Убиенная душа

На третий день Тамаз взял недельный отпуск. С чувством облегчения он поехал в Коджори к Нате.

ВЕЧНАЯ ЖЕНСТВЕННОСТЬ

Широкие листья орехового дерева тяжело свисали с веток под палящими лучами солнца. Ни один лист не шелохнулся кругом ни звука, ни шороха. Время от времени с дерева тихо, медленно падал одинокий листок. Где-то неподалеку журчал ручей Ореховому дереву много сотен лет. Ствол который с трудом обхватывают три пары рук. покрыт толстой, потрескавшейся корой. Дерево еще стоит мощно, величественно отбрасывая широкую, густую тень.

Под орехом разостлан ковер, на котором, небрежно потягиваясь, лежала женщи на Ее голова покоилась на зеленой подушке Около нее на другом ковре вытянулся Тамаз. Он читал. Тело женщины лежало на ковре, словно тяжелая отрезанная гроздь винограда, спелая, налитая. Груди женщины вбирали в себя благодать солнца, в то время как ее ноздри с дикой страстью вдыхали запахи далекого простора.

Тишина царила вокруг, как будто каждый элемент замкнулся в себе, прислуши­ваясь к своему внутреннему созреванию. Женщина тоже замкнулась в себе, дремля, словно цветок. Погруженная в грезы, она почти не ощущала собственного тела. На по­душку упали ее волосы. Он с трудом отличал их от лучей солнца, пробивавшихся сквозь листву орехового дерева, ибо волосы ее были цвета солнца. Глаза устремились в небесную лазурь — они сами были пролитыми каплями этой лазури. Журчание ручья коснулось слуха женщины как бы издали, ведь и она сама была юным ручейком земли. Вместе с землей она отдавалась солнцу, сливаясь с его плодотворящей силой. Словно медуза, вдыхающая морские волны, погружалась она в космические потоки. Почти не ощущала времени, представляла себя Евой, первой женщиной земли, а ведь первая женщина — частица Бога. Женщина пребывала в ожидании, и все ее чувства жили как бы независимо от нее. В грезах туманом парили слова Тамаза. Она вспом­нила их.

В легенде о сотворении мира слово «элохим» звучит таинственно. В еврейском языке оно означает: боги. Почему? Почему мы произносим слово «бог», а подразуме­ваем «боги»? В сознании Моисея, конечно, живет один бог. Однако он смутно чувству­ет, что полнота жизни не может быть объята никем, даже самим богом. В закрытой монаде царят лишь тьма и покой. Поэтому легенда о сотвррении мира внутри божест­ва осторожно допускает неопределенную множественность, и для начала хотя бы в имени. Нужен еще кто-то другой, олицетворяющий живое. Бог нуждается в этом дру­гом. Ой бросает взор в неизведанное, и возникает мир. Здесь вдруг раскрывается мысль, данная в третьей главе Книги Бытия: «И сказал Господь Бог: вот, Адам стал как один из нас...» Кто еще присутствовал при этом, когда Бог произнес: «...как один из нас»? Представить себе это может лишь тот, кто сам стал богом, да и то туманно.

Ната вспомнила, что, сказав это, Тамаз побледнел, будто коснулся страшной тай­ны. Она потянулась. Ее мысли не в состоянии были приоткрыть завесу над этой тай­ной. Она приподнялась и огляделась. Неподалеку стояло странное каштановое дерево. Одна из ветвей опустилась так низко, что вросла в землю. И появилось новое дерево. Ветка эта, словно пуповина толщиной в руку, связывала оба дерева.

Женщина неподвижно уставилась на оба этих дерева, сначала на одно, потом на другое. «Элохим»,— подумала она, смутившись. Второе дерево ведь представляло собой лишь отпрыск первого, и все же оно было другим, новым. Если обрезать ветвь, то возникнет пустота. Теперь оба дерева — одно целое, и все-таки каждое существует само по себе. «Здесь явлен элохим, в этом дереве-двойне»,— подумала она. Этим, ко­нечно, не была раскрыта вся тайна. Однако она уже знала: эта земля, это солнце, этот ручей, это ореховое дерево, она сама, лежащий чуть поодаль Тамаз, вон та гора, птица, что парит над горизонтом,— все это с самого же начала составляло неделимое целое, какое-то неведомое средоточие, окутанное непроницаемым покровом тайны.

