошла в город и Марцысю не погнала на работу. Девушка убрала комнату, приготовила завтрак и, поставив у печи лохань с водой, принялась за стирку. В комнату вошла старуха, разносившая по домам молоко.

— Молочка не надо? — спросила она с порога.

— Надо, — отозвалась Вежбова, вязавшая под окном чулок. — Давайте кружку!

Молочница вошла и, ставя на лавку бидон, прикрытый от дождя тряпкой, спросила:

— Новость слыхали?

— Какую такую новость? — с любопытством осведомилась Вежбова.

— Как же! Пана садовника, того, что за рекой живет, богача, нынешней ночью воры ограбили.

— Иисусе, Мария! Ограбили? И что же?

— Да что — одного поймали, но этот только помогал и ушел с пустыми руками, а другой удрал с деньгами… Вчера садовник с сыном гуляли где-то на крестинах, а работники храпели… Только на заре один проснулся и увидел на чердаке свет… А чердак-то у садовника всегда заперт на ключ и на окнах там железные решетки.

— Так как же они туда забрались?

— Очень просто: от домашнего вора нет запора. Всем заправлял тот малый, что служил у садовника. Мазурик этот, Франек!

— Марцыся, что это с тобой? — вскрикнула вдруг Вежбова, глядя на Марцысю, которая выронила из рук кастрюльку, куда молочница наливала молоко, и стояла, словно окаменев.

— Вот и молоко разлила! — сердилась старуха. — Какой-то бес в нее вселился! Целую ночь спать мне не давала, а теперь руки ни с того ни с сего ослабли…

— Может, больна? — предположила молочница.

— Кто ее знает, — равнодушно бросила Вежбова и опять запричитала над разлитым молоком.

Поболтав, молочница собралась уходить. Старуха спросила вдогонку:

— А не знаешь, мать, кто тот второй?

— Какой второй?

— А тот, которого поймали.

Марцыся нагнулась над лоханью и так порывисто начала тереть мокрое белье, что вода плеснула через край.

Молочница уже с порога отозвалась:

— Не знаю, пани, не знаю. Что слыхала, то и рассказала, а больше ничего не знаю. Ну, оставайтесь с богом…

Она вышла, и дверь за ней захлопнулась. Марцыся, склоненная над лоханью, испустила долгий стон. Старуха, пытливо глянула из-за очков в ее сторону, но ничего не сказала.

Кончив стирку, девушка развела огонь, поставила на него горшки с обедом и выбежала из хаты. Долго стояла она, устремив глаза на город, потом зашагала туда, но вернулась с дороги.

Ее, видно, мучило какое-то беспокойство, вставали в мозгу страшные догадки. Но она не знала, где тот, за которого она боялась, где искать его в большом и людном городе. Она вернулась в дом бледная как смерть. До еды не дотронулась, и, пока Вежбова, исподтишка поглядывая на нее, кончала обед, она, отвернувшись, тупо смотрела на огонь в печи. Руки у нее дрожали, по временам она сильно вздрагивала всем телом, словно под влиянием какой-то ужасной мысли, пронизывавшей ее, как электрическим током, все снова и снова.

Короткий осенний день близился к концу, и начинало смеркаться, когда за окном быстро промелькнула чья-то статная фигура и в комнату, с грохотом отворив дверь, ввалился сын садовника.

— Я не мог прийти раньше, как ни спешил, — крикнул он уже с порога, запыхавшись от быстрой ходьбы. — Такая у нас нынче суматоха, ох… Хлопот полон рот!

И обернулся к Марцысе:

— Поздравляю с милым женишком! Ты, говорят, по нем сохла? Ну, сохни и теперь по этом воре! Замок сломал, влез на чердак и украл у моего отца деньги!

Багровый румянец залил бледное лицо Марцыси.

— Врешь!

— Да ты о ком? Кто украл? — спрашивала Вежбова, еще не понимая или не желая понять.

— Кто? Ваш племянник, а ее… любовник! — ответил молодой человек с злорадным смехом и сел на лавку.

— Врешь! — уже тише повторила Марцыся. Она схватилась было за ручку двери, но не могла уйти, не могла оторвать глаз от лица говорившего, ожидая, что он еще скажет.

— Как вру? Да это истинная правда! Ясно как божий день. Ведь его поймали у самого дома, и он сразу сознался… Весь день сидел в участке, а сейчас — может, уже в эту самую минуту — его поведут в тюрьму.

Марцыся выскочила из дома и молнией промелькнула мимо окон. Никто за ней не погнался.

— Пусть бежит, — сказал сын садовника. — Теперь ее уже не пустят к нему.

Вежбова молчала. Что-то — стыд или жалость — мешало ей заговорить, поднять глаза.

Марцыся примчалась на берег, задыхаясь так, что не могла слова выговорить. Мост был уже наполовину разобран, и пройти через него было невозможно, а паром еще не привели. Но от берега как раз отчаливала лодка, по-местному — «чайка».

Девушка схватилась за грудь и охрипшим, но пронзительным голосом закричала:

— Эй, там, на «чайке»! Воротитесь! Подождите… Ради бога!..

Последние слова были уже еле слышны, но голос прозвучал таким отчаянием и мольбой, что лодочник повернул обратно к берегу. Марцыся прыгнула в лодку и без сил свалилась на дно. Но, когда подплывали к другому берегу, она стремительно поднялась и выскочила прямо в воду. Ей казалось, что лодка движется слишком медленно. Не обращая внимания на предостерегающие крики, раздававшиеся за ней, она брела в воде по пояс, потом по колена. Наконец, выбралась на берег и вихрем помчалась в центр города.

Она знала, где находится полицейский участок, в котором держат под стражей преступников, пока идет предварительное следствие. Напротив участка высилось мрачное здание городской тюрьмы с решетками на окнах. Прибежав на эту площадь, Марцыся вдруг круто остановилась.

Через площадь, от участка к тюрьме, быстро шагала группа людей: несколько вооруженных конвойных вели арестованного. Торчавшие в воздухе штыки черными линиями прорезали синюю мглу сумерек и сетку моросящего дождя, а между штыками то мелькал, то опять скрывался смятый картуз и под ним профиль низко склоненного, очень бледного и молодого лица. Марцыся что есть духу бросилась бежать к этой группе. Догнала ее уже у самых ворот тюрьмы и со змеиной гибкостью проскользнула между конвойными.

— Владек! — вскрикнула она, обеими руками обхватив молодого преступника.

Он обернулся, взглянул на нее. Глаза его угрюмо сверкали, губы дрожали. Он хотел ей что-то сказать, но больше Марцыся ничего не увидела и не услышала, потому что солдаты отпихнули ее так сильно, что она отлетела и упала на тротуар. Арестованного втолкнули в темные, окованные железом ворота, и они со стуком и скрежетом закрылись за ним.

Марцыся припала лбом к стене и, запустив руки в полосы, громко зарыдала.

— Чего воешь? Прочь ступай! — раздался у нее над ухом голос проходившего мимо полицейского.

Он дернул ее за руку и повторил:

— Ступай отсюда!

Марцыся сразу затихла, но попрежнему прижималась головой к стене. Полицейский взял ее за плечи и поднял с земли. Она вырывалась и сдавленным голосом твердила: