Проза и публицистика

   Белозерова как будто захлебнулась от волнения и, очевидно, не договорив всего, что хотела сказать, только протянула доктору руку.

   – Я буду помнить одно – настоящую минуту!..– проговорил он, горячо отвечая на ее пожатие и готовый, в свою очередь, захлебнуться от неудержимого восторга.

   Но очарование Матова длилось недолго: Евгения Александровна поспешила высвободить свою руку и отошла прочь. Взглянув теперь в упор на молодую девушку, Лев Николаевич не заметил в ее лице и тени недавней приязни: оно уже по-прежнему смотрело холодно и недоступно. Белозерова, кажется, почувствовала на себе этот пристальный взгляд, по крайней мере, она с некоторым замешательством поклонилась остальному обществу и пошла по направлению к выходу.

   – Ты поезжай одна,– вполголоса остановил было ее Терентьев, но, заметив близость Матова, он как будто спохватился и громко сказал:– Я полагаю, Август Карлович вам теперь не нужен?

   Евгения Александровна только кивнула ему головой в знак согласия и немедленно удалилась. Минуты три спустя слышно было, как отъехал ее экипаж.

   – Господа,– обратился управляющий к обоим врачам,– пойдемте-ка отсюда ко мне на ранний завтрак? Кстати, позвольте вас познакомить...

   Доктора любезно раскланялись.

   – Покушать завсегда можно,– осклабляясь, выразил свое мнение Зауэр.

   Матов подумал и тоже согласился на предложение Терентьева. Оно, впрочем, было весьма кстати: два дня перед тем, не чувствуя аппетита, Лев Николаевич питался довольно плохо и, кроме того, ему предстояла, таким образом, легкая возможность узнать покороче, что за личность его новый собрат по профессии.

   Общество не торопясь направилось к экипажам.

   – Непременно кто-нибудь чужой шатается около,– сказал управляющий, когда вслед за тем послышалось громкое ржание, и значительно прибавил шагу.

   – Нэ-эт! – убедительно возразил Зауэр.– Это Салют нашей фрейлейн.

   – Вряд ли...

   Не успел Петр Лаврентьевич докончить своей фразы, как налево от них мелькнул чей-то розовый сарафан и скрылся в чаще.

   – Вот разве этой фрейлейн...– шепнул Терентьев немцу.

   Утро между тем действительно разгулялось, так что, когда общество подошло к тому месту, где был оставлен шарабан, косвенные лучи показавшегося из-за горизонта солнца необыкновенно эффектно окрасили всю местность каким-то прозрачным, будто дрожащим, красноватым оттенком. Птички весело чирикали теперь повсюду, а вдали, над просыпавшимся селом, кое-где белелись уже волнообразные столбы печного дыма.

   – Знаете что? – сказал Терентьев, выводя лошадь на пашню.– Мы пройдем до мостика пешком, а то втроем здесь не особенно удобно ехать. По меже мы выберемся сухой ногой.

   – Бойко фрейлейн махнула! – мотнул головой Август Карлович, щурясь вперед и никого не замечая.

   – У ней страсть ездить сломя голову,– заметил управляющий недовольным тоном.– Двигайтесь, господа!

   Он повел за повод лошадь, а остальные пошли сзади, за шарабаном.

   – Какая здесь прелестная местность! – говорил дорогой Матов, то и дело оглядываясь по сторонам.– А ведь, кажется, ничего нет особенного.

   – Жаль только, что вот этот перелесок загораживает мостик и вид на мельницу,– возразил Петр Лаврентьевич, кивнув головой налево.

   В самом деле, березовый лесок, неправильной дугою огибавший с этой стороны пашню, значительно портил общую картину.

   – Вот мы обойдем его сейчас, и вид сделается несравненно лучше,– продолжал управляющий.– Давно бы следовало расчистить это место, да никому в ум, должно быть, не приходило. Я бы вам советовал, доктор, если вы прогостите денек-другой в нашем селе, сходить подальше, вон туда, по береговой тропинке: там действительно есть чем полюбоваться, в особенности... Боже мой! Что это такое?!

