Собор Парижской Богоматери

– Благодарю вас, dom Клод.

– Кстати, как здоровье вашего царственного больного? – продолжал архидьякон.

– Он плохо вознаграждает своего врача, – отвечал медик, искоса взглянув на своего спутника.

– Вы находите, кум Куаксье? – проговорил последний.

Эти слова, сказанные тоном удивления и упрека, заставили архидьякона пристальнее взглянуть на незнакомца, которого до этой минуты он наблюдал только украдкою, хотя и довольно внимательно. Не имей он тысячи причин сохранять добрые отношения с доктором Жаком Куаксье, этим всемогущим медиком короля Людовика XI, он ни за что не принял бы его в обществе незнакомой личности. Поэтому лицо его не отличалось особенною приветливостью, когда Жак Куаксье сказал:

– Кстати, dom Клод, я привел к вам собрата, который хотел видеть вас, прослышав о вашей славе.

– Так этот господин тоже служитель науки? – спросил архидьякон, устремляя проницательный взгляд на незнакомца, из-под нависших бровей которого сверкнул не менее острый и недоверчивый взор. Насколько можно было разглядеть при слабом свете трехсвечника, спутник Жака Куаксье был старик лет около шестидесяти, среднего роста, довольно болезненный и хилый на вид. Профиль его лица, хотя и буржуазного типа, таил в себе что-то строгое и величественное: глаза его из глубоких впадин сверкали огнем, вырывавшимся точно из недр пещеры, а под шапкой, надетой на самый нос, можно было угадать очертания высокого лба, говорившего об одаренности.

Незнакомец сам ответил на вопрос архидьякона.

– Уважаемый учитель, – проговорил он внушительным тоном, – ваша слава дошла до меня, и я пожелал с вами посоветоваться. Я – небогатый провинциальный дворянин и всегда с величайшим почтением отношусь к людям науки… Но вы еще не знаете моего имени. Мое имя – кум Туранжо.

«Странное имя для дворянина!» – подумал архидьякон, в то же время чувствуя, что перед ним сильная и незаурядная личность.

Чутьем своего выдающегося ума он угадывал такой же ум и под отделанной мехом шапкою кума Туранжо. По мере того как он пристальнее всматривался в эту полную достоинства фигуру, ироническая усмешка, вызванная на его собственном угрюмом лице присутствием Жака Куаксье, постепенно исчезала, как исчезает вечерняя заря на ночном небе. Мрачный и молчаливый, он уселся опять в свое глубокое кресло, привычно облокотился на стол и подпер лоб рукою. После нескольких минут раздумья он знаком пригласил своих посетителей сесть и произнес, обращаясь к куму Туранжо:

– Вы желаете посоветоваться со мною, сударь, – но о чем же?

– Отец мой, – ответил кум Туранжо, – я болен, очень болен, а вы, говорят, второй Эскулап! Вот я и пришел просить у вас медицинского совета.

– Медицинского! – воскликнул архидьякон, покачав головою.

Подумав с минуту, он продолжал:

– Кум Туранжо, – если вас действительно так зовут, – поверните голову, и вы увидите мой ответ вот на этой стене.

Кум Туранжо повиновался и прочитал находившуюся как раз над его головою надпись, выцарапанную на стене: «Медицина – дочь сновидений. Ямвлих».

Между тем доктор Жак Куаксье выслушал вопрос своего кума с досадой, которую еще усилил ответ Клода. Он нагнулся к уху кума Туранжо и сказал ему так тихо, что архидьякон не мог его расслышать:

– Я предупреждал вас, что это сумасшедший, но вы все-таки пожелали его видеть…

– А может быть, этот сумасшедший и прав, доктор Жак, – так же тихо, но с горькою улыбкою ответил кум Туранжо.

– Как вам будет угодно, – сухо проговорил медик и, обращаясь к архидьякону, громко сказал: – Однако, dom Клод, вы очень быстры в своих суждениях, и для вас разделаться с Гиппократом, очевидно, так же легко, как обезьяне разгрызть орех… Называть медицину сновидением! Я уверен, что если бы вас услыхали господа аптекари и лекаря, то непременно побили бы вас каменьями… Так, следовательно, вы отрицаете влияние микстур на кровь, не признаете пользы мазей для тела? Отрицаете вековечную аптеку трав и металлов, которую называют природой и которая нарочно устроена для того вечного больного, которого зовут человеком?

– Я вовсе не отрицаю ни аптеки, ни больного, – холодно возразил Клод, – я отрицаю только медика.

