Айвангу

В типографии сидел незнакомый мужчина с огненно-рыжими волосами и большими грустными глазами – новый редактор. За реалом по-прежнему стоял Алим, неизменный, как его синий халат и черный берет. Новый редактор испуганно посмотрел на Айвангу, ввалившегося через распахнутую дверь. Он протер глаза и хрипло произнес:

– Можете встать.

Айвангу находился далеко от него, у двери, но крепкий запах спиртного донесся до него.

– У меня нет ног.

– Простите, не разглядел, – извинился редактор.

Алим сердечно поздоровался с Айвангу, подвел к столу и налил кружку крепкого чаю.

– Петр Яковлевич уехал в отпуск, – сообщил он. – Обещал осенью приехать, но, видимо, не вернется. Война. И Рахтуге тоже уехал. Не вернулся. Тоже, должно быть, пошел на войну… Много новых людей появилось в Тэпкэне. В газете тоже новый редактор. Хороший человек. Немного пьет… Целый день. Но газету любит.

Алим говорил о редакторе так, будто его не было и в помине. Рудин сидел за своим столом и что-то читал, низко склонив голову над бумагой.

– Раулена осталась с сыном одна, – продолжал Алим. – Беспокоится, что долго нет мужа.

– Разве у них есть сын?

– Ему уже третий год пошел. Хороший мальчишка! – сказал Алим и другим тоном добавил: – И у меня скоро будет ребенок. Неизвестно только кто: сын или дочь. Я думал, врачи заранее знают, оказалось, не могут сказать точно.

– Значит, ты женился, Алим!

– Женился. Ты ее знаешь. Гальганой зовут, – сказал Алим и с гордостью добавил: – Как медицинский работник – она военнообязанная. Приходи в гости, жена будет рада.

Айвангу заспешил. Ему вдруг стало неловко. Он сослался на то, что надо готовиться к отъезду. Проходя мимо редактора, он услышал легкий всхрап: Рудин мирно спал за столом, положив рыжую голову на свежие гранки.

Спросив у первого встречного, где живет Раулена, Айвангу прошел в длинный темный коридор. Ощупью он нашел третью дверь от входа и постучал. Ответил знакомый до боли голос. Айвангу пошарил ручку, но дверь сама распахнулась, и в светлом четырехугольнике появилась Раулена. Он не видел ее лица: позади находилось окно, освещенное солнцем.

– Это я, Раулена…

– Айвангу! – с легким трепетом произнесла Раулена и нагнулась к его лицу. – Ты пришел, Айвангу?

Комната была просторная и светлая. Справа стояла широкая кровать с никелированными шарами на спинках, застланная красным ватным одеялом, у окна большой стол, в углу этажерка с книгами. У левой стены – детская кроватка, выкрашенная зеленой масляной краской.

Она приковала взгляд Айвангу, и он долго не мог отвести глаз. И вдруг он услышал слова, которые ударили его, как кэнчик:

– Ты думаешь, он твой сын?

По времени он мог быть и его сыном… Он с надеждой и с немым вопросом посмотрел на Раулену. Перед ним стояла чуть полная, красивая и спокойная женщина.

Раулена смотрела на Айвангу ясными глазами, и только где-то в глубине ее зрачков проглядывалось прежнее, далекое, юное. Она была вся другая, незнакомая, и сердце заболело от сознания того, что красота эта чужая и женщина эта принадлежала другому… А все могло быть иначе…

– Он мой сын? – с надеждой в голосе спросил Айвангу.

Может быть, это то, что вернет ему Раулену, та зыбкая надежда и есть нить, которая потянет все остальное и подарит счастье. Но нить блеснула, как паутинка на солнце, и исчезла.

– Я тоже сначала так думала, – тихо ответила Раулена, – но он родился, и все сказали, что он вылитый Рахтуге.

– Где он? – нетерпеливо спросил Айвангу.

– Рахтуге уехал на материк. Вчера пришла телеграмма, что он добровольцем ушел на фронт.

– Я не о нем спрашиваю, – прервал Айвангу Раулену. – Где мальчик?

– Он гуляет на улице.

Айвангу рванулся из комнаты, но Раулена остановила его, загородив ему дверь.

– Не надо его искать. Лучше уходи. Он не твой сын, и ты ничего не найдешь в нем своего. Уходи, Айвангу… Так будет лучше.