   Терентьев почти крикнул и на минуту остановился как вкопанный. Спутники его с тревожным изумлением посмотрели в ту сторону, куда он теперь указывал рукой. Шагах в сорока пяти от них, налево, у перил мостика, показавшегося в эту минуту из-за перелеска, лежал на боку, свесившись над крутым спуском к реке, красивый кабриолет с переломленной, должно быть об перила, левой оглоблей, в котором Зауэр тотчас же узнал экипаж Белозеровой. Лошадь стояла почти поперек моста, правая оглобля лежала у нее на спине, и животное сердито било задними ногами, стараясь отделаться от кузова кабриолета, задерживаемого краем перил.

   – Ради бога, господа, поспешимте! – задыхаясь, проговорил наконец Терентьев.– С Евгенией Александровной случилось несчастье...

   Он опрометью вскочил в свой шарабан и, не дожидаясь остальных, понесся во весь дух к месту происшествия. Матов тоже кинулся туда со всех ног и мало в чем уступил иноходцу.

   – Что?.. Что такое случилось?! – запыхавшись, крикнул он Терентьеву, когда увидел, что тот, выскочив из шарабана и заглянув вниз, как-то отчаянно схватился руками за голову.

   – Ради бога, вы... Август Карлович!.. Поскорей! – совершенно растерянно обернулся к нему на миг Петр Лаврентьевич и спрыгнул с обрыва.

   У Матова тоже упало сердце, когда, добежав до окраины, он посмотрел, в свою очередь, вниз: там, под этим крутым спуском параллельно ему и близехонько от воды, лежала навзничь Белозерова, упершись головой в гнилое бревно, торчавшее вдоль берега несколько наискось и брошенное тут, должно быть, после починки моста. Платье на молодой девушке как-то все скомкалось в одну сторону, обнажив до подвязок белые как снег чулки; шляпа валялась по тому же направлению. Евгения Александровна была, очевидно, в глубоком обмороке, и только пальцы ее правой руки судорожно бороздили рыхлую землю.

   – Холодной воды скорее!.. на голову!..– снова крикнул Лев Николаевич суетившемуся бесполезно внизу Терентьеву и вмиг очутился возле самой речки.

   Зачерпнув полную шапку воды, доктор всю ее безжалостно вылил на побелевший как полотно высокий лоб Белозеровой и ее гладко причесанные волосы. Она как будто вздрогнула, чуть чуть приподняла веки и снова опустила их: ясно было, что сознание еще не возвратилось к ней.

   – Какая досада!..– сказал Матов, нетерпеливо обшаривая свои карманы.– Я всегда имею привычку держать при себе эфир на случай, а тут, как назло, его не оказывается. Но, вероятно, что это не больше, как обморок, и надо, во всяком случае, продолжать смачивать ей голову...

   Подбежал тем временем и Зауэр.

   – Э-э! – покачал он головой.– Нехорошо... Да, да!.. воды нужно... больше!

   Но вода на этот раз не оказывала своего спасительного действия. Выслушав внимательно слабый пульс Белозеровой и проверив его по секундной стрелке, Лев Николаевич заявил, что больную нужно немедленно донести на руках домой, так как малейшее сотрясение от экипажа может оказаться для нее крайне вредным.

   – Я думаю, что лучше ее осторожно довезти. Это будет скорее,– возразил Терентьев.

   – Есть случаи, в которых только врачу принадлежит право решающего голоса! – сказал Матов до того резко, что даже Август Карлович посмотрел на него во все глаза.– Я, со своей стороны, повторяю, что малейшая проволочка здесь может стоить ей очень дорого. Любезный товарищ! Вы, конечно, сочтете долгом помочь мне? – обратился он почти повелительно к Зауэру.

   – Да! Это должно...– ответил тот несколько сквозь зубы.

   Они все трое осторожно подняли Евгению Александровну на руки и, пройдя по указанию Терентьева несколько шагов вдоль берега, благополучно поднялись на него по отлогой тропинке. У самого моста, где эта печальная процессия на минуту остановилась, Петр Лаврентьевич взял за повод своего иноходца и кое-как привязал его левой рукой к перилам, так как вести за собой лошадь Матов настойчиво отговаривал управляющего.

   – Ведь это просто сумасшествие, доктор! – тихо объяснял последний Льву Николаевичу, тревожно поглядывая всю дорогу на лицо своей невеселой ноши.– Приказать запрячь себе молоденького жеребенка, которого, помилуйте, только третьего дня еще во второй раз объезжали... А ей это нравится, чтоб лошадь шалила да брыкалась; на смирной, поверьте, она и трех шагов не проедет. Хорошо еще, что бревно-то попалось гнилое, а то ведь бог знает что могло случиться...