Дитте - дитя человеческое

Ларс Петер смущенно молчал, щурясь на огонь лампы. В таком свете — в сказочном ореоле, создаваемом невинной детской фантазией, эта часть приключения ему не представлялась. Чем-то нехорошим отзывалось это… да, прямо-таки изменой Сэрине.

— Еще простит ли мне это мать, — заключил он.

— Ну, вот еще! Уж хорошо, что ты не порезался! — воскликнула Дитте.

Ларс Петер поднял голову и с недоумением воззрился на девочку.

— Да как же? Ведь между вами должен был лежать обнаженный меч! Так всегда полагается. Принцессы ведь такие нежные, до них нельзя и дотронуться.

— Вот оно что?.. Да, да, ну, конечно!

Ларс Петер ее сразу сообразил, но объяснение пришлось ему по душе, и он его усвоил. На этом можно было успокоиться.

— Да, страшная штука водиться с принцессами, хоть сам-то и не видишь опасности, — закончил он разговор.

Ларс Петер оставил мысль о свидании с Сэрине, пока она в тюрьме. Конечно, хорошо было бы навестить ее, пожать ей руку — хоть и сквозь решетку. Но делать нечего. Надо запастись терпением и дожидаться, пока пройдет срок, установленный властями.

Для него все наказание сводилось к тому, что они были разлучены и не могли в течение всех этих лет жить общей жизнью. Представить себе положение Сэрине в тюрьме у него не хватало воображения, поэтому ему трудно было подолгу задерживаться на мысли о жене. Но бессознательно он тосковал по ней, часто до боли в сердце.

Ларс Петер работал уж не с прежним рвением, у него не было к этому побудительной силы. Вообще он слишком легко мирился с обстоятельствами, и уже некому было подстрекать его, пилить за то, что они живут беднее других. Дитте была слишком добродушна и скорее готова была сама взвалить на себя все заботы.

И как-то тише стал он и еще больше ссутулился. Меньше возился и шутил с ребятишками, реже рокотал его бас. Без прежнего веселого мурлыканья подъезжал он теперь к воротам чужих дворов, без прибауток вел куплю и продажу. Он чувствовал, что люди сплетничают о нем и его делах, и это портило ему настроение. Результаты этого не замедлили сказаться. Хозяйки и работницы, которых он больше не веселил и не смешил, перестали отыскивать и припасать для него всякий хлам. Перестали и зазывать его к себе для поручений — все-таки муж убийцы! Дела у него становилось все меньше и меньше, но он был доволен этим, — мог больше времени проводить дома, с детьми.

Соответственно падали и его доходы. Но благодаря Дитте они все-таки перебивались понемножку. Она, хоть и ребенок еще, была мастерица изворачиваться, сводить концы с концами, и настоящей нужды семья не терпела.

Теперь у Ларса Петера было достаточно досуга, чтобы строиться, да и материал — бревна, кирпичи валялись на дворе постоянным укором.

— Что же ты, скоро примешься строить? — спросила однажды Дитте. — Люди говорят, материал портится.

— Ты где это слышала? — с горечью отозвался он.

— В школе.

Стало быть, и об этом говорили. Чуть не обо всем, что касалось его, судили и рядили на все лады. Нет у него никакой охоты строиться!

— Крыша над головой у нас ведь есть, — равнодушно сказал он, — а кому наша хижина не по нраву, пусть даст нам другую.

Так бревна и кирпичи и продолжали валяться и портиться, но ему как будто и дела не было до того, что они все больше и больше покрываются плесенью.

И для чего ему строиться? Сорочье Гнездо и останется сорочьим гнездом, сколько его ни обстраивай. Сэрине не прибавила ему доброй славы. Она все старалась подняться с семьей повыше и только столкнула ее на самую низкую ступень. Прежде над их домом висело только несчастье, заставляя добрых людей сторониться, теперь на него легло клеймо преступления. Никому не пришло бы в голову зайти к Живодеру в сумерки, да и днем от него старались держаться подальше. Детей, как отродья убийцы, тоже избегали, вся семья была на плохом счету.

При этом, в объяснение своей брезгливости и в оправдание своего поведения, пытались еще приписывать Живодеру с семьей разные пороки. Одно время прошел слух, будто обитатели Сорочьего Гнезда — воришки. Но эта клевета сама собой рассеялась. Тогда выдумали, будто в доме «нечисто», — старуха приходит с того света искать свои деньги, и ее будто видели то одни, то другие ночью близ Сорочьего Гнезда.

