Кто хоть раз хлебнул тюремной баланды

Заведующий бюро Мергенталь не самый плохой начальник. К примеру, помогает своим подчиненным, если работа срочная. И то, что сам сделал, раздает им, чаще всего Беербоому, но и Куфальту как-то раз досталась сотня штук. Еще он делает вид, будто не слышит, когда они перекидываются друг с другом двумя-тремя словами, конечно, если Зайденцопфа нет поблизости. В таких случаях Мергенталь стоит за дверью. Может, и подслушивает, но главное — не доносит.

— Сколько сделали? — спрашивает Куфальта Маак.

— Четыре сотни. Даже триста восемьдесят. О господи, до чего трудно! С каждым днем у меня получается не больше, а меньше.

— Верно. — Маак согласно кивает. — Поначалу так бывает почти со всеми. Получается все меньше и меньше.

— А вы… тоже? — спрашивает Куфальт и обрывает сам себя.

— Да, я тоже, — улыбается Маак. — Да, пожалуй, таких здесь большинство. Может, только двое-трое просто безработные. Но точно никто не знает.

— Что, и Мергенталь тоже из наших? — шепчет Куфальт.

— Мергенталь? — Маак задумывается. А может, ему просто неприятен вопрос. — Точно не знаю. — И снова углубляется в работу.

А Беербоом уже опять бушует. Накануне вечером он отвозил на тележке готовые адреса и разузнал на фирме, сколько они платят за тысячу.

— Двенадцать марок! Целых двенадцать! А нам платят пять или шесть! Здесь заправляют бандиты, обиралы, разбойники с большой дороги!..

Но тут открывается дверь, и Мергенталь входит в комнату:

— Беербоом, вам положено писать, а не болтать языком! Ведь знаете же, если услышат госпожа Зайденцопф или фройляйн Минна…

— «Фройляйн Минна!» — передразнивает его Беербоом. — Уши вянут, когда слышу «фройляйн Минна»! Подголосок ханжей-попечителей! Мы тут и пресмыкаемся, и писаниной себя гробим, чтобы эти бабы как сыр в масле катались! Сами двенадцать марок гребут, а нам — шесть в зубы, и баста! Это называется справедливость!

— Господин Беербоом, сейчас же замолчите! Я не могу это слышать, мне полагается обо всем докладывать Зайденцопфу…

В конце концов Беербоом успокаивается, и Мергенталь никому ничего не говорит. Но Минна опять подслушала, а от нее все узнал Зайденцопф.

— Беербоом, я передам вас полиции! И ваше условное освобождение полетит к чертям! Выбирайте: или — или. Это мое последнее слово!

На следующий день ему мылит шею уже сам пастор. Беербоома изничтожают, попирают ногами, растаптывают, его жалкие попытки протеста заглушаются громоподобными раскатами начальственного баса. Беербоома обязывают исправиться и работать продуктивнее.

За этот день он успевает написать только шестьдесят восемь адресов.

Но и Куфальта опять вызывают к пастору Марцетусу.

— Мне сказали, что вы все еще здесь.

— Пастор Цумпе, конечно, уже написал вам все, касающееся денег?

— Пастор Цумпе? — пренебрежительный жест. — Я и не думал заниматься этим вопросом. Вы написали своему зятю?

— Да.

— Он запрашивает, довольны ли мы вами.

— Ну и как — довольны?

— Частенько являетесь домой с опозданием.

— Но всегда под опекой господина Петерсена.

Пастор на мгновенье задумывается:

— Ваш зять — человек состоятельный?

— У него своя фабрика.

— Так. Фабрика. Вы просили, чтобы все ваши вещи переслали сюда. Естественно, сделать этого нельзя. Если что-нибудь пропадет, мы окажемся в ответе.

— И поэтому вы мной недовольны?

Вид у пастора и впрямь недовольный. Но отвечает он весьма уклончиво:

— Ну и тон у теперешней молодежи! А ведь мы стараемся вам помочь.

— Значит, вы мною все же довольны?

— Работой вы себя не слишком-то утруждаете.

— Господин пастор! Разрешите мне выехать из приюта и ежедневно приходить сюда на работу, как это делают другие.

Пастор отрицательно мотает головой:

— Рановато, рановато! Переход должен быть плавный.

— Но в уставе написано, что пребывание в приюте ограничивается месячным сроком.

— «Как правило», — сказано там, — «как правило».

