Исповедь сына века

Казалось, что этот молодой человек - вам незачем знать его имя - всегда любил меня. Давнишняя детская дружба с годами перешла в любовь. Когда мы оставались наедине, он начинал говорить мне об ожидавшем нас счастье, рисовал мне свое нетерпение. Я была лишь одним годом моложе его. Случилось так, что он свел знакомство с одним безнравственным человеком, с проходимцем, который всецело подчинил его своему влиянию. В то время как я с детской доверчивостью отдавалась ласкам своего жениха, он решил обмануть отца, нарушить слово, данное ему и мне, обесчестить меня, а затем бросить.

Однажды утром его отец пригласил нас в свой кабинет и здесь, в присутствии всех членов семьи, назначил день нашей свадьбы. Вечером того же дня мой жених встретился со мной в саду, заговорил о любви еще более пылко, чем обычно, сказал, что, поскольку день нашей свадьбы решен, он считает себя моим мужем и что он давно уже мой муж в глазах бога. Я могу привести в свое оправдание лишь мою молодость, неведение и доверие, которое я к нему питала. Я отдалась ему, еще не став его женой, а неделю спустя он покинул дом своего отца. Он бежал с женщиной, с которой его свел этот новый приятель. Он написал нам, что уезжает в Германию, и мы никогда больше не видели его.

Вот в нескольких словах история моей жизни. Мой муж знал ее, как теперь знаете вы. Я очень горда, мой мальчик, и в своем одиночестве я поклялась, что никогда ни один мужчина не заставит меня выстрадать еще раз то, что я выстрадала тогда. Я увидела вас и забыла свою клятву, но не забыла своих страданий. Вы должны бережно обходиться со мной. Октав. Если вы больны, то и я тоже больна. Мы должны заботиться друг о друге. Теперь вы видите, дорогой мой, я тоже хорошо знаю, что такое воспоминания прошлого. И мне тоже они внушают минутами мучительный страх, когда я нахожусь рядом с вами, но я буду мужественнее, чем вы, потому что, мне кажется, из нас двоих я страдала больше. Начинать придется мне. Мое сердце не очень уверено в себе, я еще очень слаба. Жизнь моя в этой деревушке текла так спокойно, пока не явился ты! Я так твердо обещала себе ничего не изменять в ней! Все это делает меня особенно требовательной. И все-таки, несмотря ни на что, я твоя. Как-то, в одну из твоих хороших минут, ты сказал, что провидение поручило мне заботиться о тебе, как о сыне. Это правда, друг мой, я не всегда чувствую себя твоей возлюбленной. Часто бывают дни, когда мне хочется быть твоей матерью. Да, когда ты причиняешь мне боль, я перестаю видеть в тебе любовника, ты становишься для меня больным, недоверчивым или упрямым ребенком, и мне хочется вылечить этого ребенка, чтобы вновь найти того, кого я люблю и хочу всегда любить. Только бы бог дал мне достаточно силы на это, - добавила она, глядя на небо. - Только бы бог, который видит нас, который слышит меня, бог матерей и возлюбленных, помог мне выполнить эту задачу. И тогда - пусть я паду под этим непосильным бременем, пусть моя гордость возмущается, пусть мое бедное сердце готово разорваться... пусть вся моя жизнь...

Она не договорила, слезы хлынули из ее глаз. О боже, она опустилась на колени, сложила руки и склонилась над камнем. Ее фигурка дрожала на ветру, как кусты вереска, росшие вокруг нас. Хрупкое и возвышенное создание! Она молилась за свою любовь. Я нежно обнял ее.

- О мой единственный друг! - вскричал я. - Моя возлюбленная, моя мать, сестра моя! Помолись и за меня, попроси, чтобы я мог любить тебя той любовью, какой ты заслуживаешь. Попроси, чтобы я мог жить, чтобы мое сердце омылось в твоих слезах и чтобы оно сделалось непорочным.

Мы упали на камни. Все молчало вокруг нас. Сияющее звездное небо раскинулось над нашими головами.

- Узнаешь ли ты это небо? - спросил я у Бригитты. - Помнишь ли ты наш первый вечер?

Благодарение богу, мы ни разу больше не приходили к этой скале. Это алтарь, оставшийся неоскверненным, единственное из немногих видений моей жизни, еще не утратившее в моих глазах своего белого одеяния.

4

Как-то вечером, переходя через площадь, я поровнялся с двумя мужчинами, которые стояли, разговаривая между собой.

