Легенда о Великом Инквизиторе

Отсюда уже тон и мысли самой «Легенды о Великом Инквизиторе». я устроен с такими желаниями? Неужели ж я для того и устроен, чтоб дойти до заключения, что, все мое устройство - одно надувание? Неужели в этом вся цель? Не верю. А, впрочем, знаете что: я убежден, что нашего брата подпольного нужно в узде держать». («Записки из подполья «, гл. VII - X). Здесь, таким образом, не только обнаружена невозможность разрешения этой задачи, но и показаны три модуса, под которыми могли бы ожидать решения. Из них один избран природою и основан на вложении в натуру устрояемых существ инстинкта не ошибающегося, безотчетного, постоянно действующего, и притом одинаково

(муравейник): второй осуществляется в истории; это неудобная, несовершенная, изменчивая действительность (курятник), с которою человек вечно враждует, ее не уважает, к ней не привязан, но ею пользуется - от

«дождя» (т. е. преступлений грубых и частных, от голода и нужды мелкой, от насилия и пр.) и в случае - от «грозы», хотя она обычно эту действительность сносит; от нее человек вечно силится перейти к третьему модусу - хрустальному дворцу - формуле окончательной, всеудовлетворяющей, вечной, - и ее-то критика дана в приведенной выдержке. В «Преступлении и наказании» та же мысль выражена в болезненных грезах Раскольникова, в

Сибири, когда Соня занемогла и он остался совершенно один; ими образно как бы заключается идейное развитие главного лица романа, как бы высказывается суд его над тревожными своими мыслями, окончательная на них точка зрения.

Вот эти слова: «Ему грезилось в болезни, будто весь мир осужден в жертву какой-то страшной, неслыханной и невиданной мировой язве, идущей из глубины

Азии на Европу. Все должны были погибнуть, кроме некоторых, весьма немногих избранных. Появились какие-то новые трихины, существа микроскопические, вселявшиеся в тела людей. Но эти существа были духи Первая идея романа"Бесы», который, таким образом, через это место связывается с"Преступлением и наказанием», а через смысл этого места с «Записками изподполья», и, далее, с «Легендою», «Бесы» - только очень широковыполненная картина этого сна, она же и картина своего времени и общества,иносказательно выраженного здесь, в этом сне., одаренные умом и волей.

Люди, принявшие их в себя, становились тотчас же бесноватыми и сумасшедшими. Но никогда, никогда люди не считали себя так умными и непоколебимыми в истине, как считали эти зараженные. Никогда не считали непоколебимее своих приговоров, своих научных выводов, своих нравственных убеждений и верований. Целые селения, целые города и народы заражались и сумасшедствовали. Все были в тревоге и не понимали друг друга, всякий думал, что в нем одном заключается истина, и мучился, глядя на других, бил себя в грудь, плакал и ломал себе руки. Не знали, кого и как судить, не могли согласиться, что считать злом, что добром Это язык и мысли «Легендыо Великом Инквизиторе». Несколькими строками ниже, от смутности настоящего- воображение продвигается вперед, к ужасу будущего. Момент этого-то ужасаи взят в некоторых местах «Легенды», в словах «об антропофагии», о"неумении человека различать добро и зло» и т. д.. Не знали, кого обвинять, кого оправдывать. Люди убивали друг друга в какой-то бессмысленной злобе. Собирались друг на друга целыми армиями, но армии, уже в походе, вдруг начинали сами терзать себя, ряды расстраивались, воины бросались друг на друга, кололись и резались, кусали и ели друг друга. В городах целый день били в набат: созывали всех, но кто и для чего зовет - никто не знал того, а все были в тревоге. Оставляли Здесь, собственно, ивыступает неустроимость, несогласимость человеческой мысли, которая кединству, всеобщности признания чего-либо истинным и окончательным -никогда не придет. самые обыкновенные ремесла, потому что всякий предлагал свои мысли, свои поправки и не могли согласиться; остановилось земледелие.

Кое-где люди сбегались в кучи, соглашались вместе на что-нибудь, клялись не расставаться, - но тотчас же начинали что-нибудь совершенно другое, чем сейчас же сами предполагали Мысль совершенно «Записок из подполья»., начинали обвинять друг друга, дрались и резались. Начались пожары, начался голод. Все и все погибало. Язва росла и подвигалась дальше и дальше.

