Сейчас и на земле

– Послушай, Джимми! – крикнула она, топнув ногой и закатив глаза. – Почему ты так всегда ведешь себя?

Я понимал: она злится, что ее провели. Она нарядилась во все зеленое: спортивное пальто из твида цвета зеленых листьев, брюки цвета морской волны, зеленые носки и полуботинки из змеиной кожи, не меньше двадцати двух с половиной долларов пара. Я знал, сколько они стоили, потому что Уолтер написал ей свою последнюю записку на обратной стороне счета, и она показала и нам. Волосы у нее были только что покрашены. Кожи на лице не было видно под слоем крема и румян. На такую работу ушло добрых шесть часов.

Я ответил встречным вопросом:

– Ты куда-то собралась?

Она так вся и вспыхнула:

– А то как же. Мы все собрались. Фрэнки плохо себя чувствует, а маме надо присмотреть за детьми. А ты, я и Роберта могли бы куда-нибудь сходить, а может, ты бы пригласил кого-нибудь за компанию. Ну, Джимми, в какое-нибудь недорогое местечко. «У Эйба Лаймана» на Пасифик-сквер всего-то ничего – по два с половиной доллара, а нам и нужно-то по коктейлю или...

– Боюсь, Мардж, мы даже это себе не можем позволить, – говорю я ей. – Придумаем что-нибудь в субботу.

– Но это обойдется в сущую ерунду, Джимми, дорогой. А ты сказал...

– Мне еще надо кончить рассказ. Ты же знаешь, что его надо доделать.

– Ну ладно, – говорит она. – В субботу так в субботу. Но это правда. Ты обещаешь?

– Обещаю, – говорю, чтоб только отвязаться.

– А сейчас можно мне сходить в аптеку и выпить стаканчик колы? И сигареты у меня все вышли...

Я отдал ей всю мелочь, что была в кармане; она тщательно, хотя и не очень точно, пересчитала и ссыпала в платок.

– Так не забудь, Джимми. Отдам, как только что-нибудь получу.

И пошла было дальше.

– Минутку, детка, – остановил ее я. – Почему бы тебе не сходить попозже, скажем после обеда? 

– А почему не сейчас? 

– Да нет, можешь, конечно, и сейчас. Но, видишь ли, – я даже не знал, как толком объяснить ей, – там сейчас Шеннон, а она... тебе самой может не понравиться. Ну, что придется приглядеть за ней, понимаешь.

– Ах вон оно что. Я, пожалуй, схожу потом.

Мы стали подниматься по ступенькам вместе.

– И сделай мне еще одно одолжение, детка. Не ходи больше к соседям звонить.

– А что тут такого, Джимми?

– Потому что им известно, что у нас есть телефон. А этот парень работает на заводе. Не стоит, чтоб попусту языки чесали. Так что, прошу тебя, не ходи к ним больше.

– Хорошо. Что мне остается делать, – сказала она с несчастным видом и отправилась на кухню.

А я пошел в спальню. Роберта изучала пару чулок.

– Придется тебе раскошелиться и купить мне пару новых чулок, – говорит она. – Я повесила их в ванной, а кто-то взял да вымазал их тушью для ресниц.

– Ладно, – говорю.

– Ума не приложу, кому это надо было.

– Ладно, попрошу ее быть повнимательнее.

– Что ты, Джимми, не вздумай говорить ей что-нибудь. Толку никакого, а она, как-никак, твоя сестра.

– Так какого черта говорить об этом? Сначала хочешь, чтоб я что-нибудь сделал, а потом...

– Но она же твоя сестра, Джимми.

Вошла мама:

– Джимми, что ты такое сказал Мардж?

– Чего я ей такое сказал? Попросил не ходить сейчас в аптеку и не звонить от соседей, вот что сказал.

– Хватит. Ноги моей здесь не будет, – говорит мама. – Собираюсь и уезжаю сегодня же. Я готова тащить на себе воз работы, терпеть весь этот шум и гам, молчать, когда меня заклевывают, стоит мне открыть рот, но я не в силах перенести, как ты терзаешь Мардж. Я...

Я пошел в ванную и пустил на всю душ. Фрэнки распахивает дверь:

– Ах, это ты здесь!

– Да нет, – говорю. – Это мой дух, готовый в полет. Мой дух прозрел и готов рвать когти.

Фрэнки хихикает:

– Что опять там с Мардж?

– Ты что, Мардж не знаешь? С ней всегда одно и то же.

– Не дави ты на нее, Джимми. Ты же сам знаешь, она этого не выдержит.

– Ладно, ладно. Забудем все это.

– Я сегодня звонила в компанию по ссудам. Можешь получить у них деньги.

– Ты маме не говорила? Она устроила Муну такую сладкую жизнь, только от этого еще хуже.

