Братья Шелленберг

16

Обливаясь потом, подбежал Георг к мастерской Штобвассера. Он был в таком исступлении, что рванул дверь, прежде чем Штобвассер мог ответить на его стук. Георг ворвался в мастерскую и отшатнулся: молодая нагая девушка лежала на маленьком диване. Штобвассер стоял и усердно лепил.

– Нужна твоя помощь, Штобвассер! – крикнул Георг, размахивая руками. – Ты должен помочь!

Он вытащил скульптора во двор и принялся рассказывать, путаясь, задыхаясь. Но сердце друга – как сердце любящей женщины, и Штобвассер понял все.

Он задумался и стоял понурив голову, раздвинув ноги.

– Мы найдем исход, – сказал он. – Главное, успокойся, Вейденбах!

– О, я очень спокоен, – ответил Георг, растерянно улыбаясь и дрожа всем телом. Он провел рукой по лицу – рука так намокла, словно он опустил ее в воду.

Штобвассер надел пальто и шляпу.

– Можете одеваться, – сказал он натурщице, и они вышли. – Не так скоро! – крикнул он Георгу, который уже снова пустился бежать. – Попробуем обратиться к Качинскому. О, как я проклинаю свою бедность! – воскликнул он. – Для себя самого быть бедным – это пустяки, но когда… Ах, как я свою бедность проклинаю!

Качинский переменил квартиру. Со времени своих успехов в кино он жил в западной части города, в большом пансионе. К несчастью, у него сидели гости. Он вышел в вестибюль и нахмурился, увидев обоих запыхавшихся друзей, у которых капли пота блестели на лбу. Он был в домашней куртке из темно-синего шелка и черных лакированных туфлях.

– Что случилось? – спросил он и опустился в камышевое кресло. Но в тот же миг встал опять. – Двести пятьдесят марок?! – воскликнул он. – У меня нет ни одного пфеннига, одни только долги!

– Ты должен раздобыть эти деньги! – крикнул Штобвассер.

Качинский опять нахмурился и сложил губы в насмешливую улыбку.

– Как же мне раздобыть такую большую сумму? – спросил он. – Скажите сами.

– Так отдай все, что у тебя есть! – воскликнул Штобвассер. – Мы снесем все это в ломбард.

Качинский пожал плечами и направился к дверям.

– У меня, к сожалению, нет больше времени, – сказал он. – У меня дама в гостях.

– Ты негодяй! – крикнул Штобвассер, когда Качинский уже закрыл за собою дверь.

Они оба утерли себе пот со лба.

– Обратимся в таком случае к Женни, – посоветовал Штобвассер и бросился вниз по лестнице.

В пышном вестибюле отеля, где несколько тщательно одетых дам и мужчин молча сидели в клубных креслах, швейцар отнесся неодобрительно к их порывистости и торопливости.

– Дело спешное, – бросил ему Георг и понесся по лестнице вверх.

Женни была дома, какое счастье! Но мальчик сообщил им, что Женни не одна.

– Только что приехал господин Шелленберг, – благоговейно прошептал он.

– Доложите о нас, мы по безотлагательному делу, – сказал Штобвассер, и мальчик нерешительно и робко постучал к Женни в дверь. Прошло немало времени, прежде чем он скрылся за дверью.

Женни вышла в коридор. Во рту у нее была папироска, и она пошла навстречу посетителям танцующей и легкой, но совсем неторопливой походкой.

– Что случилось? – спросила она, мило улыбаясь. – И кто это? Вы, Вейденбах?

– Что случилось?! – переспросил Штобвассер и порывисто все рассказал.

Женни призадумалась. Она затянулась дымком, покачала головой, потупилась.

– Как это неприятно! – сказала она. – У меня нет денег. Месяц подходит к концу. Но подождите, что-нибудь придумаем, я надеюсь.

Тем же медленным, танцующим шагом она ушла в свой номер. Через несколько минут она появилась опять, ликующим жестом поднимая над головой три кредитных билета.

– Ну вот! – радостно воскликнула Женни. – Ах, Вейденбах, как я рада, что могу оказать вам услугу. Кланяйтесь Христине!

Оба уже мчались вниз.

– Мы наймем автомобиль! – решил Георг.

Только три часа отсутствовал Георг.

– Я привез деньги! – крикнул он седой женщине с рассеченным лицом, утирая со лба пот.

