Винный склад

И этотъ самый донъ-Пабло, который, благодаря промышленной силѣ, накопленной его предшественникамъ и запальчивости своего характера, былъ кошмаромъ тысячи людей — выказывалъ необычайное смиреніе и кротостъ, доходившія иногда до раболѣпства — передъ патерами или монахами различныхъ орденовъ, посѣщавшихъ его въ его конторѣ.

Ханжество донъ-Пабло вызывало смѣхъ всего города, но многіе смѣялись съ нѣкоторой маской, такъ какъ они, болѣе или менѣе, зависѣли оть могущественной торговой фирмы, нуждались въ ея поддержкѣ и боялись гнѣва донъ-Пабло.

Монтенегро вспомнилъ всеобщее изумленіе годъ тому назадъ, когда собака изъ числа тѣхъ, которыя сторожили по ночамъ виноторговлю, укусила нѣсколькихъ рабочихъ. Дюпонъ, опасаясь, чтобы у укушенныхъ не открылось бѣшенство и желая избѣжать этого, тотчасъ же заставилъ ихъ проглотить въ видѣ пилюль раскрашенную гравюру чудотворнаго святого, хранившуюся у его матери. Правда, вслѣдъ затѣмъ тотъ же самый донъ-Пабло щедро оплатилъ больнымъ ихъ путешествіе къ знаменитому доктору. Когда заходила рѣчь объ этомъ случаѣ, донъ-Пабло объяснялъ свой поступокъ съ изумительной простотой: «На первомъ мѣстѣ — вѣра, а послѣ нея — наука, вкоторая иногда творитъ великія вещи, но потому только, что это дозволяеть Богъ».

Оставивъ донъ-Луиса съ иностранными гостями и предоставивъ ему показывать имъ остальные отдѣлы виноторговли, донъ-Пабло, у котораго было дѣло въ конторѣ, повернулъ туда, сдѣлавъ жесть Фермиву слѣдовать за нимъ.

— Вчера я не видѣлъ тебя, — сказалъ ему Дюпонъ, весь вспыхнувъ и нахмуривъ брови.

— Я не могь, донъ-Пабло… меня задержали… друзья…

— Мы поговоримъ объ этомъ послѣ. Знаешь ли, до чего прекрасно было вчерашнее богослуженіе? Ты былъ бы умиленъ имъ.

И съ внезапнымъ воодушевленіемъ, забывъ свою досаду, онъ сталъ описывать Фермину торжественную обѣдню, за которой причащалась вся семья Дюпоновъ и всѣ ихъ служащіе при сладостныхъ звукахъ органа.

— Какъ хорошо становится на душѣ послѣ такого свѣтлаго торжества, — добавилъ онъ съ восторгомъ. — Вчера былъ одинъ изъ лучшихъ дней моей жизни. Можеть ли бытъ что-либо прекраснѣе? Возвращеніе къ добрымъ старымъ временамъ и въ простотѣ нравовъ — господинъ, подходящій къ таинству Св. причастія вмѣстѣ со всей своей семьей и со всѣми своими служащими!

Но переходя отъ восторженнаго состоянія къ гнѣву, онъ, покраснѣвъ отъ негодованія, воскликнулъ:

— А ты не пришелъ!.. Отчего?… He отвѣчай, не лги. Предупреждаю тебя, что мнѣ все извѣстно. He довольствуясь тѣмъ, что ты бѣжалъ отъ храма Господня, ты провелъ этотъ день съ Сальватьерра, только что выпущеннымъ изъ тюрьмы, гдѣ ему слѣдовало оставаться до конца жизни.

Монтенегро вознегодовалъ, услыхавъ презрительный тонъ, которымъ донъ-Пабло говорилъ о его учителѣ. Онъ поблѣднѣлъ отъ гнѣва и сказалъ дрожащимъ голосомъ:

— Донъ-Фернандо Сальватьерра былъ моимъ учителемъ, и я ему многимъ обязанъ. Притомъ же, онъ лучшій другъ моего отца, и я былъ бы бездушнымъ и неблагодарнымъ, еслибъ не пошелъ повидаться съ нимъ послѣ освобожденія его изъ тюрьмы.

— Твой отецъ! — воскликнулъ донъ-Пабло. — Наивнѣйшій человѣкъ въ мірѣ, который никогда не научится жить такъ, какъ слѣдуеть!.. Я бы спросилъ его, что-же онъ извлекъ для себя изъ своихъ скитаній по горамъ и по улицамъ Кадикса, стрѣляя изъ ружья ради своей федеративной республики и своего донъ-Фернандо? Еслибъ мой отецъ не сумѣлъ оцѣнить его за его искренность и честность, онъ навѣрное умеръ бы съ голода, а ты, вмѣсто того чтобы быть сеньоромъ, копалъ бы землю въ виноградникахъ.

— Но и, вашъ отецъ, донъ-Пабло, — сказалъ Ферминъ, — тоже былъ другомъ донъ-Фернандо Сальватьерра, и не разъ обращался къ нему, прося у него защиты во времена военнаго переворота и федеративной республики.

