Сердце
Сердце читать книгу онлайн
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Вам это покажется смешным, но мне тогда это доставляло поистине большие страдания. Во время путешествия я пребывал в той же нерешительности, что и дома. Постоянно наблюдая за К., чтобы улучить подходящий момент, — странно, — я ничего не мог поделать с его такой отстраняющей от себя манерой. По моему мнению всё вокруг его сердца было как бы покрыто толстым слоем чёрного лака и затвердело. Ни одна капля того потока крови, который я хотел влить в него, не проникала внутрь этого сердца, но каждая отскакивала обратно.
Иногда случалось, что, глядя на такой сосредоточенный и серьёзный вид К., я, наоборот, успокаивался. В моей душе появлялось раскаяние в своих подозрениях и вместе с этим чувство вины перед К. Сознавая себя виновным, я казался себе чрезвычайно низким человеком, и у меня сразу же становилось нехорошо на сердце. Однако проходило немного времени, и прежние сомнения с силой возвращались вновь. Всё подвергалось этим сомнениям, и всё оказывалось мне не на пользу. Мне казалось, что и наружность К. должна нравиться женщинам. Мне думалось, что и характер его, не такой неуравновешенный, как у меня, должен приходиться им по сердцу. Мне казалось, что он превосходит меня и теми свойствами своими, в силу которых он, где нужно, открыт и доступен, где нужно, суров, как подобает мужчине. И в отношении науки, хоть наши специальности и были различны, тем не менее я сознавал, что, конечно, не могу с ним равняться. Итак, представив себе все эти его преимущества, я, немного более успокоивающийся, снова приходил в прежнее волнение.
К., видя моё беспокойное состояние, предложил мне, если мне здесь не нравится, вернуться в Токио; и когда он сказал это, мне сразу же захотелось вернуться домой. Откровенно признаться, мне, пожалуй, не хотелось только, чтобы возвращался и он. Мы обогнули мыс Босю и вышли на ту сторону полуострова. Под лучами палящего солнца с мучительными думами мы зашагали с ним дальше до провинции Кадзуса. Я никак не мог понять цели такого хождения. Полушутя, полусерьёзно я сказал об этом К. Тот ответил:
— Если ноги даны, нужно ходить. И когда становилось жарко, говорил: „Давай купаться!“ — и кидался в море, не разбирая места. Когда мы после этого опять попадали под горячее солнце, тело становилось вялым и бессильным.
При такой ходьбе от жары и усталости организм наш стал сдавать. У нас было такое чувство, будто бы наш дух переселился в чужое тело. Беседуя с К. так же, как и раньше, я чувствовал, что настроение моё не то, что прежде. Моя дружба к нему и неприязнь в то же время получили во время путешествия особенный характер. Мы оба под влиянием жары, моря, нашей ходьбы вступили в новые взаимоотношения, отличные от прежних. В это время мы были как два бродячих торговца, идущих по одной дороге. Сколько бы мы ни разговаривали, в отличие от своей обычной манеры мы не касались тех вопросов, что занимали наши головы.
В таком настроении мы дошли, наконец, до Тёси. За всю дорогу было только одно исключение, о котором я не могу забыть и теперь. Ещё до того, как расстаться с Босю, мы осматривали так называемую „бухту карпов“ в местности, именуемой Коминатэ. Уже прошло довольно много лет с тех пор, и интереса у меня к этому особенного нет, так что я хорошенько не помню... Словом, там, как кажется, находится селение, где родился святой Нитирэн. Существует предание, что в день его рождения два карпа выпрыгнули на скалу. С тех пор рыбаки в этом селении не ловят карпов, отчего их очень много в этой бухте. Мы наняли лодку и специально выехали смотреть этих карпов.
Я был весь занят разглядыванием воды и не мог насмотреться на красоту этих карпов, движущихся в воде и слегка подёрнутых лиловатым цветом. Однако К., повидимому, не интересовался этим так, как я. Его занимали не столько карпы, сколько сам Нитирэн: как раз в этом селении оказался храм, в честь рождения святого. Впрочем, это потому, что именно здесь тот родился. Это было великолепное здание, К. объявил, что пойдёт в этот храм и попробует повидаться с его настоятелем. Признаться, оба мы были весьма странно одеты. Особенно К., у которого ветер унёс в море фуражку, почему ему пришлось купить и надеть на голову простую тростниковую шляпу. Одежда у нас обоих была вся в грязи и пропитана потом. Я убеждал К. бросить это свидание с бонзой. Но тот был упрям и не хотел меня слушать.
