Прах Энджелы. Воспоминания

Мы с Мэлаки на детской площадке. Мне четыре, ему три. Он позволяет мне покачать его на качелях, потому что сам раскачаться не может, а Фредди Лейбовиц в школе. На площадке мы играем, потому что близнецы спят, а мама говорит, что устала. Идите, говорит, поиграйте и дайте мне отдохнуть. Папа снова где-то в городе, ищет работу, иногда он приходит домой, распевая песни о горестях Ирландии, и от него несет виски. Мама сердится и говорит: в задницу Ирландию. Папа укоряет ее: нельзя так выражаться при детях, а она говорит: какая разница, как я выражаюсь, меня еда на столе волнует, а не горести Ирландии. Сухой закон, говорит мама, отменили в недобрый час, потому что теперь папа ходит по салунам и нанимается мести полы в барах или таскать бочки за стакан виски или пива. Иногда он приносит домой остатки еды, которой его угощали - ржаной хлеб, солонину, маринад. Папа ставит еду на стол, а сам пьет чай. Говорит, что еда – это стресс для организма, и непонятно, откуда у нас аппетит. Дети полуголодные ходят, говорит мама, вот откуда у них аппетит.

Когда папа находит работу, мама радуется и поет:

Anyone can see why I wanted his kiss

It had to be and the reason is this

Could it be true, someone like you

Could love me, love me?

Когда в конце недели папа приносит домой зарплату, мама счастлива: она может заплатить приятному итальянцу-бакалейщику и снова смотреть людям в глаза, потому что на свете нет ничего хуже, чем быть перед кем-то в долгу и быть кому-то обязанным. Мама убирается на кухне, моет чашки и тарелки, сметает со стола крошки и остатки еды, вычищает ящик со льдом и заказывает у другого итальянца новый куб льда. Она покупает туалетную бумагу, которую можно брать с собой в туалет в конце коридора, - это, говорит мама, лучше, чем пачкать себе зад заголовками из «Дэйли Ньюс». Мама кипятит воду на плите и весь день у большой жестяной кадки стирает наши рубашки и носки, подгузники для близнецов, наши две простынки и три полотенца, а потом развешивает их на веревке на заднем дворе, и мы смотрим, как одежда танцует на ветру и на солнце. Не хотелось бы, говорит она, всем демонстрировать свое имущество, но одежда, просохшая на солнышке, так приятно пахнет.

Когда папа в пятницу вечером приносит домой первую недельную зарплату, мы знаем, что выходные предстоят чудесные. В субботу мама накипятит воды на плите и выкупает нас в большой жестяной кадке, а папа нас вытрет насухо. Мэлаки повернется и выставит попу. Папа притворится, что он потрясен, и мы все рассмеемся. Мама приготовит горячий шоколад и нам разрешат не ложиться спать, пока папа не расскажет сказку, которую сочинит на ходу. Нам нужно лишь назвать чье-то имя - мистера Макэдори, или мистера Лейбовица, нашего соседа, - и папа отправит их сплавляться на лодке по бразильской реке, а за ними в погоню пустятся красноплечие индейцы с зелеными носами. В такие ночи мы можем спокойно засыпать, зная, что утром на завтрак будут яйца, жареные помидоры, хлеб и чай с сахаром и молоком, а днем потом будет большой обед: картофельное пюре, горошек, ветчина и приготовленный мамой трюфель – слоеный торт из фруктов и теплого вкусного крема, пропитанный шерри.

После папиной первой зарплаты, если погода стоит хорошая, мы с мамой идем на детскую площадку. Она сидит на скамейке и болтает с Минни Макэдори, рассказывает ей о разных забавных жителях Лимерика, а Минни рассказывает о жителях Белфаста, и они смеются, потому что народ в Ирландии забавный, и на севере, и на юге. Потом они разучивают друг с другом печальные песни, и мы с Мэлаки слезаем с качелей, садимся рядом и поем.

A group of young soldiers one night in a camp

Were talking of sweethearts they had

All seemed so merry except one young lad

And he was downhearted and sad

Come and join us, said one of the boys

Surely there’s someone for you.

But Ned shook his head and proudly he said

I am in love with two, Each like a mother to me,

From neither of them shall I part.

For one is my mother, God bless her and love her,

The other is my sweetheart.

