ЛЕСНОЙ ЗАМОК

Франк утверждал, будто ему удалось ознакомиться с неопровержимыми доказательствами. Он поведал Гитлеру, что ему показали письмо господина Франкенбергера — отца юноши, который якобы разделил ложе с Марией Анной. Автор письма брал на себя обязательство материально поддерживать Алоиса вплоть до достижения тем четырнадцатилетнего возраста.

Наш Адольф, однако же, не согласился с подобными утверждениями. Он сказал Гансу Франку, что подлинная история, поведанная ему родным отцом, заключается в том, что его настоящим дедом был Иоганн Георг Гидлер, двоюродный брат Марии Анны, женившийся на ней, когда Алоису уже исполнилось пять лет.

— Так или иначе, — сказал Гитлер Франку, — я был бы не прочь собственными глазами взглянуть на письмо, которое этот еврей написал моей бабушке.

Франк сообщил Гитлеру, что самого письма у него еще нет. Нынешний владелец заломил за него несусветную цену. К тому же наверняка изготовил фотокопии.

— Но вам-то показали оригинал? — спросил Гитлер.

— В кабинете владельца, причем только из его рук. Там же присутствовали двое здоровенных охранников и прямо на письменном столе лежал пистолет. Интересно, чего он боялся?

Гитлер кивнул.

— Да ведь и внезапная смерть человека вроде этого ничего не исправит. Оригинал и фотокопию он наверняка припрячет в разных местах.

Так ко всем заботам и тревогам фюрера добавилась новая.

В 1938 году, однако же, начало вырисовываться альтернативное решение проблемы. Прежде всего, возникли сомнения в том, что к тому моменту, как Алоису исполнилось пять лет, его мать продолжала получать регулярное денежное вспомоществование. После бракосочетания в 1842 году они с Иоганном Георгом Гидлером оказались столь бедны, что не смогли зажить под собственным кровом. Какое-то время им пришлось спать в соседском хлеву, используя в качестве ложа деревянную кормушку для крупного рогатого скота. Разумеется, одно это еще не доказывает, что деньги прекратили поступать вовсе. Иоганн Георг мог пропивать всё до последнего гроша. В Штронесе о его пьянстве ходили легенды. Строго говоря, тот факт, что он потреблял огромное количество спиртного, противоречит свидетельствам о нищете «молодой пары»; да и с какой стати пятидесятилетнему пьянице вроде Иоганна Георга было бы жениться на сорокасемилетней женщине с незаконнорожденным пятилетним сыном, кабы у нее не водились деньжата ему на выпивку? Хуже того, столь хронический алкоголик едва ли мог бы доводиться Алоису родным отцом. Иоганн Георг Гидлер и словом не возразил, когда Мария Анна попросила его младшего брата, которого тоже звали Иоганном (только на сей раз это был Иоганн Непомук Гидлер), взять мальчика к себе на воспитание. Иоганн Не-помук, младший брат, был, в отличие от старшего, непьющим и работящим земледельцем с женой и тремя дочерьми, вот только собственного сына у него не было.

Итак, на роль кандидата в отцы теперь напрашивался Иоганн Непомук. Могло ли такое быть? Вполне правдоподобная возможность. Но слишком рано еще было окончательно исключать еврея.

Гиммлер послал меня в Грац, и мне пришлось заняться мучительными изысканиями в архивах столетней давности. В городских анналах не значилось ни одного человека по фамилии Франкенбергер. Я полез в хронику иудейской культурной общины Граца, и здесь-то меня и поджидало открытие. Евреев изгнали из этих мест в 1496 году, и триста сорок один год спустя, в 1837-м, когда родился Алоис, им все еще не разрешили сюда вернуться. Выходит, Ганс Франк солгал?

Ознакомившись с результатами моих поисков, Гиммлер воскликнул: «Смелый мужик, этот Франк!» Как Хайни вслед за этим озаботился объяснить мне, следовало мысленно вернуться из 1938 года в 1930-й. К этому времени, когда, собственно, и было получено письмо Уильяма Патрика Гитлера, Ганс Франк пребывал на положении одного из целой стаи юристов, вьющихся вокруг наших людей в Мюнхене, и только сейчас стало окончательно ясно, на какой риск он пошел. Он сочинил историю про компрометирующее письмо с целью проложить себе тропинку поближе к фюреру. И поскольку этот документ так и не был предъявлен Гитлеру, фюрер вынужден был теряться в догадках: мистифицирует ли его Франк, говорит ли правду или (что было бы хуже всего) не только видел письмо, но и сумел наложить на него лапу? Если бы Гитлер послал независимого исследователя в Грац, для Франка это обернулось бы полным крахом, однако он все равно пошел на блеф и, как сейчас выяснилось, выиграл.