Но старуха за это время передумала.

– Только двести пятьдесят марок? – завизжала она. – Нам следует больше трехсот марок! Мы были милосердны, и вот как нас благодарят за это!

Но тут Георг вдруг преобразился. Он поднял кулак, и, казалось, вот-вот бросится на старуху. Штобвассер никогда еще не видел его таким.

– Больше вы не получите! Больше у нас нет! Это все, что мы могли достать! – закричал Георг, и лицо его было грозно. Тогда старуха согласилась отпустить Христину.

Но Христина была так слаба, что не смогла сойти с лестницы. Георг поднял ее на руки и понес вниз. Штобвассер шел за ним с ребенком, завернутым в старые тряпки. Молодой человек и старуха провожали их наглыми шутками.

Они поехали в мастерскую к Штобвассеру.

– Как хорошо, что я сегодня топил! – воскликнул довольный Штобвассер, потирая руки. – Я топлю только в те дни, когда ко мне приходят натурщицы.

Скульптор так разворошил огонь, что заржавленная труба, пересекавшая комнату, затрещала. Он заварил чай. Потом выбежал из дому за ужином. Купил хлеба, масла, яиц и даже четверть кило ветчины.

– Теперь у нас будет уютно! – радостно воскликнул он, и на щеках у него выступили от усердия красные пятна. Разумеется, вы проведете эту ночь у меня. Куда же вам деться? Уж как-нибудь строимся. А вы, Христина, должны отдохнуть, – сказал он, убирая со стола, накрывая газетами его грязную доску и сервируя ужин.

Христина все еще молчала. Георг и Штобвассер заставили ее лечь на кровать. Она лежала рядом с ребенком, бледная и тихая, вперив лихорадочный взор в потолок и чуть заметно качая головой, когда Георг обращался к ней с каким-нибудь вопросом. Губы у нее страдальчески подергивались, и, когда он пытался ее успокоить, дрожь пробегала у нее по всему телу.

Животные Штобвассера были встревожены необычными гостями «Птицы от любопытства прыгали в клетках. Какаду трещал и просовывал голову сквозь решетку. Зеленый попугай делал гимнастику на своих кольцах и хлопал крыльями. А черная кошка сидела на столбике кровати и не спускала с ребенка больших зеленых глаз. Младенец запищал, Христина дала ему грудь. Она слегка наклонила при этом голову, и легкая улыбка бродила по ее бледному лицу. Рок провел борозды а линии на этом лице, и Христина казалась постаревшею на десять лет. Она выпила чашку чая и опять лежала тихо, глядя в потолок.

Вскоре она, обессилев, заснула.

Штобвассер и Георг сидели молча. Скульптор попыхивал своей трубкой, и только изредка они шепотом обменивались несколькими словами.

– Что с нею? – тихо спросил Штобвассер.

– Не знаю, она больна.

– Ну, ничего, все уладится.

– А ребенок, Штобвассер! Что ты скажешь о моем ребенке? – Глаза у Георга блестели. – Мой ребенок!

– Ребенок, в самом деле, прекрасный, – убежденно ответил Штобвассер. – На редкость красивый и гениальный с виду ребенок!

И опять они долго молчали, и каждый думал свою думу.

17

На следующий день рано утром Георг отправился в правление «Новой Германии» и обратился к управляющему делами с просьбой, чтобы ему разрешено было взять с собой Христину и ребенка в «Счастливое пристанище».

Здание правления было уже почти, переустроено. Оно кишело людьми. Курьеры и служащие сновали взад и вперед. В передних стояли кучки оборванных и бледных людей, искавших работы.

Выслушав эту просьбу, управляющий покачал головой.

– Эго невозможно, – сказал он. Колония ведь еще только строится. Я сделал бы это охотно, поймите меня. Сколько горя, сколько нищеты! – воскликнул он. – Поверьте, я часто прихожу в отчаяние. О таких случаях, как ваш, я слышу сотни раз в день. Горе вливается в этот дом, как поток, и захлестывает меня. Я попытаюсь добиться соединения с господином Шелленбергом или одним из его секретарей.

Управляющий взял трубку телефона.

Но Михаэль Шелленберг только что вышел из кабинета и собирался уехать. Какая неудача!

– Идите за мною, – торопливо сказал управляющий, – может быть, мы его еще настигнем.