— Мой отецъ!.. — возразилъ Дюпонъ съ нѣкоторымъ колебаніемъ. — И онъ былъ сыномъ смутной эпохи И недостаточно твердъ въ томъ, что наиболѣе важно для человѣка: въ религіи… Къ тому же, Ферминъ, времена перемѣнились — тогдашніе республиканцы, хотя и заблуждались, но это были люди прекраснѣйшей души. Я зналъ нѣкоторыхъ изъ нихъ, которые, хотя ненавидѣли королей, но уважали служителей Божьихъ. Ты думаешь, Ферминъ, что меня пугаетъ республика? Я больше республиканецъ, чѣмъ ты; я человѣкъ современный.

И онъ ударялъ себя въ грудь, говорл о своихъ убѣжденіяхъ. Никакой симпатіи не чувствуеть онъ къ теперешнему правительству; къ слову сказалъ, всѣ они воры, а что касается религіи, то и лицемѣры, притворяющіеся, что они поддерживають католицизмъ, потому что считаютъ его силой.

— Повторяю тебѣ, Ферминъ, что я болѣе республиканецъ, чѣмъ ты, но всѣмъ вамъ теперешнимъ дѣятелямъ и теперешней молодежи, уже кажется, что мало бытъ республиканцемъ, и вы толкуете о равенствѣ, о раздѣлѣ земли и всего имущества и говорите, что религія естъ старая сказка.

Дюпонъ широко открылъ глаза, чтобы выразить отвращеніе, которое ему внушали новые революціонеры.

— Ты не думай, Ферминъ, что я изъ числа тѣхъ, которые пугаются соціализма Сальватьерра и его друзей. Вѣдь ты знаешь, что денежный вопросъ для меня не суть важная вещь. Попросятъ ли рабочіе нѣсколько лишнихъ грошей поденной платы, или нѣсколько лишнихъ минутъ отдыха, чтобы докуритъ сигару, — если я могу, я все имъ дамъ, такъ какъ въ деньгахъ, благодаря Богу, у меня нѣть недостатка, Я не изъ тѣхъ хозяевъ, которые только и думаютъ о томъ, какъ бы больше выжать сока изъ своихъ рабочихъ. Но мнѣ ненавистны эти благоглупостіи о всеобщемъ равенствѣ и главнымъ образомъ манія безбожія. Съ тобой, Ферминъ, я не хочу ссориться, но смотри, въ будущее воскресенье непремѣнно приходи въ церковь, и брось Сальватьерра и всю его компанію, если не хочешь кончить плохо.

Дюпонъ прошелъ къ себѣ въ кабинетъ, а Монтенегро сѣлъ за свою конторку. Черезъ чаеъ директоръ позвалъ его. Фирмѣ нужно было выяснить счеть съ другой фирмой. Это было довольно запутанное дѣло, которое нельзя было уладить по телефону, поэтому Дюпонъ посылалъ Монтенегро въ качествѣ довѣреннаго лица.

Надѣвъ шляпу и накинувъ плащъ, Ферминъ вышелъ, нимало не спѣша, димѣя передъ собой весь тотъ день для выполненія своего порученія. На улицѣ ноябрьское солнце, теплое и радостное, словно въ весеннюю пору, проливало золотой дождь своихъ лучей на бѣлые дома и зеленые балконы.

Монтенегро увидѣлъ ѣдущаго ему навстрѣчу статнаго всадника. Это былъ смуглый юноша, въ нарядѣ контрабандиста или тѣхъ рыцарей — атамановъ-разбойниковъ, которые существують лишь въ народныхъ былинахъ.

— Оле! Верховой! — крикнулъ Ферминъ, узнавъ его. — Здравствуй, Рафаэлильо.

И всадникъ осадилъ мигомъ лошадь, которая чуть не коснулась крупомъ своимъ земли, въ то же время приподнявъ переднія ноги.

— Славное животное, — сказалъ Монтенегро, хлопнувъ по шеѣ коня нѣсколько разъ.

Несмотря на сидячій образъ жизни въ должности конторщика, Монтенегро приходилъ въ восторгъ при видѣ кровнаго рысака. Изъ всѣхъ богатствъ донъ-Пабло онъ завидовалъ лишь той дюжииѣ коней, самыхъ лучшихъ и цѣнныхъ во всемъ городѣ, которые Дюпонъ держалъ у себя на конюшнѣ. А также и донъ-Пабло, казалось, забывалъ разомъ и пламенную свою религіозность и свой коньякъ, лишь только онъ видѣлъ какого-нибудь превраснаго рысака, и радостно улыбался, когда его восхваляли, какъ перваго ѣздока во всей округѣ.

Рафаель былъ управляющимъ фермы Матансуэла, наиболѣе цѣннаго имѣнія, еще остававшагося у Луи Дюпона, двоюроднаго брата донъ-Пабло, величайшаго жуира и расточителя.

Наклонившись надъ шеей коня, Рафаэль разсказывадъ Фермину о своей поѣздкѣ въ городъ.

— Мнѣ надо было сдѣлатъ нѣкоторыя покупки, и я очень тороплюсь. Но на возвратномъ пути непремѣнно заверну въ виноградникъ въ твоему отцу. Мнѣ точно недостаіетъ чего-то, если я не повидаю моего крестнаго.

Ферминъ лукаво улыбнулся.

— А сестру мою? Тебѣ тоже, быть можетъ, чего-то недостаетъ, если пройдетъ нѣсколько дней и ты ее не повидаешь?

— Конечно, — отвѣтилъ юноша, весь покраснѣвъ.

И словно мгновенно охваченный чувствомъ стыда, онъ пришпорилъ своего кодя.