По длинному коридору протопали детские ножки. Айвангу весь напрягся в ожидании… Распахнулась дверь, и круглый, тепло одетый малыш влетел в комнату.

– Мама! – крикнул он по-русски и остановился, прикусив губу, встретив взгляд Айвангу.

Малыш втянул голову в плечи и подался к матери. Но в глазах Айвангу было столько нежности, что мальчик вдруг отпустил материнский подол, сделал шаг навстречу и спросил:

– Ты кто?

– Я… – Айвангу не мог вымолвить ни слова.

– Это дядя Айвангу, – поспешила сказать Раулена.

– Он приехал в гости?

– Ненадолго.

– А почему он стоит на коленях?

– У него больные ноги.

– Он на войне был?

– Нет, он их отморозил.

– А мой папа на войне, – похвастался малыш. – И ему отрежут ноги?

– Что ты говоришь, Алеша! – Раулена всплеснула руками.

Айвангу не спускал глаз с мальчика, и у него росла уверенность в том, что это его сын. Его, Айвангу, голос, его глаза, его любопытство…

– Я еще погуляю? – Алеша умоляюще посмотрел на мать.

Алеша мешал русские и чукотские слова, и это получалось у него забавно и трогательно. Когда за ним захлопнулась дверь, Айвангу снова обрел дар речи и сказал Раулене:

– Что хочешь говори, а все-таки это мой сын! Я его узнал.

– Нет! – с усилием воскликнула Раулена. – Не говори так! Все сегодня какие-то сумасшедшие!

– Я своего сына всегда отличу, – упрямо повторял Айвангу. – Сердце мое чует, что это мой сын… Слушай, Раулена, скоро отходит наш вельбот… Нет, нет, я не прошу сейчас тебя со мной ехать. Я уеду один. А ты подумай! Подумай, потому что ты – моя жизнь! И сын мой! Не качай головой. Я не требую, чтобы ты сейчас решала. Подожди, подумай.

Айвангу постоял на крыльце, обошел дом, но мальчика не встретил. Были бы ноги, Айвангу обегал бы все селение, заглянул бы в каждый дом, чтобы еще раз взглянуть на сына. Пусть что угодно говорят другие, пусть что угодно утверждает Раулена – Алеша сын Айвангу.

…На берегу уже собрались отъезжающие. Ребята за лето поправились, окрепли. Даже самые робкие из них оживились, осмелели. Они носились по берегу залива, и Сэйвытэгину пришлось повозиться, чтобы их загнать на вельбот. К Тэпкэну подплыли среди ночи. Ребятишки, истосковавшиеся по родным местам, всю ночь не сомкнули глаз и все ждали, когда появятся огни родного селения. Они узнавали знакомые берега и радовались им. Скалу Сэнлун они встретили как старого друга и приветствовали ее громкими криками:

– Глядите, Сэнлун! Старина совсем не изменился! Здравствуй, Сэнлун, – лучшее место на земле!

На берегу горели костры. Женщины сидели на прохладной гальке в ожидании детей. Вырастут сыновья, а матери и жены так же будут ждать на галечной гряде, намытой трудолюбивым прибоем.

Дети на берегу тут же попадали в объятия родителей. Матери обнюхивали их, а ребятишки смущенно отводили лицо, но блестящие глаза выдавали их радость свидания с близкими. Тут же носились собаки, протискивались между людских ног и старались лизнуть своего друга обязательно в лицо. Тут и там мелькали красные языки, слышался собачий лай.

А сколько было рассказов о жизни в пионерском лагере! Ведь большинство тэпкэнских ребятишек впервые жили в настоящем деревянном доме, спали в кроватях, ели и пили за столами, сидя на высоких скамьях. Баня там была каждую неделю, и каждую неделю меняли нижнюю одежду, которая так и не успевала как следует запачкаться. Кормили четыре раза в день. Лакомства, которые они редко получали дома – каша, супы, хлеб, – довольно быстро надоели, и появилась тоска по моржовому мясу, по ластам, сваренным просто так, без всяких пахучих приправ. Кто мог подумать, что можно тосковать по черному вяленому моржовому мясу!

– Один сладкий компот нам не надоедал! – заявил младший брат Мынора, второклассник Пэтык.

Айвангу смотрел на восторженных ребятишек и думал, что пройдет несколько лет – и его сын Алеша станет таким же большим мальчиком и будет ездить в пионерский лагерь.