— А разве я — какой-то особый случай?

— На что вы собираетесь жить?

— На то, что заработаю здесь.

— Но вы зарабатываете меньше четырех марок в день. Нет-нет, у вас, видимо, что-то другое на уме.

— Что у меня на уме?

Но пастор не желает отвечать: то ли устал, то ли чем-то раздосадован, то ли просто заскучал.

— Здесь вопросы задаю я, господин Куфальт. Нет, я напишу вашему зятю, что на ближайшее время вы останетесь пока у нас. Может быть, в июле… Нет-нет, идите. Впрочем, до свиданья.

В пятницу Зайденцопф медоточивым голосом возвещает за ужином:

— Господин Петерсен, мне бы хотелось, чтобы в воскресенье вы открыли нашим юным друзьям красоты природы, созданной Богом в окрестностях Гамбурга. И поэтому отпускаю вас всех на целый день. Можете отправиться утром пораньше и в виде исключения вернуться вечером часов в одиннадцать или даже двенадцать. Что вы на это скажете, господа?

Петерсен выпаливает одним духом:

— Я бы предложил им съездить в Бланкенезе, господин Зайденцопф. Может быть, удастся искупаться. А вечером пошли бы в хороший театр.

— Прекрасно, замечательно, — по-отечески мягко улыбается Зайденцопф. — Со своей стороны я готов выдать каждому из вас по пять марок из приютской кассы. Эта сумма — подарок, следовательно, не будет вычтена ни из вашего заработка здесь, ни из ваших сбережений, хранящихся у нас.

— Вот это да! — Беербоом в восторге.

— А вы, дорогой Куфальт, почему молчите? Нравится вам мой план?

— Само собой, это было бы прекрасно. Да только если мы уедем на целый день, то пяти марок не хватит, — ведь надо и на проезд, и на театр.

— В эту сумму вполне можно уложиться. Возьмете с собой побольше бутербродов.

— Пять марок — все равно что ничего, — тут же подключается Беербоом. — Придется накинуть еще по пяти марок на брата, господин Зайденцопф.

Начинается обычная торговля. Куфальт отключается и погружается в свои мысли.

На следующий день Маак предупреждает:

— Держи ухо востро, кореш. Они что-то финтят. Завтра приют празднует свой юбилей.

Куфальт кивает.

— Спасибо, дружище! — и крепко задумывается.

В воскресное утро все трое сидят на высоком обрывистом берегу Эльбы и глядят на реку, суда и раскинувшийся перед ними сельский пейзаж.

Стоит томительная жара, автомобили поднимают густые облака пыли, толпы горожан, вырвавшихся на лоно природы, бродят повсюду, обливаясь потом и жалуясь на жару.

Куфальт брюзжит:

— Да тут загнуться можно. Все провоняло бензином и потом. Пошли подальше!

Петерсен возражает:

— Куда идти-то? Сегодня повсюду так.

— Ну, что-нибудь да найдем.

И находят в конце концов огромный запущенный сад.

— Вот это то, что нам надо! — в полном восторге восклицает Куфальт. — Через проволоку мы уж как-нибудь перелезем. А за ней наверняка прохладно и тихо.

— Но это наверняка запрещено, — опять возражает Петерсен.

— Это уж само собой! — смеется Куфальт. — Не хотите с нами, — ждите здесь, пока мы вернемся. Ну, а вы-то, Беербоом, согласны?

Беербоом согласен, и Куфальт уже пролезает между рядами проволоки. Беербоом лезет следом, но тут же цепляется штанами за колючки.

— Давай побыстрее, друг, — торопит его Куфальт. — Сюда идут!

Петерсен от растерянности и отчаяния резко дергает за проволоку, что-то трещит и рвется, Беербоом жалобно стонет, Петерсен лезет вслед за ним, и вот уже все трое продираются сквозь кусты.

— Штаны наверняка пополам, — нудит Беербоом. — Такое только со мной может случиться.

— Не горюйте, заштопают, — утешает его Куфальт. — Да и порвалось-то в шагу, там не видно, а в такую жару вентиляция весьма кстати.

— «Заштопают»! А платить кто будет? О, боже, боже, хоть бы эта чертова Минна чинила наши вещи! Ведь не зря я просился в тюрьме работать в портновской!

— Не надо было нам лезть через изгородь, Куфальт. Если об этом узнает пастор Марцетус…