Скуки ради

V

В казино, под пение чувствительного и разбитого тенора, под говор играющих в карты, под шелест женских платьев и шум бегающих гарсонов, какой-то господин спал за листом газеты. Над газетой было видно что-то вроде лоснящегося страусового яйца, и но нем-то я узнал защитника алжирских людоедов, ехавшего со мной в вагоне.

Когда доктор проснулся, я завел с ним речь и, между прочим, напомнил ему о том, как он встревожил Пелисье, "работающего в Маконах".

- У меня такая глупая привычка, - сказал доктор, - и, несмотря на лета, она не проходит. Меня сердит театральное негодование и грошовая нравственность этих господ. Долею все это - ложь, комедия, а долею - того хуже: они сами себя уважают за то, что не наделали уголовщины; им кажется достоинством, что, выходя от Вефура, они не едят детей и, получая десять процентов с капитала, не воруют платки. Вы - иностранец, вы мало знаете наших буржуа pur sang [чистокровных (фр.)].

- Догадываюсь, впрочем.

- Я в вагоне рассказал алжирскую шалость, когда-нибудь я вам расскажу и не такие проказы парижан. Тут поневоле забудешь Фатиму и ее голодную семью… Мне, на старости лет, всего лучше идет роль того доктора, который ходил в романе Альфреда де Виньи лечить рассказами своего нервного пациента от "синих чертиков". Жаль, что я не так серьезен, как мой собрат.

- Я лечусь у вас у одного, доктор, к тому же я у меня головные боли без нервности и без всяких голубых и синих чертей.

…Семь часов утра. Проклятый дождь, не перестает четвертый день, мелкий, английский, с туманом… воздух точно распух. Здесь такой дождь не на месте - сердит.

И какая скверная привычка у кошек петь ночью свои нежности; истинная любовь должна быть скромнее.

А может, доктор столько же виноват в моей бессоннице, сколько кошки и дождь?

Порассказал он мне вчера удивительные вещи. Какой шут, однако ж, человек: живет себе припеваючи, зная очень хорошо, что за картонными и дурно намалеванными кулисами совершаются вещи, от которых волосы не станут дыбом разве у плешивых, у прежних наших помещиков и у юго-американских охотников по беглым неграм. Много он видел и много думал; его несколько угловатый юмор ему достался не даром. Когда другой доктор, й именно Трела, был министром внутренних дел, он его посылал по тюрьмам, где содержались побежденные работники в ожидании ссылки без суда. Он с Корменен был в тюльерийских подвалах, в фортах и один в марсельском Шато д'Иф. В декабрьские дни 1851 он попался, неосторожно перевязывая своему товарищу рану, нанесенную жандармом, и за это был приговорен к Кайенне. В понтонах военного корабля, стоявшего наготове в Брест, его случайно нашел адмирал, у которого он спас дочь, и выхлопотал ему дозволение ехать в Алжир. Его рассказ я непременно запишу, по не сегодня: сегодрш я в дурном расположении, скажешь что-нибудь лишнее, а это грешно.

Пойду обедать в маленький ресторан напротив.

Надобно сказать, что здесь обедают под скромным названием завтрака в одиннадцатом часу - не вечера, а утра! И может, это меньше удивительно, чем то, что я ем, как будто всю жизнь прямо с постели садился за стол. А говорят, что болен!

Меня одно лишает аппетита - это table d'hote [обед за общим столом (фр.)], затем-то я и хочу идти в небольшой ресторанчик. Мне за table d'hot'oм все ненавистно, начиная с крошечных кусочков мяса, которые нарезывает скупой за хозяина, напомаженный и важный обер-форшнейдер, до гарсонов, разодетых, как будто они на чьих-нибудь похоронах или на своей свадьбе, до огромных кусков живого, но попорченного мяса (дело на водах), одетых в пальто и поглощающих маленькие кусочки, одетые в соус… Мне совсем не нужно знать, как ест этот худой, желтый, с какой-то чернью на лице нотариус из Лиона, ни того, что синяя бархатная дама в критических случаях вынимает целую челюсть зубов, жевавших когда-то пищу другому желудку. А тут еще англичанин, который за десертом полощет рот с такими взрывами гаргаризаций, что кажется, будто в огромном котле закипает смола или какой-нибудь металл… Словом сказать, я ненавижу table d'hote. И в ресторане едят другие, но они сами по себе, а я сам по себе; а за table d'hot'oм есть круговая порука, какое-то соучастие, прикосновенность, незнакомое знакомство и, в силу его, разговор и взаимные любезности.

Два часа. День на день не приходится. Сегодня я и в маленьком ресторане почти ничего не ел. Стыдно сказать отчего. Я всегда завидовал поэтам, особенно "антологическим": напишет контурчики, чтоб" было плавно, выпукло, округло, звучно, без малейшего смысла: "Рододендрон-Рододендрон" - и хорошо. В прозе люди требовательнее, и если нет ни таланта, ни мысли, то требуют хоть какого-нибудь доноса. А мне именно приходится написать такую "антологическую прозу".

Передо мной в ресторан вошла женщина с двумя детьми в трауре и с ними высокий господин, тоже в черном.

Возле столика, за который я сел, обедали четыре сот-mis voyageurs [коммивояжера (фр.)] из Парижа; они толковали свысока о казино и с снисхождением о певицах, в которых ценили вовсе не голос, - они говорили что-то друг другу на ухо и разражались вдруг громким хохотом.

Слушать и смотреть на комми en neglige [неглиже (фр.); здесь: в неприкрашенном виде] между собой - моя страсть, но мне не долго пришлось питать ее.

- Ты плачешь? - спросила женщина в трауре. Мальчик лет восьми-девяти поднял на нее глаза, полные слез, и сказал:

- Нет, нет!

Мать взглянула на мужчину, улыбаясь: она, видимо, извинялась за слезы ребенка. Мужчина положил ему большой кусок чего-то на тарелку и прибавил:

- Будь же умен и ешь.

- Я не хочу есть, - отвечал мальчик.

- Мой друг, это глупо, - сказал мужчина.

- Ты с утра ничего не ел, кроме молока, - прибавила мать и просила взглядом, чтоб мальчик ел. Мальчик принялся за котлету, взглянув на мать с невыра-вимым горем; крупная слеза капнула в тарелку. Женщина и господин сделали вид, что не заметили, и начали говорить между собой. Другой ребенок - гораздо моложе - болтал, шумел и ел. Мать погладила старшего, он взял ее руку и поцеловал, задержав слезы.

"Башмаков не успела она износить" - и маленький Гамлет это понял.

Господин велел подать какого-то особенного вина, чокнулся с матерью и, наливая детям, улыбаясь, ска-вал старшему:

- Не будь же плаксивой девочкой и выпей браво твое вино.

Мальчик выпил.

Когда они пошли, мать надела на мальчика шарф, чтоб он не простудился, и обняла его. В ее заботе было раскаянье и примирение с собой, - она, казалось, просила прощенья, пощады - у него и у него.

И может, она во всем права.

Но мальчик не виноват, что помнит другого, что ему хотелось доносить башмаки - и что новые его жали, так, как не виноват в том, что испортил мне обед.

Пойду в Казино искать доктора; он, наверно, спит или читает какую-нибудь газету.