Горемыка Павел

оясанную шёлковым поясом с кистями, в фуражке и высоких сапогах своей работы, высокий, сильный, с серьёзным лицом, он мало походил на ремесленника, и вообще трудно было отнести его по внешнему виду к тому или другому классу людей.

Вот каким он был к тому времени, когда в его жизни произошло то, что его "приподняло, да и шлёпнуло", как выразился его хозяин.

- Эй ты, арестант! - обратился Мирон Савельев к мальчику Сеньке, выходя однажды утром в мастерскую. - Почисти сегодня самовар-то, а то он у тебя грязнее твоей рожицы! А ты, Павел, сегодня поручиковы сапоги постарайся отделать, слышишь?

- Ладно! - сказал Панька, набирая каблук и не оглядываясь на подсевшего к нему хозяина.

Гусь, вздев на нос очки, тачал на машине голенище и наполнял комнату сухим и резким стуком.

В прокопчённую табачным дымом и запахом кожи мастерскую через раскрытые окна смотрело майское солнце и врывался с улицы шум шагов и грохот пролёток.

Мирон Савельевич посмотрел в окно, мимо которого мелькали разнообразные человеческие ноги, взял в руки кусок кожи, рассматривая его, прищурил глаза и заговорил старческим баском:

- А к нам постоялки интересные переехали. Две. Из ночных бабочек. Держи ухо востро, ребятишки!

Ему никто не отвечал, но это ничуть не смутило его, и после маленькой паузы он продолжал:

- Вот бы ты, Павлуха, и познакомился! Авось, хоть говорить-то выучился бы. А то что за монах? Или ты в рай, может, собираешься? Не трудись, брат! сапожников туда не пускают. Надобности в них нет, все там босиком ходят, потому что и погода там райская. Н-да!..

- Ма-аррро!.. жно хароо-о! - раскатистым тенором пропели на улице.

- Так вот заведи-ка, Паша, деликатные отношения с постоялками-то! а? Они бы тебя живо раскалили, переплавили и в новую форму отлили. Хоть у Соломона и сказано "не отдавай женщине сил твоих, ни путей твоих губительницам царей", но это не про нас писано. Они, эти самые женщины, весёлые штучки, право! Дать им ежели волю, сейчас бы они весь божий свет вверх тормашками переворотили. Ух ты, какой бал задали бы! Первым долгом все бы замужние - мужей по шапке, а девицы - марш-марш замуж! Превесёлая канитель вышла бы из этого!

Сегодня Мирон Савельев был в ударе и, не умолкая, "завирался", как называл его фантазии благочестивый Гусь, кончивший стучать машиной и глубокомысленно рассматривавший голенище, стараясь изобразить фальцетом концертное "Царю небесный". Вместо фальцета получилось змеиное шипение, и Гусь, потирая свою длинную шею рукой, ожесточённо отхаркивался и плевался по сторонам.

- Ты чего, Павел, такой красный? - вдруг, взглянув на работника, спросил Мирон Савельев. - И лоб в поту!..

- Не знаю! - глухо ответил Павел, проводя рукой по лбу и пачкая его чем-то чёрным.

- Ты не натирайся сажей-то, не поможет! - резонно заметил ему хозяин. - И глаза у тебя тово, мутные! нездоров ты?

- Да... нездоров... Очень неможется...

- Так что же? - подумал хозяин. - Ну, брось работать-то. Вон он дошьёт сапоги... Иди