Спастись во всем мире Это уже образы «Легенды», ей «оправданных иизбранных», 144 тысяч Апокалипсиса. могли только несколько человек: это были чистые и избранные, предназначенные начать новый род людей Через этислова данное место соединяется со «Сном смешного человека» в «Дневникеписателя», с полетом на новую землю, к новой породе людей, еще чистых инеразвращенных. и новую жизнь, обновить и очистить землю, - но никто и нигде не видал этих людей, никто не слыхал их слова и голоса».

«Преступление и нак.», Эпилог, II. Здесь мы имеем, таким образом, как бы узел, в котором связаны лучшие произведения Достоевского: это - заключение

«Преступления и наказания», в то же время - это тема «Бесов»; она входит, как образующая черта, в «Легенду о Великом Инквизиторе», которая и отвечает на потребность умиротворить этот хаос, уничтожить это смятение, и, хотя одною стороною, косым намеком, указывает на «Сон смешного человека» в

«Дневнике писателя». К стр. 76 - 86. «Идея понижения психического уровня человека, сужения его природы как средство устроения судьбы его на земле составляет вторую образующую черту «Легенды», отвечающую только что выясненной первой». - Первоначальное ее выражение, но без примеси религиозно-мистических основ, было сделано Достоевским в 1870 - 71 гг. в романе «Бесы». Это - теория, высказанная эпизодически вставленным лицом,

Шигалевым, и мы приведем из главы VII («У наших», отд. II) места, в которых или он сам, или за него другие указывают коренные пункты этой теории:

«Длинноухий Шигалев с мрачным и угрюмым видом медленно поднялся с своего места и меланхолически положил толстую и чрезвычайно мелко исписанную тетрадь на стол. Он не садился и молчал. Многие с замешательством смотрели на тетрадь, но Липутин, Виргинский и хромой учитель были, казалось, чем-то довольны. - Посвятив мою энергию, - начал он, - на изучение вопроса о социальном устройстве будущего общества, которым заменится настоящее, я пришел к убеждению, что все созидатели социальных систем, с древнейших времен до нашего 187… года, были мечтатели, сказочники, глупцы, противоречившие себе, ничего ровно не понимавшие в естественной науке и в том странном животном Язык и тон «Легенды»; под «естественною наукою"разумеется естественная наука о человеке, его психология, как онавыражается в фактах истории и текущей действительности., которое называется человеком. Платон, Руссо, Фурье, колонны из алюминия - все это годится разве для воробьев, а не для общества человеческого. Но так как будущая общественная форма необходима именно теперь, когда все мы наконец собираемся действовать, чтоб уже более не задумываться, то я и предлагаю собственную мою систему устройства мира. Объявляю заранее, что система моя не окончена. Я запутался в собственных данных, и мое заключение в прямом противоречии с первоначальной идеей, из которой я выхожу. Выходя из безграничной свободы, я заключаю безграничным деспотизмом Тема и «Легендыо Великом инквизиторе».. Прибавлю, однако ж, что, кроме моего разрешения общественной формулы, не может быть никакого. - Если вы сами не сумели слепить свою систему и пришли к отчаянию, то нам-то тут чего делать? - осторожно заметил один из слушающих. - Вы правы, - резко оборотился к нему Шигалев, - и всего более тем, что употребили слово «отчаяние». Да, я приходил к отчаянию; тем не менее все, что изложено в моей книге, - незаменимо, и другого выхода нет; никто ничего не выдумает. И потому спешу, не теряя времени, пригласить все общество, по выслушании моей книги, заявить свое мнение. Если же члены не захотят меня слушать, то разойдемся в самом начале, - мужчины - чтобы заняться государственною службой, женщины в свои кухни, потому что, отвергнув книгу мою, другого выхода они не найдут. Ни-ка-кого! Упустив же время, повредят себе, так как потом неминуемо к тому же воротятся Слова об отчаянии и об отсутствии иноговыхода проникают и «Легенду».. Среди гостей началось движение: «Что он, помешанный, что ли?» раздались голоса… - Тут не то-с, - ввязался наконец хромой. Вообще он говорил с некоторой как бы насмешливою улыбкой, так что, пожалуй, трудно было и разобрать, искренно он говорит или шутит.