Том 3. Трилогия о Лёвеншёльдах

— А в чем дело? — нетерпеливо спросил пастор.

— Почему она молчит? — сказала пасторша. — На именинах у аптекарши все уже знали о размолвке и о сватовстве. Одни ее избегали, другие поносили ее, а она и не думала оправдываться. Если бы она швырнула им в лицо чашку с кофе, я возблагодарила бы создателя, но она сидела безропотная и покорная, точно распятая на кресте, предоставив им злословить сколько душе угодно.

— Не станешь же ты обвинять ее в столь дурном поступке оттого только, что она не пожелала оправдываться! — сказал пастор.

— Возвращаясь домой, я решила испытать ее, — продолжала пасторша. — Усерднее всех поносила ее жена органиста, которую она всегда терпеть не могла. Но я позволила фру Сундлер взять меня под руку и проводить нас до самой усадьбы. Она и этому не воспротивилась. Неужто Шарлотта Лёвеншёльд допустила бы, чтобы кто-нибудь другой вел меня под руку, будь у нее совесть чиста? Я ничего не хочу сказать, я только спрашиваю.

Никто из трех мужчин не проронил ни слова. Наконец пастор промолвил с нотками усталости в голосе:

— Похоже, что сейчас мы в этом деле не разберемся. Оно, должно быть, прояснится лишь со временем.

— Простите, дядюшка, — возразил Карл-Артур, — но для меня необходимо, чтобы оно прояснилось сейчас. Мои поступки могут вызвать осуждение, если не станет ясно, что Шарлотта сама вызвала разрыв.

— Спросим ее самое, — предложил пастор.

— Мне надобен более надежный свидетель, — сказал Карл-Артур.

— Если мне позволено будет вмешаться, — сказал Шагерстрём, — то я хотел бы предложить способ добиться ясности. Речь ведь идет о том, чтобы удостовериться, вправду ли фрёкен Лёвеншёльд умышленно подстрекнула жениха на разрыв, чтобы затем иметь возможность ответить согласием на мое предложение. Не так ли?

Да, это было так.

— Я полагаю, что все это не более чем недоразумение, — продолжал Шагерстрём, — и предлагаю возобновить свое сватовство. Не сомневаюсь, что она ответит отказом.

— Но готов ли господин заводчик принять на себя все последствия? — спросил Карл-Артур. — А что, если она согласится?

— Она откажется, — ответил Шагерстрём. — И поскольку ясно, что именно я виновен в разрыве магистра Экенстедта с его невестой, то я бы хотел сделать все от меня зависящее, чтобы меж ними снова установились добрые отношения.

Карл-Артур недоверчиво рассмеялся.

— Она ответит согласием, — сказал он. — Если только ее каким-нибудь образом не предуведомят и она не будет знать, в чем дело.

— Я не имел намерения говорить с нею лично, — сказал Шагерстрём. — Я напишу ей.

Он подошел к письменному столу пастора, взял листок бумаги и перо и написал несколько строк:

Он показал написанное Карлу-Артуру. Тот одобрительно кивнул.

— Могу я попросить, чтобы кто-нибудь из слуг отнес письмо фрёкен Лёвеншёльд? — спросил Шагерстрём.

Пастор дернул за висевшую на стене расшитую бисером сонетку, и вскоре появилась служанка.

— Альма, вы не знаете, где сейчас барышня?

— Барышня у себя в комнате.

— Отнесите ей тотчас же записку господина Шагерстрёма и скажите, что он ждет ответа.

Когда служанка вышла, в комнате воцарилось молчание. В тишине отчетливо стали слышны слабые, дребезжащие звуки старых клавикордов.

— Она как раз над нами, — сказала пасторша. — Это она играет.

Они не решались взглянуть друг на друга, а только напряженно прислушивались. Вот послышались шаги служанки на лестнице, затем отворилась дверь. Музыка стихла. «Теперь Шарлотта читает записку», — думал каждый из них.

Старая пасторша сидела, дрожа всем телом. Пастор молитвенно сложил руки. Карл-Артур бросился в кресло-качалку, и на губах его заиграла недоверчивая усмешка. Шагерстрём сидел с невозмутимым видом, какой обычно появлялся у него в те минуты, когда решались важные дела.

