Полет лебедя

— Конечно, горжусь, — произнес Эдвард, подходя к столу своего отца и садясь в кресло. — Зачем нужны слова! Подобные вещи и так понятны между друзей.

Разочарованный молодой человек последовал за ним и, перегнувшись через стол, произнес:

— Ты говоришь, что гордишься мной, только потому, что я спросил тебя. Ты знаешь, что одно-единственное слово похвалы от тебя значит для меня больше, чем признание всего Копенгагена. И все же ты лишаешь меня его. Что мне такого сделать, чтобы задобрить тебя?

— О, — нетерпеливо начал Эдвард, но взял себя в руки. Гетти попросила его сегодня обращаться с Андерсеном очень осторожно.

— По-моему, еще рано принимать поздравления по поводу пьесы. Мы верим, что она хороша, но последний приговор вынесет Публика.

— А ты думаешь, ей позволят сделать это сегодня, — произнес Ханс, погружаясь в противоположное кресло. — Королю стало хуже, а ты мне не сказал.

— Не делай преждевременных выводов! Я ничего не слышал о его состоянии с полудня. Тогда думали, что он умирает.

— Но герр Коллин все еще во дворце?

— Да, он вернется сразу же, как только что-нибудь узнает.

Ханс Кристиан подошел к окну и прижался своим лицом к холодному стеклу.

— Перед билетной кассой образовывается очередь, Эдвард, несмотря на то, что еще целый час до открытия! Они пришли посмотреть мою пьесу! О, мои милые зрители, вы увидите мою пьесу!

Эдвард невольно вздохнул и раскурил свою трубку. Андерсен в кризисе был сущим испытанием.

Теперь он вновь пытался открыть окно, яростно дергая задвижку.

— Что-то случилось! Люди бегут! Эдвард, подойди и посмотри! Я не осмеливаюсь!

Молодой Коллин подбежал и посмотрел в окно. Затем с видом наигранного раздражения взял Ханса за руку и отвел обратно к креслу.

— Это всего лишь очередная партия декораций. Возможно, последняя. Сядь и прекрати волноваться!

— Они не успеют собрать декорации вовремя. Я знаю это! Они…

Эдвард толкнул его в кресло и, насильно удерживая в нем, произнес:

— Если ты не будешь сидеть спокойно, я клянусь, что привяжу тебя! Посмотри, как трясутся твои руки! Да у тебя лихорадка!

— Мое лицо горит, посмотри на мой язык.

И он вывалил его наружу.

— Не будь дураком! — произнес Эдвард, возвращаясь на свое место. — Все, что тебе нужно сейчас, — это отдых. Давай поговорим о чем-нибудь еще, кроме пьесы.

Ханс Кристиан покачал головой.

— Тебе нужно было сегодня подольше поспать, — продолжал Эдвард. — Наверное, ты встал на рассвете и был здесь уже до завтрака.

— Я не мог уснуть, думая о критиках, — ответил Ханс Кристиан, закрывая свои уставшие глаза.

Эдвард взял в руки ножичек с головой гоблина и стал резать бумагу на мелкие кусочки.

— Как ты думаешь, Эдвард, она им понравится?

— Критики непредсказуемы.

— Но все, кому я ее читал, сказали, что она хороша!

Эдвард ничего не ответил. Он никогда не одобрял горячего желания Ханса читать свои произведения всем подряд.

— Ты что-нибудь слышал?

Ханс перегнулся через стол в мучительном ожидании ответа.

— Эдвард, ты должен мне сказать! Ты что-то слышал, что может сильно ранить меня! Я приказываю тебе, говори!

Эдвард беспокойно заерзал в кресле. Он не знал, что заставило его сказать:

— Ты же не ожидаешь единогласного хора похвал, правда ведь?

— Эдвард! Скажи мне! — прошептал Ханс Кристиан сухими губами. Его голова горела, а руки и ноги заледенели. Однако его физический дискомфорт едва ли можно было сравнить с тем психическим напряжением, которое он переживал сейчас.

— Я думаю, ты узнаешь об этом рано или поздно, — неохотно ответил Эдвард. Все его внимание было приковано к бумаге. — Они говорят, что сюжет твоей пьесы «Мулат» далеко не оригинален. Они говорят, что у тебя лирический, а не драматический талант.

Горящее лицо Ханса Кристиана побледнело, а глаза превратились в маленькие щелочки на фоне огромного носа. Целую минуту он смотрел на Эдварда, а затем заговорил с поразительным спокойствием:

— Значит, вот что говорят те, кто называет себя моими друзьями! Теперь я понимаю, что означает дружба на самом деле.