- Говорят, что он очень груб с ней, - сказал один довольно громко.

- Она сама виновата, - ответил другой. - Зачем было выбирать такого человека? До сих пор он знался только с продажными женщинами. Теперь она наказана за свое безумие.

Было темно; я хотел подойти ближе, чтобы рассмотреть говоривших и услышать продолжение разговора, но, заметив меня, они тотчас удалились.

Бригитту я застал в тревоге: ее тетка была серьезно больна. Она едва успела сказать мне несколько слов. Я целую неделю не имел возможности видеться с ней и узнал только, что она выписала врача из Парижа. Наконец она прислала за мной.

- Тетушка умерла, - сказала она мне, - я потеряла единственное близкое существо, еще остававшееся у меня на земле. Я теперь одна в мире и хочу уехать отсюда.

- Так, значит, я решительно ничего не значу для вас?

- О друг мой, вы знаете, что я люблю вас, и часто мне кажется, что и вы любите меня. Но могу ли я рассчитывать на вас? Я принадлежу вам, но, к несчастью, вы не принадлежите мне. Это о вас Шекспир сказал свои грустные слова: "Сделай себе платье из переливчатого шелка, потому что сердце твое подобно опалу, отливающему тысячей цветов". А я, Октав, - добавила она, показывая на свое траурное платье, - я обрекла себя на один цвет, и это надолго, я не собираюсь изменять ему.

- Вы можете уехать, если хотите, но я - или покончу с собой, или поеду вслед за вами. Ах, Бригитта, - вскричал я, бросаясь перед ней на колени, когда умерла ваша тетка, вы решили, что у вас никого больше нет! Это самое жестокое наказание, какому вы могли меня подвергнуть. Никогда еще я так болезненно не ощущал всей ничтожности своей любви к вам. Вы должны отказаться от этой чудовищной мысли. Я ее заслужил, но она убивает меня. О боже! Неужели правда, что я ничего не значу в вашей жизни, а если значу то лишь в силу того зла, которое причинил вам!

- Не знаю, кто так интересуется нами в этих краях, - сказала она. - С некоторых пор в деревне и в окрестностях идут странные пересуды. Одни говорят, что я погубила себя, обвиняют меня в неосторожности, в легкомыслии. Другие изображают вас жестоким и опасным человеком. Не знаю, каким образом, но люди проникли в самые сокровенные наши мысли. То, что, как мне казалось, было известно только мне одной, - неровность вашего характера и печальные сцены, вызванные этим, - все вышло наружу. Моя бедная тетушка рассказала мне об этом. Она давно уже знала все, но скрывала от меня. Уж не ускорило ли все это ее смерть, не сделало ли ее более мучительной? Когда я встречаюсь с моими старыми приятельницами, они холодно здороваются со мной или удаляются при моем приближении. Даже мои милые крестьянки, эти славные деревенские девушки, которые так любили меня, пожимают плечами, когда видят, что мое место у оркестра пустует на их скромном воскресном балу. Как и чем объяснить все это? Я не знаю, и, конечно, вы тоже не знаете причины, но я должна уехать, я больше не в силах это выносить. А эта смерть, эта внезапная и ужасная болезнь, и, главное, это одиночество! Эта опустевшая комната! Я теряю мужество. О друг мой, друг мой, не покидайте меня!

Она заплакала. В соседней комнате я заметил разбросанные в беспорядке вещи, чемодан, стоявший на полу; все указывало на приготовления к отъезду. Мне стало ясно, что Бригитта, как только умерла ее тетка, хотела было уехать без меня, но что у нее не хватило мужества. И действительно, она была так удручена, так подавлена, что с трудом говорила. Положение ее было ужасно, и виновником этого был я. Мало того, что она была несчастна, но ее публично оскорбляли, и человек, в котором она должна была бы найти утешение и поддержку, являлся для нее лишь источником еще больших тревог и мучений.

Я так остро ощутил всю тяжесть своей вины, что мне стало стыдно перед самим собой. После стольких обещаний, стольких бесплодных порывов, стольких планов и надежд - вот что я сделал, и это в течение трех месяцев! Я думал, что в сердце моем таилось сокровище, а нашел в нем лишь ядовитую желчь, тень мечты и несчастье женщины, которую обожал. Впервые я увидел себя в истинном свете. Бригитта ни в чем не упрекала меня. Она хотела уехать и не могла, она готова была продолжать страдать. И вдруг я спросил у себя, не должен ли я оставить ее, не должен ли бежать и освободить ее от мучений.