Женщина оглянулась. Плеск в ручье нарушил тишину. Она снова погрузилась в себя и снова прислушалась к чему-то, идущему издалека. Ее тело было теперь мор­ской раковиной, в которой еще отдавался шум волн тысячелетней давности. Она оли­цетворяла собой мгновение, несущее в себе заряд столетий. И уже не помнила-, что было вчера, что было в прошлом году. Забыла и о своих переживаниях. Но в глубине ее существа теплилось чье-то воспоминание. Это было воспоминание Евы, первой женщины земли. Ее чувства в этот миг обладали ясновидением слепой плазмы. Жен­щина лениво, нехотя потянулась, словно страсти прародительницы медленно зашеве­лились в ее членах. Теперь она остановила свой взор на другом дереве — кряжистом дубе, и перед ней предстало то древнее, библейское дерево... древо познания, вку­шение плодов которого было запрещено. Человеку была предоставлена свобода выбо­ра. Мир, осененный, пронизанный духом Божественного — свободой живых существ, сладостью бытия. Первые люди питались плодами деревьев. Но вот, когда они вкуси­ли плодов запретных, они начали производить потомство, то есть, иными словами-: начали, уподобляясь богу, создавать «других». Разве искуситель не был прав? В ка­кой-то мере первые люди были причастны к Божественному.

Н&та все глубже погружалась в раздумья. Непроизвольно повернув голову, она снова увидела то каштановое дерево, породившее из своей ветви новое дерево. И она подумала: Бог порождает и дерево порождает. И человек порождает, почувствовала она вдруг с робостью, и поэтому, может быть, и он часть дерева, частица божествен­ного. Когда ее мысль, таким образом, вернулась к искусителю, тело вдруг содрогну­лось, будто нечто жгучее и сладостное пронизало его. Она побледнела. Мысли уноси­ли ее все дальше, когда вдруг в терновнике послышался шорох. Тамаз тут же вско­чил на ноги. В руке у него был камень, который он изготовился куда-то бросить.

— Не убивай! — вскричала Ната.

— Кого не убивать? — спросил изумленный Тамаз, успев все-таки кинуть камень.

— Змею! — ответила побледневшая женщина.

— Откуда ты знаешь, что это была змея?

— Мне так показалось...— И снова на ее щеках появился румянец.

Если бы это был кто-нибудь другой, то предостережение «Не убивай!» его нема­ло удивило бы. Но Тамаз был сваном. В его доме было сооружено гнездо для змеи. Змею поили молоком, ухаживали за ней, почитали ее. Тамаз не был удивлен, а просто забыл, что эта женщина не принадлежала к сванскому племени. И его опьянило солнце. Как бы выражая мысли, внушенные ему змеей, он тихо прошептал:

— Это была не змея, это была ящерица...

Затем он снова улегся и продолжил чтение своей книги.

Женщине вдруг стало неловко, словно она коснулась какой-то тайны. Она поло­жила голову на подушку и снова погрузилась в туманные грезы. Ощущала во рту вкус надкушенного запретного плода, сладость наполнила все ее тело, каждая жилоч­ка в ней билась, пылала неведомым чувством. Она погрузилась в глубины подсозна­ния. Что-то пришло в ней в движение, что-то смутно бродило внутри. Исчезли все границы, ибо произошло слияние предметов друг с другом. Она ничего не видела пе­ред собой. Вокруг была тьма. Оставался лишь инстинкт, темная страсть нерожденного плода. Все обратилось в бесформенные элементы. И только змея, холоднокровная, пресмыкающаяся, липкая, уставила свои неподвижные глаза убийцы в темноту. Жен­щина пылала чужим пламенем. Она испытывала страх и в то же время была им за­чарована. Все ближе и ближе подползала змея к грезившей женщине. Дрожь прошла по телу Наты. В этой дрожи на миг проступило безмерное блаженство, утрата кото­рого означала бы теперь для нее смерть.

Тамаз отложил книгу и взглянул на Нату. В подобные минуты он чувствовал, как между ними возникала какая-то непостижимая атмосфера, и он ощущал тогда кипение ее крови, биение ее сердца. Слова были излишни, догадка безошибочной. Он чуял кровью своей, что женщина эта была теперь околдована змеей. Да и он сам волей-неволей думал об этом. Адам и Ева не были обмануты змеей. Богу просто по­надобился кто-то другой, и он создал его. Первые люди вкусили таинственного плода и начали после этого производить потомство, причастившись, таким образом, к Богу, к его творению. Божественно семя, оно есть огонь. Огонь творит, но в творении этом убывает Бог, как луна на ущербе. Живому существу грозит исчезновение, его удел — смерть. Змея скрыла это от первых людей, ибо она носительница смерти. Ее фос­форесцирующие глаза излучают смерть. Взгляд этих глаз — сама тьма, вызывающая ужас в душе человека. Выдержать этот взгляд невозможно, ибо это взгляд самой бренности, дыхание небытия.