Годы

— Жалел, что не стал архитектором. Вместо этого меня отправили в армию, которую я ненавидел! — с чувством ответил Мартин.

— Тихо! — шепнула Сара. — Люди слышат.

Он быстро оглянулся, а затем рассмеялся. Официант поставил на стол пирожные. Опять стали есть молча. Мартин вновь наполнил бокал Сары. Ее щеки горели, глаза блестели. Он завидовал наполнявшему ее чувству всеобщего благополучия, которое он и сам раньше испытывал, выпив бокал вина. Вино было кстати — оно снимало преграды. Он хотел разговорить ее.

— Я не знал, что ты посещаешь службы, — сказал он, глядя на молитвенник. — И что ты об этом думаешь?

Сара тоже посмотрела на молитвенник. Затем постучала по нему вилкой.

— А что думают они, Мартин? Женщина, которая молится, и старик с длинной седой бородой?

— Почти то же самое, что думает Кросби, когда приходит ко мне, — сказал Мартин. Он вспомнил старушку, стоявшую у двери его комнаты с пижамной рубашкой на руке, вспомнил преданное выражение на ее лице. — Для Кросби я бог, — объяснил он, подкладывая Саре брюссельской капусты.

— Бог старой Кросби! — засмеялась Сара. — Всемогущий, всесильный Мартин!

Она подняла бокал в его честь. Она что, смеется над ним? — подумал он. Он надеялся, что не кажется ей слишком старым.

— Ты ведь помнишь Кросби? — спросил он. — Она на пенсии, а пес ее умер.

— На пенсии, а пес умер? — переспросила Сара.

Она опять посмотрела через плечо. Разговаривать в ресторане было невозможно, беседа распадалась на мелкие фрагменты. Мимо без конца проходили служащие из Сити в аккуратных полосатых костюмах и котелках.

— Это хороший храм, — сказала Сара, глянув на Мартина.

Она вернулась к теме собора, понял Мартин.

— Великолепный, — согласился он. — Ты смотрела на статуи?

Вошел человек, которого Мартин узнал: Эрридж, биржевой маклер. Он поманил Мартина пальцем. Мартин встал и отошел поговорить с ним. Когда он вернулся, Сара уже опять наполнила свой бокал. Она сидела и смотрела на людей, точно была маленькой девочкой, которую он привел на рождественский сказочный спектакль.

— Какие планы на вечер? — спросил Мартин.

— В четыре — на Круглый пруд, — сказала Сара, постукивая ладонью по столу. — В четыре — на Круглый пруд.

Теперь она перешла, подумал Мартин, в сонное благодушие, следующее за сытным обедом с вином.

— С кем-нибудь встречаешься там?

— Да, с Мэгги.

Помолчали. До них долетали обрывки чужих разговоров. Человек, к которому отходил Мартин, удаляясь, тронул его за плечо.

— В среду в восемь, — сказал он.

— Точно, — откликнулся Мартин и сделал пометку в своей записной книжке.

— А какие планы на вечер у тебя? — спросила Сара.

— Надо навестить сестру в тюрьме, — сказал Мартин, поджигая сигарету.

— В тюрьме?

— Розу. Она сидит за то, что бросила камень.

— Рыжая Роза, красная Роза, — начала Сара, опять потянувшись за вином, — дикая Роза, колючая Роза…

— Не надо, — сказал Мартин, закрыв ладонью горлышко бутылки. — Тебе хватит.

Она немного возбуждена. Надо ее утихомирить. Люди все слышат.

— Дьявольски неприятная штука, — сказал он, — сидеть в тюрьме.

Она придвинула к себе бокал и сидела, уставившись на него, словно механизм ее мозга внезапно отключился. Она была очень похожа на мать, только смеялась по-другому.

Мартину хотелось поговорить с ней о ее матери. Но разговаривать было невозможно. Слишком много людей слушает, к тому же они курят. Дым, смешанный с мясным запахом, создавал духоту. Мартин вспоминал прошлое, когда Сара воскликнула:

— Сидит на трехногом стуле, и в нее впихивают мясо! [46]

Мартин очнулся от воспоминаний. Она имеет в виду Розу?

— Камень наделал дел! — Сара засмеялась, взмахнув в воздухе вилкой. — «Сверните карту Европы, — сказал он лакею. — Я не верю в силу» [47].