Прежде всего страдали от злых языков дети. Другие ребятишки-школьники безжалостно бросали им все это в лицо. Дети приходили домой заплаканные, и тогда до Ларса Петера, в свою очередь, доходили сплетни. К нему самому никто не осмеливался подступиться даже с намеками. Пусть бы попробовали! У Живодера так и чесались руки проучить этих зловредных сплетников, которые не желали оставить в покое его семью. И он не прочь был поймать хоть одного из этих негодяев на месте. Он преспокойно разбил бы ему голову, а там — будь что будет!

Кристиан тоже ходил уже в школу, в самый младший класс. Занятия бывали через день, и его смена не совпадала со сменой Дитте, которая училась в старшем классе. Мальчугану нелегко было одному отбиваться от всех, и его по утрам с трудом удавалось отправить в школу.

— Они дразнят меня «сорочьим отродьем»! — плакал он.

— А ты тоже надавай им прозвищ! — советовала Дитте и выпроваживала его.

Но однажды учитель прислал записку, что мальчик слишком часто пропускает занятия. Потом прислал вторично. Дитте понять не могла, в чем дело. Как следует взялась она за братишку и выпытала у него, что он постоянно пропускает уроки: пойдет как будто в школу, а сам бродит где-нибудь весь день в домой возвращается, только когда уроки кончатся. Дитте ничего не сказала об этом отцу, чтобы не огорчать его.

Под гнетом отчуждения от других людей обитатели Сорочьего Гнезда теснее привязывались друг к другу. В них появилось что-то напоминавшее затравленных животных. Теперь Ларc Петер твердо решил давать отпор людям — всегда готов был огрызнуться и без дальнейших разговоров пустить в ход кулаки. Вся семья стала недоверчивой, подозрительной. Стоило ребятишкам, игравшим около дома, завидеть на дороге людей, которые должны были проехать мимо Сорочьего Гнезда, они со всех ног кидались в дом и поглядывали на проезжих только сквозь треснувшие стекла окон. А Дитте, как волчица своих детенышей, оберегала братишек и сестренку от всякой обиды со стороны других детей. Она и огрызалась и дралась, защищая их, и отругивалась в случае нужды, не стесняясь. Как-то раз Ларc Петер проезжал мимо школы, и учитель, остановив его, пожаловался на девочку — очень уж груба, ругается ужасными словами. Отец стал в тупик. Как же это так? Дома она держала себя всегда так хорошо и строго следила за тем, чтобы младшие дети вели себя прилично. Он заговорил об этом с Дитте, вернувшись домой, но она с окаменевшим лицом заявила, что «не намерена спускать обид никому и ни за что».

— Так посиди дома; посмотрим, что из этого выйдет.

— А выйдет то, что на нас наложат штраф за каждый пропущенный день. И, наконец, придут и силой отправят меня в школу, — с горечью сказала Дитте.

— Ну, отправить тебя силой не так-то просто. Тут кое-кто за тебя вступится. — Ларc Петер зловеще потряс головой.

Но Дитте ни за что не соглашалась на это, — она сама сумеет постоять за себя.

— Я имею такое же право быть в школе, как и все прочие, — задорно сказала она.

— Ну да, право ты имеешь, конечно. Но обидно, что вам приходится столько терпеть от людской злобы.

Ларс Петер почти совсем перестал разъезжать и занялся обработкой своего клочка земли, — так он был ближе к дому и к детишкам. он уже не мог быть спокоен за семью. Люди ополчились против них, вредили им. Когда он отлучался из дому, он не знал ни минуты покоя. Ему все чудилось, что дома вот-вот стрясется беда. Дети только радовались перемене.

— Ты и завтра дома, отец? — спрашивали двое меньших каждый вечер, не сводя с него глаз и обнимая его могучие колени. Ларc Петер утвердительно кивал.

— Нам нужно теснее сбиться в кучу в нашем Сорочьем Гнезде, — оправдывался он перед Дитте. — Мы не в силах стряхнуть с себя кличку Живодеров. И от… другой нам тоже не избавиться. Но никому не удастся помешать нам дружно жить.