– Так, по-вашему, – с жаром продолжал Куаксье, – неправда, что подагра – простой вошедший внутрь лишай, что огнестрельную рану можно вылечить прикладыванием к ней жареной мыши, что надлежащим образом перелитая в старые жилы молодая кровь возвращает старикам молодость?.. Отрицаете, что дважды два – четыре и что в корчах тело сначала выгибается вперед, а потом назад?

– Нет, я просто составил себе о некоторых вещах особое мнение, – спокойно ответил архидьякон.

Куаксье весь покраснел от негодования.

– Полно, полно, мой добрый Куаксье, не будем сердиться, – сказал кум Туранжо. – Не забывайте, что господин архидьякон наш друг.

– Да и в самом деле, что спрашивать с сумасшедшего! – вполголоса проворчал Куаксье, успокаиваясь.

– Ну, мэтр Клод, – продолжал кум Туранжо после короткой паузы, – вы меня совсем обескуражили. Я было шел к вам за двумя советами: относительно моей болезни и насчет моей звезды.

– Милостивый государь, – ответил архидьякон, – если вы пришли именно с этим намерением, то не стоило и затруднять себя подниматься ко мне по лестнице. Я не верю ни в медицину, ни в астрологию.

– В самом деле? – с удивлением произнес кум Туранжо.

Куаксье насильственно засмеялся и шепнул своему спутнику:

– Ну, разве вам теперь не ясно, что это сумасшедший?.. Не верит даже в астрологию!

– Как можно воображать, что каждый луч звезды изображает из себя нить, прикрепленную к голове человека! – продолжал Клод.

– Так во что же вы верите? – воскликнул кум Туранжо.

Архидьякон с минуту, как бы в нерешимости, помолчал, потом с мрачною улыбкой, противоречившей его словам, проговорил:

– Credo in Deum [68].

– Dominum nostrum [69], – добавил кум Туранжо, сотворив крестное знамение.

– Amen [70], – докончил Куаксье.

– Уважаемый учитель, – продолжал кум Туранжо, – я душевно рад видеть вас таким твердым в религии. Но неужели, будучи таким великим ученым, вы ради религии перестали признавать науку?

– Нет! – воскликнул архидьякон, схватив руку кума Туранжо, и в его потускневших было глазах вспыхнул луч прежней восторженности. – Нет, я не отрицаю науки!.. Если я столько времени ощупью, ползком, не щадя сил, пробирался по запутанному лабиринту подземных ходов храма науки, то, конечно, в конце концов не мог не увидать мерцающий вдали, в страшной глубине, огонек, светоносное сияние, отблеск того ослепительного света, которым должна быть наполнена центральная лаборатория вселенной, где мудрые и терпеливые находят Бога.

– Но какую же из наук вы считаете верною и истинною? – спросил кум Туранжо.

– Алхимию.

– Помилуйте, dom Клод, может быть, алхимия и права! – вскричал Куаксье. – Но зачем же поносить медицину и астрологию?

– Затем, что ваша наука о человеке и о небе – ничто! – с жаром проговорил архидьякон.

– Стало быть, – возразил медик с усмешкой, – по-вашему, Эпидавр и всю Халдею можно побоку?

– Послушайте, мессир Жак, – ответил Клод, – будем говорить положа руку на сердце. Я ведь не медик короля и не получал от его величества сада Дедала, чтобы наблюдать там звезды. Не сердитесь и выслушайте меня… Скажите по совести, какую вы извлекли истину… Я уж не говорю из медицины – она не имеет под собою ровно никакой почвы, – но что дала вам астрология? Укажите мне достоинства вертикального бустрофедона и открытия чисел зируф и зефирот.

– Значит, вы отрицаете и симпатическую силу клавикулы, и происхождение от нее кабалистики?

– Заблуждение, мессир Жак! Ни одна из ваших формул не приводит ни к чему реальному, тогда как алхимия имеет за собою множество открытий. Что вы можете возразить против тех истин, до которых дошли путем алхимии?.. Например, благодаря этой науке известно, что лед, пробывши в земле тысячу лет, превращается в горный кристалл; что свинец – родоначальник всех металлов, за исключением золота, которое не может быть названо металлом, оно скорее – свет, и что свинцу нужно всего четыре периода, в двести лет каждый, чтобы последовательно перейти сначала в красный мышьяк, потом – в олово, а из олова – в серебро… Разве это не положительные факты? Но верить в клавикулу, в полную линию и во влияние на человека звезд так же смешно, как, например, верить вместе с обитателями великого Катея, что иволга может превращаться в крота, а хлебные зерна – в рыбу чебак.