Она положила вилку на тарелку, так что сливовая косточка подпрыгнула. Мартин огляделся. Люди слушали. Он встал.

— Ну, пойдем? Если ты сыта.

Она поднялась и стала искать свое пальто.

— Я получила удовольствие, — сказала она, беря пальто. — Спасибо, Мартин, за вкусный обед.

Он подозвал официанта, который с готовностью подошел и выписал счет. Мартин положил на тарелку соверен. Сара начала продевать руки в рукава пальто.

— Сходить с тобой, — предложил Мартин, помогая ей, — на Круглый пруд в четыре?

— Да! — воскликнула она, повернувшись на каблуке. — На Круглый пруд в четыре!

Она пошла к выходу — слегка нетвердой походкой, заметил Мартин — мимо служащих из Сити, которые по-прежнему сидели и ели.

Подошел официант со сдачей, и Мартин начал опускать монетки в карман. Одну он оставил на чаевые. Но, уже собираясь дать их, он вдруг заметил что-то вороватое в выражении лица Альфреда. Мартин приподнял счет — под ним лежала монета в два шиллинга. Обычная уловка. Мартин вышел из себя.

— Что это? — гневно спросил он.

— Я не знал, что она там, сэр, — заикаясь, проговорил официант.

Мартин почувствовал, что у него краснеют уши. В гневе он очень походил на отца, у него тоже проступали белые пятна на висках. Он бросил монетку, предназначавшуюся для официанта, в карман и прошел мимо него, оттолкнув его руку. Тот отступил, что-то бормоча.

— Идем, — сказал Мартин, торопливо ведя Сару через многолюдный зал. — Прочь отсюда.

Он вывел ее на улицу. Спертый воздух, запах горячего мяса вдруг стали невыносимы для него.

— Ненавижу, когда меня обманывают! — сказал он, надевая шляпу. — Прости, Сара. Не надо было водить тебя туда. Гнусная дыра.

Он вдохнул свежий воздух. Уличные звуки, безучастный, деловитый вид всего вокруг бодрили после ресторанной жары и духоты. Вдоль улицы выстроились телеги, из складов в них летели ящики. Мартин и Сара опять вышли к собору Святого Павла. Он поднял голову. Старик по-прежнему кормил воробьев. И собор был все тот же. Мартину захотелось опять ощутить, как приходят в движение и замирают составные части его тела, но чувство физического единения с каменной громадой не вернулось. Он чувствовал только злость. К тому же его отвлекала Сара. Она собиралась перейти оживленную улицу. Мартин протянул руку, чтобы задержать ее.

— Осторожно, — сказал он.

Они перешли дорогу.

— Пойдем пешком? — спросил он. Она кивнула.

Они пошли по Флит-стрит. Разговаривать было невозможно. Тротуар был очень узкий, и Мартину то и дело приходилось сходить с него, чтобы идти рядом с Сарой. Ему все еще было неприятно от пережитого приступа злости, хотя сама злость почти прошла. Как я должен был поступить? — думал он, вспоминая, как прошел мимо официанта, не дав ему на чай. Не так, думал он, не так. Люди теснили его, вынуждая сходить с тротуара. В конце концов, бедному негодяю надо зарабатывать на жизнь. Мартин любил быть великодушным, любил оставлять за собой улыбающихся людей, да и два шиллинга ничего для него не значили. Но что толку рассуждать, когда уже поздно? Он начал было напевать ту же песенку, но перестал — вспомнив, что он не один.

— Ты только посмотри, Сэл! — сказал он, сжимая ее руку. — Ты посмотри!

Он указал на раскоряченного грифона на вершине Темпл-Бар-Мемориал [48], нелепого, как обычно: не то змея, не то птица.

— Посмотри! — повторил Мартин со смехом.

Они остановились, чтобы рассмотреть плоские фигурки, неуклюже прилепленные к постаменту: королеву Викторию, короля Эдуарда. Затем пошли дальше. В толпе говорить было невозможно. Люди в париках и мантиях торопливо переходили улицу, одни несли красные сумки, другие — синие [49].

— Дом правосудия. — Мартин указал на затейливо украшенную, но холодную каменную громаду. У нее был мрачный, похоронный вид. — Здесь проводит свою жизнь Моррис, — громко добавил он.