Зеленый храм

— Тетушка Мелани! — кричат Клер и Лео, вместе бросаясь к лестнице.

Не мы одни беспокоимся. Раньше даже, чем мы прибежали в нижнюю часть сада и увидели нашего гостя, который расхаживал по колено в воде, пытаясь отвести нашу лодку назад к яблоне третьего ряда, завыла наконец сирена. Клер накрывает раздвижной лестницей живую изгородь, достающую ей до носа, — изгородь отделяет нас от старой нашей соседки мадам Крюшо, которая настойчиво зовет нас. «Сестра по причастию» Мелани Сьон мадам Крюшо знает, как и мы, что она, парализованная, живущая с сыном-холостяком, который подрабатывает где-то в кантоне и вернется только к ночи, не сможет выбраться из дому одна. Оперевшись на палки, мадам Крюшо, у которой малейшая эмоция усиливает старческое дрожание, что-то невразумительно бормочет, и, мне кажется, я понял правильно, что она сказала: пожарные лучше расправляются с огнем, чем с водой, их естественным союзником. Впрочем, за пожарниками дело не станет, они у нас добровольные, а следовательно, живут кто где, но, надо отдать им должное, тотчас же сгруппировались и в несколько минут оделись. Колен — их капитан почти в течение десяти лет; он сменил серую униформу на голубую, кепи — на каску. С ним только два человека, и — своеобразная почесть — он явился ко мне, оценил лестницу, по которой только что прошел, как и Вилоржей, табачник Беррон и землемер Варан, которые живут в городе и были моментально подняты по тревоге, — они все поднялись, а потом спустились с моей лестницы. Весь этот народ уже изрядно промок; капли текут по лицу, падают с носа или подбородка.

— Что тут поделаешь? — говорит Колен; он может манипулировать шлангом, но недостаточно экипирован для борьбы со стихией.

— Мелани видели? — спрашивает Вилоржей.

Менее чем в двадцати метрах от нас останавливается Д5, который приказал построить покойный дядя Сьон, водопроводчик, как и его сын, и так же, как и он, основавший свою мастерскую на «твердой земле»; он был одержимый рыбак и поэтому умел управляться со всякими рыбацкими премудростями, в широких разливах, будто специально задуманных, чтобы позволить ему насладиться этой затеей. Воды так много, что не видать крыльца из семи ступенек, соответствующих цоколю, анормальной плотности пустоте, специально исчисленной согласно с санитарными нормами, чтобы противостоять паводкам; но сейчас вода уже гораздо выше, она лижет цементные кругляши окон, подоконники которых отстоят от земли на метр; можно представить себе, что этот уровень воды уже заставил вальсировать мелкие предметы мебели и отклеивает обои. Самое Мелани с трудом различают сквозь стекло. Она только и может, что тащить свою неживую ногу из одной комнаты в другую; наконец, она устроилась на своей большой деревянной кровати, как на плоту, и он медленно плывет, неумолимо приближаясь к потолку. Заметила ли она нас? Ее здоровая рука, кажется, поднимается; но если она и кричит, голос у же, должно быть, изменяет ей, во всяком случае, он не смог бы перекрыть шум потока.

— Боже мой, — кричит Колен, — что же нам делать!

Смятение. Беспомощность. Нужно бы… Что нужно?

Невозможно перестать ходить взад-вперед. Солидная, надежная пятитонка с мотором затребована Коленом, — Колен скрестил на своей куртке руки, — о ней Вилоржей и слышать не хочет и всегда не хотел под тем предлогом, что последний потоп случился более десяти лет назад. Можно пуститься в этот водоворот на ялике со срезанной кормой, предназначенном для ловли плотвы, но это единственное решение небезопасно…

Однако Колен решается:

— Вы мне обвяжете лодку веревкой, чтобы ее не унесло, и я попробую пересечь поток.

Он излагает свой план. Самую близкую лодку, — то есть мою, — можно тащить вдоль берега реки и вывести на высоту дома Сьон. Ее поместили бы еще выше, у лысого кипариса, что растет в саду Шаво, так чтобы веревка не давала ей спуститься вниз, а Колену позволила бы пересечь поток.

— Это предварительный маневр, он — самый трудный, — поясняет Колен…

Мы снова водворились, где были. Пришлось опять взобраться по лестнице один за другим под мелким, назойливым дождем. Один из пожарных — сын Равьона, отделился от нашей группы и побежал рысцой за рулоном веревки. Но ни к чему. Моя лодка не стоит больше на прежнем месте, привязанная к яблоне. Нас опередили.