Мы с Мэлаки поем песню, а в конце Мэлаки низко кланяется и протягивает руки к маме, и мама с Минни смеются до слез. Дэн Макэдори, возвращаясь домой с работы, подходит к нам и говорит: у Руди Валле , похоже, есть конкуренты.

Когда мы приходим домой, мама готовит нам чай с хлебом и джемом или картофельное пюре с маслом и солью. Папа пьет чай и ничего не ест. Боже Всевышний, волнуется мама, разве можно весь день работать и ничего не есть? Хватит и чая, говорит папа. Ты здоровье свое погубишь, говорит мама, а папа знай себе твердит, что еда – стресс для организма. Он пьет чай, рассказывает нам сказки, показывает буквы или слова в «Дейли Нюьс», или курит, облизывая губы, уставившись в стену.

В конце третьей недели папа денег домой не приносит. Вечером в пятницу мы ждем его с работы, и мама дает нам хлеба с чаем. Темнеет, и на Классон Авеню загораются фонари. В других семьях папы уже дома, и там на обед едят яйца, потому что мясо по пятницам нельзя. Можно расслышать, о чем беседуют этажом выше и ниже, и на нашем этаже, и как Бинг Кросби поет по радио: Brother can you spare me a dime ?

Мэлаки и я играем с близнецами. Мы понимаем, что мама не станет петь Anyone can see why I wanted his kiss. Она сидит на кухне за столом и разговаривает сама с собой: что же мне делать? И так дотемна, пока на лестнице не раздается шум – поднимается папа и горланит «Родди Маккорли». Он толкает дверь и кричит: где мои солдаты? Где четверо моих бойцов?

Оставь ребят в покое, говорит мама. Они спать легли полуголодные, потому что тебе виски напиться приспичило.

Он идет к двери спальни. Подъем, ребята, подъем. Пять центов каждому, кто поклянется умереть за Ирландию.

Deep in Canadian woods we met

From one bright island flown.

Great is the land we tread, but yet

Our hearts are with our own.

Подъем, ребята, подъем. Фрэнсис, Мэлаки, Оливер, Юджин. Рыцари Красной ветви, фении , ИРА. Подъем, подъем.

Мама стоит на кухне возле стола, ее колотит дрожь, влажные пряди волос падают на лицо, залитое слезами. Оставишь ты их в покое? - просит она. Господи Иисусе, Мария и Иосиф, мало того, что домой без гроша в кармане явился, из детей шутов еще надо делать.

Мама подходит к нам. Идите спать, говорит она.

Нет, пусть встают, требует отец. Пусть готовятся к тому дню, когда Ирландия от моря и до моря обретет свободу.

Не спорь со мной, угрожает она, или большая будет скорбь в доме твоей матери.

Он натягивает кепку на глаза и восклицает: моя бедная мать! И бедная Ирландия! О, что же нам теперь делать?

Совсем ты спятил, говорит мама и велит нам ложиться обратно в постель.

Утром четвертой пятницы папиной работы мама спрашивает, принесет ли он зарплату домой, или снова все пропьет. Он смотрит на нас и качает головой, словно говоря: что ты, нельзя так при детях.

Мама не отступает. Я тебя спрашиваю, придешь ли ты домой, и будет ли у нас хоть какой-то ужин, или ты вернешься в полночь без гроша в кармане, горланя «Кевина Барри» и разные горестные песни?

Он надевает кепку, сует руки в карманы брюк, вздыхает и смотрит в потолок. Я тебе ведь уже говорил, что приду домой.

Во второй половине дня мама одевает нас, усаживает близнецов в коляску, и мы отправляемся в путь по длинным улицам Бруклина. Когда Мэлаки устает семенить рядом со мной, ему разрешают посидеть в коляске. А мне говорят, что я уже большой, и мне в коляску нельзя. Я мог бы пожаловаться, что еле поспеваю и у меня ноги болят, но мама не поет, и я понимаю: сейчас не время рассказывать, что у меня болит.

Мы подходим к высоким воротам, у которых стоит будка с окнами со всех сторон, а в будке - сторож. Мама идет к нему. Спрашивает, нельзя ли пройти туда, где выдают зарплату, и могут ли часть папиной зарплаты выдать ей, чтобы он в барах все не пропил. Сторож качает головой. Простите, дамочка, но заведи мы такие порядки, нас осаждала бы половина всех женщин Бруклина. Многие пьют и меры не знают, но что мы поделать можем, покуда они на работу выходят трезвые.