— Будь разумным, Ханс, — произнес Эдвард, удивленный таким необычным для Андерсена спокойствием. — Ты же не считаешь литературную критику личным оскорблением!

— А что же это еще? — настаивал Ханс Кристиан. Внезапно спокойствие покинуло его, и он вскочил на ноги, опрокинув стул. — Я вложил всего себя в пьесу, а они осмеливаются критиковать ее! Это зависть! Мои соотечественники завидуют моему успеху! Вот почему они так ненавидят меня!

— Не говори глупостей, — резко вмешался Эдвард. — То, что они говорят о твоей пьесе, не имеет никакого отношения к их симпатии или антипатии к тебе. Ты можешь их слушать, но не принимай их слов близко к сердцу. В конце концов, где бы были писатели, не будь у них публики?

— Мне наплевать на мою публику! — воскликнул Ханс. — Самый лучший зритель внутри меня! Если я доволен, кто они такие, чтобы судить мою работу?

— Тщеславие! — И Эдвард с такой яростью отбросил нож, что тот, перелетев через стол, упал на пол.

Ханса Кристиана затрясло.

— Значит, и ты повернулся против меня? Ты!

Эдвард встал и подошел к окну, повернувшись спиной к своему возмущенному другу.

— Давай не будем больше об этом говорить.

— Ты один из них, из тех, кто сомневается. Ты тоже считаешь, что мне не удался сюжет «Мулата»? — обвинительным тоном заявил Ханс.

— А ты, скажи честно?

— Нет! — слово пронеслось эхом по маленькой комнате. Молодой Коллин повернулся и улыбнулся. Руки у него были в карманах.

— Тогда по поводу чего весь этот спор?

— Неважно, откуда я взял этот сюжет! — Ханс Кристиан пытался защитить самого себя. — Я позаимствовал его у французского автора, но это не имеет значения! Я могу придумывать свои собственные сюжеты! Я напишу другую пьесу, намного лучше этой! Я докажу, что твоя злобная критика была незаслуженной!

— Она не злобная и она не моя, — как бы между прочим заметил Эдвард.

— Ты пошел на поводу у врагов. Но подожди! Ты увидишь! Мадам Хейберг божественна как Сесилия. Она оживит мои строки, говорю тебе! Там будет принц Кристиан, и он кивнет мне из своей ложи! Ты увидишь, как ошибался!

Дверь резко распахнулась, стукнув Ханса по затылку.

— О, прошу прощения, монсеньор. Я срочно должен увидеть советника. Где он?

Это был Бурнонвилль, балетмейстер, маленький и изящный. Он почти танцевал от возбуждения.

— Туфли для моих танцоров еще не прибыли. Красные туфли! Я не понимаю!

— Мой отец во дворце, монсеньор, — ответил Эдвард. — Он ждет новостей о…

— Белые туфли прибыли, а красные нет! — прервал его маленький человечек. — А они нам нужны. Пьеса не может пойти без них!

Балетмейстер был отстранен в сторону мадам Хейберг, влетевшей чуть ли ни в неглиже.

— Мой костюм не прибыл! Костюмерша послала его заменить, и он еще не вернулся назад. Я же не могу выступать в одном халате!

— Вы должны заняться моими туфлями, — настаивал балетмейстер.

— И моим костюмом, — требовала дама. — Я бы не возражала, если бы случилось что-нибудь другое, но моя одежда! — И немного истерически она начала причитать о своей злосчастной судьбе, коль костюм не могут доставить вовремя.

Ханс Кристиан ходил вокруг нее кругами, заламывая руки.

— Пожалуйста, мадам, мы найдем костюм! Мы закажем другой!

В тот же момент закричал Бурнонвилль:

— Вы не должны плакать, мадам. Вы испортите свое лицо. Пожалуйста, мадам, я прошу вас!

— Да, да, успокойтесь, — взмолился Ханс. Затем он схватил Эдварда за руку: — Помоги мне! Скажи, что делать?

— Пошли кого-нибудь к костюмеру за платьем, — спокойно предложил Эдвард. — Без сомнения, они просто забыли послать его.

— Да, пошлите кого-нибудь, Бурнонвилль, — передал Ханс.

— Но а как же мои туфли? Они так же важны, как и платье мадам!

— У меня и по этому поводу есть идея, — ответил Эдвард. — Пойдемте. Разрешите вам предложить свою руку, мадам.