— Вернитесь! Вы напрасно стараетесь, — вопит Колен.

Клер застыла и кусает себе ногти. Но наш друг не обращает на нас никакого внимания и делает, что считает нужным. Он не принял ничью сторону и остался в саду. В то время как мы размышляли и рассуждали, он устремился в поток. Он гребет стоя, в убыстренном темпе, не заботясь о тридцати, потом о пятидесяти метрах, которые теряет из-за течения. Он хочет, конечно, пересечь, оставить ложе Верзу. Он рассчитывает достичь спокойной зоны затопленных лугов, пересечь их и подняться вверх, а затем, описав полукруг, очутиться в верховьях острова. На минуту водоворот овладевает им, лодка завертелась, и из-за этого он опять плывет вниз. Но вот лодка выравнивается и, воспользовавшись раздвоившимся течением, которое несет мутные желтоватые воды, мягко подходит к озеру, каковым стала тополиная роща. Плывя полем, скользя между стволами, он может теперь поставить лодку носом к западу и достичь потерянного участка, проплыть над затопленными пастбищами, пересечь одну за другой изгороди, чьи заостренные малозаметные верха показывают, как высок здесь паводок.

— Ну и водищи, — говорит Лео.

Маневр уточняется. В окрестностях фермы Ла Шуэ, — стоящей хотя и на отлете, но имеющей добротные чердаки, — наш импровизирующий спасатель проходит естественную насыпь, образованную небольшой дорогой на Женесье, делает полукруг и, возвращаясь к Верзу, крутится на одном месте, отдается на волю потока, развернувшего лодку кормой вперед, гребет понемножку против течения, чтобы не набирать скорости. Я раскусил его сразу: он держится на середине, он пытается не быть поглощенным одним или другим рукавом, которые слишком узки и потому стали стремительными; он нацелил прямо на остров, на затопленный огород, разделенный надвое высокими арками розария, под которыми он проходит пригнувшись, как в туннеле; впрочем, в туннеле с просветами, чей низкий свод составляет сейчас лишь навес из толстых стеблей, оплетающих железный каркас. Вот что поможет выиграть схватку и получить передышку. При выходе он на минуту исчезает, закрытый рядом туй, чьи темно-зеленые треугольники вылезают из воды и чьи набухшие основания в течение часа не перестают тянуться за верхушками. Он должен приостановиться здесь, чтобы поразмыслить, прежде чем бросить вызов опасному открытому пространству, где поток в углу дома, совсем близко, коварно разбивается надвое и от одного завихрения к другому тащит лодку в настоящий водоворот.

— Его выбросит из лодки, — говорит Вилоржей.

— А глициния на что? — замечает Колен. Глициния и впрямь хороший якорь — она сплетена

в косы, она толстая, как запястье, она прикрепляется к углу дома, а потом обвивает его вплоть до самой крыши, как веревки, и в мае клонится вниз под тяжестью сиреневых гроздей, чей сладковатый запах достигает моей кухни. Чтобы лучше видеть, мы перешли к мадам Крюшо, где собралось теперь, как на спектакль, человек пятьдесят соседей, а больше всего — соседок, над которыми, как сад, расцвели всевозможных окрасок зонтики.

— Чего он ждет? — спрашивает мадам Пе, которая только что пришла, прихватив с собой на всякий случай фотоаппарат, болтающийся у нее на груди.

— Он возвращается, — говорит Колен.

Да, совершенно точно. Вот он выпрыгивает, оставляет весло, цепляется сначала за ствол глицинии, а потом, скользя вдоль стены, протягивает руку к ставню, крепко держится за него и закрепляет цепь между двумя планками. Вода достигает второй линии стеклышек; ударом сапога он высаживает стекло; просовывает руку, и освобожденная от задвижки створка окна открывается под его тяжестью сама собой. Первый тур выигран. Лодка может попасть в комнату, где плавают вокруг кровати различные предметы: ночной столик, по всей вероятности, комод ножками вверх, стул — у него только спинка возвышается над поверхностью воды. Сейчас не время себя спрашивать: почему он вдруг пустился совершать героические деяния, этот? беглец, который в обычные времена, возвращаясь затемно, старается не быть никем замеченным и который до сих пор не проявил любезности по отношению к, моим визитерам. Что он хочет доказать себе и нам? Свою силу, мужество, решимость? Или, несмотря на разрыв с людьми, частицей которых он сейчас стал, свою случайную принадлежность виду, свою чисто физическую потребность в великодушии, словно он бросал вызов и себе и нам? Я был не единственным, кого взволновал поступок нашего друга.