Наверху послышались легкие шаги. «Шарлотта садится к столу, — думали они. — Что она напишет?»

Несколько минут спустя легкие шаги прошелестели обратно к двери. Дверь отворилась и закрылась снова. Это ушла служанка.

Хотя все силились сохранять наружное спокойствие, никто из них не мог усидеть на месте. Когда девушка вошла, все они находились уже в первой комнате.

Она подала Шагерстрёму маленький листок, который он развернул и прочел.

— Она ответила согласием, — сказал Шагерстрём, и в голосе его послышалось явное разочарование.

Он прочитал письмо Шарлотты вслух:

— Желаю вам счастья, господин заводчик, — сказал Экенстедт с насмешливой улыбкой.

— Но ведь это всего лишь испытание, — сказала пасторша, — и оно ни в коей мере ни к чему не обязывает господина Шагерстрёма.

— Разумеется, нет, — сказал пастор. — И Шарлотта первая…

Шагерстрём явно колебался, не зная, как ему поступить.

Тут во дворе послышался стук экипажа, и все выглянули в окно. Это подъехала к крыльцу карета Шагерстрёма.

— Я просил бы вас, господин пастор, и вас, госпожа пасторша, — произнес Шагерстрём весьма официально, — передать фрёкен Шарлотте благодарность за ее ответ. Поездка, которая была назначена уже давно, принуждает меня отлучиться на несколько недель. Но я надеюсь, что по моем возвращении фрёкен Лёвеншёльд позволит мне позаботиться об оглашении помолвки и свадьбе.

НОТАЦИЯ

— Гина, друг мой сердечный, — сказал старый пастор, — я не могу понять Шарлотту. Придется потребовать у нее объяснений.

— Разумеется, ты совершенно прав, — поспешно согласилась пасторша. — Может, позвать ее сюда сейчас же?

Шагерстрём уехал, а Карл-Артур ушел к себе во флигель. Старики остались одни в комнате пастора. Если они хотели учинить небольшой допрос Шарлотте, то момент для этого был самый удобный.

— Вчера она отказывает Шагерстрёму, а сегодня с благодарностью принимает его предложение, — сказал старик. — Слыхано ли подобное непостоянство? Право же, я вынужден буду сделать ей небольшое внушение.

— Ей никогда не было дела до того, что говорят о ней люди, — вздохнула пасторша. — Но это уже переходит всякие границы.

Она направилась было к вышитой бисером сонетке, но внезапно остановилась в нерешительности. Проходя мимо мужа, она взглянула на его лицо. Оно было совершенно серым, если не считать пяти морщинок на лбу, которые продолжали пылать, как раскаленные уголья.

— Знаешь что? — сказала пасторша. — Я вот думаю, вполне ли ты готов к разговору с Шарлоттой. С нею ведь сладить нелегко. А что, ежели отложить разговор до после обеда? Может, к тому времени тебе удастся придумать что-нибудь поубедительнее.

Разумеется, старушке очень хотелось, чтобы ее милая компаньонка получила изрядный нагоняй, но она видела, что долгая езда и сильное душевное волнение утомили мужа. Нельзя было сейчас допускать его объяснения с Шарлоттой, которое могло бы еще больше взволновать его.

В эту минуту вошла служанка и доложила, что обед подан, так что появился еще один повод оттянуть разговор с Шарлоттой.

Обед проходил в гнетущем молчании. У всех четверых и аппетит и настроение были не из лучших. Салатники и блюда уносились почти такими же полными, какими подавались на стол. Все сидели на своих местах только потому, что так полагалось.

Когда обед закончился и Шарлотта с Карлом-Артуром удалились каждый к себе, пасторша настояла на том, чтобы муж не лишал себя обычного послеобеденного отдыха из-за Шарлотты. Право же, этот разговор с нею вовсе не к спеху. Она ведь тут, в доме, и прочитать ей нотацию можно будет в любое время.

Убедить пастора оказалось вовсе нетрудно. Но лучше бы ему было не откладывать этого дела, потому что не успел он встать ото сна, как к нему явилась молодая пара, которая настаивала, чтобы ее обвенчал непременно сам пастор. Затем подошло время пить кофе, и едва они поднялись из-за стола, как явился коронный фогт, [48] чтобы поиграть в шашки. Оба старика стучали шашками допоздна, и на этом день закончился.