— Если не хочешь, я один здесь его подожду, — сказал он. Делать было нечего, и я вместе с ним дошёл до переднего помещения храма, думая в душе, что нам обязательно откажут. Однако бонза, против ожидания, оказался очень любезным и, приказав ввести нас в великолепную просторную комнату, сейчас же вышел к нам сам.
В те времена мои мысли были совсем иные, чем у К., отчего я и не особенно вслушивался в его разговор с монахом. К. как будто всё время расспрашивал про св. Нитирэна. Я хорошо помню то недовольное выражение лица, которое было у К., неискусного в иероглифической каллиграфии, когда монах рассказал, что св. Нитирэн так хорошо владел скорописью, что его прозвали „Нитирэн скорописец“. К., по-видимому, хотелось слышать о Нитирэне что-либо более существенное. Удовлетворил ли монах К. или нет — не знаю, только когда мы вышли за ограду храма, К. всё время мне говорил про Нитирэна. Мне было жарко, я устал, и мне было не до этого, так что я отделывался краткими репликами. В конце концов и это стало меня затруднять, и я замолчал совсем.
Это было несомненно, вечером следующего дня. Добравшись до гостиницы, мы поужинали и готовились уже итти спать, как вдруг у нас возник разговор по сложному вопросу. К. не примирился с тем, что я не обращал вчера внимания на то, что он говорил мне о св. Нитирэне.
— Тот, в ком нет возвышенных духовных стремлений, — глупец! — заявил он, как будто делая мне выговор за легкомыслие.
В моей душе витал образ девушки, и я не мог принять его, граничащие с презрением, слова так, со смехом. Я начал оправдываться.
В те времена я постоянно употреблял слова „быть похожим на человека“. К. говорил мне, что за этими словами я скрываю свои собственные недостатки. И в самом деле: как я об этом пораздумал впоследствии, К. был прав. Но тогда мне некогда было раздумывать, так как я употреблял эти слова с тем, чтобы пояснить К. свою мысль, и отправной пункт мой был построен на оппозиционном к нему отношении. К тому же я упорствовал в своём убеждении. Тогда К. спросил меня, что именно я нахожу в нём „не похожего на человека“? Я объяснил ему:
— Сам ты — как человек; может быть, даже слишком человек. Но уста твои произносят то, что несвойственно человеку; и поступки твои не хотят быть похожими на человеческие.
В ответ на мои слова К. всего только заметил: „Моя работа над собой недостаточна, оттого людям так и представляется“ — и совершенно не пожелал меня опровергать. Я был не столько поставлен этим втупик, сколько проникся к нему сожалением. Я тотчас же прервал спор. И тон его голоса также показывал, что он становился всё более и более погружённым в себя. С печалью в голосе он заметил, что, если бы я знал тех людей древности, о которых знает он, я не нападал бы на него так. Люди древности, о которых говорил К., были, конечно, не герои и знаменитости. Он имел в виду тех, так называемых, подвижников, которые во имя духа истязали свою плоть, ради Великого Пути бичевали своё тело. К. говорил мне, что ему очень прискорбно, что он сам не страдает так ради всего этого.
На этом мы оба и закончили свой разговор и легли спать.
На следующий день вновь зашагали обыкновенным порядком, на манер бродячих торговцев, обливаясь потом. Однако дорогой мне всё время вспоминался минувший вечер. Во мне кипело сожаление и раскаяние: почему я упустил удобный случай, представившийся мне, и говорил обиняками. Вместо того, чтобы употреблять отвлеченные выражения вроде „быть похожим на человека“, мне следовало бы прямо и просто открыть ему всё. Говоря по существу, содержанием этих изобретённых мною слов являлось моё чувство к дочери хозяйки, поэтому для меня самого, несомненно, было бы выгоднее изложить перед ним самую суть, чем обременять его слух какой-то теорией. Я признаюсь здесь, что я этого не мог тогда сделать потому, что дружба наша, заключённая на почве совместного учения, имела в себе некоторую инерцию, и у меня нехватало мужества решительным ударом эту инерцию прервать. Можно назвать это чрезмерной гордыней или проявлением тщеславия — и то и другое правильно; только я придаю этим словам „гордыня“ и „тщеславие" несколько отличный от обыкновенного смысл. Если вы в это проникнете, я буду удовлетворён.