Поскольку Гиммлер предполагал превратить меня в одного из своих ближайших помощников, он также поведал мне, что не собирается пускать в ход собранную мною информацию, а значит, и не расскажет Гитлеру о том, что в 1837 году в Граце никаких евреев не было и быть не могло. Гитлеру не расскажет, а вот Франку сообщит обязательно. Я поймал его мысль на лету, и рассмеялись мы в один голос. Какому члену правящей группировки не хочется подвесить на крючок любого другого, а лучше всех остальных сразу? Теперь Франк оказался у моего начальника на крючке. С оглядкой на это он в дальнейшем служил Гиммлеру верой и правдой. В 1942 году (к этому времени Франк успел получить прозвище Польский Мясник) Гитлер вновь занервничал из-за далеко не исключенного деда-еврея и попросил нас отправить надежного человечка в Грац. Гиммлер, теперь уже однозначно покрывая Франка, солгал фюреру, будто выполнил это задание, но его агент не сумел нарыть ничего определенного. А с учетом того, что все тогда только и думали что о войне, данное дело можно было преспокойно спустить на тормозах. Во всяком случае, Гиммлер посоветовал Гитлеру поступить именно так.

Книга вторая

ОТЕЦ АДОЛЬФА

Более чем столетие отделяет 1942 год от 1837-го. Как, кстати, и 1938-й. Я вновь обращаюсь к последней дате в связи с небольшим эпизодом, случившимся в Австрии в ходе аншлюса. Этот эпизод позволяет лучше понять Гиммлера. И если за глаза его по-прежнему пренебрежительно называли Хайни — со своей неуклюжей походкой, необъятной, хотя и совершенно плоской задницей, он выглядел столь же смешно и жалко, как любая посредственность, которой волею судеб удалось взобраться на самый верх, — то насмешникам была видна исключительно внешняя оболочка, Никто, включая самого Гитлера, не исповедовал философских принципов национал-социализма с такой серьезностью и последовательностью, как Гиммлер.

Я вспоминаю, как в первое же утро после победного марша коричневорубашечников на Вену один их отряд, состоящий из типичных пивососов, выгнал на улицу изрядное число старых и пожилых евреев и заставил драить пешеходные дорожки зубными щетками. Штурмовики с хохотом наблюдали за жертвами издевательств. Фотографии этого позорища попали в европейские и американские газеты и были напечатаны на первой полосе.

На следующий день Гиммлер обратился к ближнему кругу: «Дорогостоящая получилась потеха, и я рад, что никто из рядов СС не принял участия в этом безобразии. Нам всем прекрасно известно, что такие действия приводят к снижению морали и разлагают лучших бойцов. И наверняка хулиганы во всей Вене решат, что им отныне предоставлен карт-бланш. Тем не менее не стоит отвергать с порога низменные инстинкты, выплеснувшиеся в данном случае наружу. По здравом размышлении я решил считать этот эпизод успешной акцией осмеяния. — Он сделал паузу. Мы слушали его, затаив дыхание. — Многим нашим соплеменникам присуще странное, я бы даже сказал — сокровенное, чувство собственной неполноценности. Они считают, что евреи куда целеустремленнее, чем большинство немцев, евреи куда лучше учатся и добиваются поэтому в жизни большого успеха. В еврейских умах господствует уверенность в том, что, работая лучше, чем люди титульной нации, они рано или поздно возьмут верх над коренным населением любой страны, которую изберут себе средой обитания.

Вот почему эта коллективная выходка свидетельствует, я бы сказал, пусть и о грубом, однако инстинктивно правильном всплеске немецкого национального самосознания. Она призвана продемонстрировать евреям, что труд в отрыве от честолюбивых планов полностью обессмысливается. "Начищайте зубными щетками тротуары, — сказали им тем самым наши парни, — потому что вы, евреи, осознаете вы это или нет, занимаетесь совершенно тем же самым изо дня в день. Ваша пресловутая ученость вам тут не поможет, напротив, она вас только запутает». Вот почему, хорошенько поразмыслив, я не осуждаю поведения этих рядовых нацистов».