– Да нет, не говорила. Как думаешь, сегодня закончишь рассказ?

– Надеюсь.

– Как Роберта ко всему этому относится, Джимми? Очень расстроена? Ты же знаешь, я тебе все отдам, как только смогу...

– А что Роберта, – отвечаю я и совсем не кривлю душой. – Вовсе она не злится, а даже, наоборот, чертовски рада.

Фрэнки так и уставилась на меня:

– Что ты несешь?

– Сама пошевели мозгами. Ты думаешь, на тебе и твоих грехах свет клином сошелся? А теперь вали, я хочу в ванную.

Ванну я, как мне кажется, так и не принял. Пустил душ и разделся.

Словом, сомневаюсь, чтоб я залез под душ. Геморрой мой совсем расшалился, и я забрался на стул и пытался рассмотреть собственную задницу в зеркало. Потом... потом вроде оделся и вышел. Не помню также, ужинал ли я, хотя, скорее всего, ужинал. Помню только, что, когда пришел в спальню, чтобы сесть за машинку, у меня было такое ощущение, будто я объелся. Не думал, что я доживу до того момента, когда в нашем доме кто-нибудь научится хотя бы мысленно изолироваться от других, но вот, по-видимому, я на это сподобился.

К половине девятого страница в машинке была под номером восемнадцать, а к концу – тридцать; я вынул лист из машинки, сунул под кипу уже готовых и взял бандерольные конверты для рукописей. Мне даже просмотреть ее не хотелось. Что толку, все равно переписывать я не мог. Это, вероятно, тот тип привередничанья, которое заставляет некоторых преступников пользоваться только один раз орудием грабежа.

Джо лежала в кровати. Глаза у нее были открыты.

– Ты уходишь, папа?

– Да.

– А когда вернешься?

– Спи, спи.

– А можно с тобой?

– НЕТ! И чтоб мигом спать!

Она повернулась на другой бок. Я погладил ее, уходя, но что толку. Она не привыкла, чтоб я орал на нее.

– Уходишь? – спросила Роберта.

– Надо отправить рукопись.

– Почему бы тебе не прогуляться с ним, Мардж? – говорит мама. – Ты весь день дома сидишь.

– Нет уж, – откликается Мардж, прикрывшись журнальчиком.

Роберта туда же:

– А правда, Мардж, чего бы тебе не сходить? Тебе это на пользу. Мне вот все равно, а то я б тоже пошла.

Куда тут денешься...

– Конечно, Мардж. Пошли.

Мардж опускает свой журнальчик.

– Джимми, ты правда не против, чтоб я пошла?

– Конечно нет. Только поторопись, ради Бога.

Ей понадобилось пятнадцать минут, чтоб «собраться в мгновение ока». Только не спрашивайте меня, что она эти пятнадцать минут делала. Роберта дала мне пятнадцать центов на марки; а я выпил полстаканчика виски и выкурил пару сигарет. Наконец Мардж вышла и заявила, что, конечно, идти в таком виде, но что поделаешь... Я схватил ее за руку и вытащил из дому. Я шел очень быстро. Пройдя три блока, я понял, что Мардж висит на моей руке.

– Что, слишком быстро?

– Куда же мы идем, Джимми?

– На почтамт. Туда можно добраться на автобусе.

– А нельзя взять такси?

– Мардж, – рявкнул я, – не могла бы ты... – Но тут же спохватился. – Милая, будь у меня деньги, ты в разъезжала на такси. Неужели ты не помнишь, что, когда у меня есть деньги, я не привык жмотничать? Я хочу, чтоб ты малость развеялась и, вовсе не хочу, чтоб ты тут кисла. Я же действительно не жмот...

– А кто говорит, что ты жмот? – восклицает она. – Кому это, как не мне, известно. Я всегда говорила Уолтеру, что будь он хоть вполовину так добр, как...

– Но у меня всех денег только на посылку.

– Но у меня же, Джимми, осталось шестьдесят пять центов...

– Вот что, Мардж. Ты... ты... Вовсе ведь не обязательно топать до почтамта. Можно купить марки в любом месте и отправить бандероль. Все равно ее к утру доставят.

– Но тогда мы ни одной живой души не увидим.

– Ну, может, и увидим.

Мы сунулись в пару аптек, но нигде не хотели продать нам марки. Вовсе не потому, что у них не было. Но мы ничего покупать не собирались, так за каким дьяволом им продавать нам марки? Тогда мне пришел в голову сетевой магазинчик спиртного вниз по холму к заливу, в котором я нередко бывал, да что там «бывал» – был постоянным клиентом. У них точно были марки, и послать меня им не с руки. До него надо было топать кварталов семь. Мы уже столько прошлялись, что с таким же успехом дошли бы и до почтамта. Сунул я бандероль с рукописью в ближайший ящик на углу, и мы потащились назад вверх по холму.