Черная месса

Товарищи где-то теряются. Габриель бежит теперь одна. Она чувствует себя такой свободной, но в глубине души знает, что каждый ее шаг, каждое мгновение свободы предопределены. Все, что встречается на пути, подозревает она, — череда ловушек, поставленных нарочно, чтобы способствовать ее падению.

Она мчится по дамбе какого-то зачумленного канала. Она видит, как несколько мужчин при свете вонючей карбидной лампы пытаются вернуть к жизни утонувшую женщину. Габриель догадывается, что в этой утопленнице скрывается одно из ее тел, что это отказывается от самой себя ее собственная судьба. Горькое, почти непреодолимое желание охватывает ее — посмотреть покойнице в лицо. Но ее подозрительность тотчас подсказывает: это ловушка! Она бежит дальше.

В следующее мгновение она слышит за собой короткие прерывистые вздохи, одновременно ритмично звякает ожерелье, подскакивающее на бегу. Она сразу понимает: бедный ребенок!

Дитя плачет:

— Помогите, милая дама! Я не могу попасть домой. Мама больше не вернется!

Мучительное искушение взять ребенка на руки властно охватывает Габриель. Но она противится всеми силами. Ведь и это — только ловушка.

Издалека, на покрытой песком и лужами болотистой равнине, коя только благодаря густому кустарнику не превратилась еще в трясину, кто-то воет, жалобно стонет и звенит колокольчиком. Теперь это, вероятно, Амур.

Сколько еще будет длиться это бегство — снова и снова по покатым улицам, опасным перекресткам, скрещеньям железнодорожных путей, где с обеих сторон грохочут локомотивы? Затем — равнина, пашни и луга прорезаны полосами паров. Ничто не пребывает в покое, все — в неустанном движении, будто весь мир — ленивое и бессмысленное бегство от еще более бессмысленного преследования.

За свои ноги Габриель не боится. Они достаточно молоды и сильны, чтобы еще много часов подряд бежать по чертополоху и по болотам. Но голод и жажда мучают ее непереносимо.

Что еще ей остается, как не пойти домой? И поискать, что можно поесть и попить. Она сворачивает на свою улицу, она входит в дом. Ювелир выстукивает изящную молоточковую музыку, запах камфары из аптеки ударяет в нос. Она ищет во всех шкафах конфеты. Но коробки с шоколадом и корзиночка с засахаренными фруктами пусты. Вероятно, что-то найдется на кухне.

Она пристально смотрит на открытую дверь в комнату покойника, наполненную густым дезинфицирующим дымом. Ловушка! Габриель бросается вон из дома.

На какой-то улице бедная душа ищет, как бы утолить смертельную жажду. Кто даст ей попить? Ах, если бы она могла найти другой ответ! Но ответ один-единственный: Эрвин! Можно жить в одиночестве и одинокой умереть. Но каждому нужно пить. От жажды нельзя избавиться. От жажды вянет всякая гордость.

Поэтому, когда последние силы покидают ее, бредет она сквозь свинцовую тяжесть своей жизни к Эрвину, к дому Юдифи. Ее ведь пригласили на ужин.

Но в ярко освещенной прихожей она теряет решимость. Как она выглядит? Растрепанная, в рваной ночной рубашке. Голые ноги грязны от уличной пыли.

Воскресное общество, кажется, все еще в сборе. Слуга с суровым взглядом и служанка с графинами, бутылками и тарелками быстро проходят в буфет. Звон бокалов и смех доносятся сквозь двери.

Габриель едва не падает от усталости и жажды. Тут выходит Эрвин, рыщет взглядом по сторонам. Еще раз собирается Габриель с силами. Лучше эту муку переносить, чем  с м у щ е н н ы й  при виде надоевшей сестры взгляд Эрвина. Скорее прочь отсюда!

Габриель бродит по улицам. Просыпающиеся опасности и все более злые напасти испытывает она: злобные взгляды, враждебные слова и преследующие ее несчастья сыплются, как из рога изобилия.

Наконец она на вокзале, в огромном зале, в зале ожидания третьего класса. Всякий сброд толпится здесь. Бедняки — вероятно, эмигранты, ждущие поезда, — спят на своих узелках и вязанках.

Слава богу! Буфет открыт! Габриель просит пить. Кельнер без воротничка (она видит, что у него не хватает двух пальцев на правой руке) небрежно придвигает к ней грязный стакан. Наконец она может пить. Но уже после первого глотка она роняет стакан на пол. Жидкий перец обжигает ей горло.

Так же неудачно все происходит и дальше. Ей хочется съесть два кусочка хлеба. На залитой пивом стойке буфета лежит поднос с нарезанным хлебом. Габриель берет одну булочку. Но когда она подносит ее ко рту, маленькая рыбка дергается на плоском блюде и бьет хвостиком. В ужасе Габриель отбрасывает блюдо в сторону.

Она пытается скрыться.

— А кто заплатит, милая дама?

У Габриели кровь бросается в голову. Она хватает руками воздух. Ее сумочка пропала. Потеряла или оставила где-то.

Кельнер замечает с утомленной наглостью:

— У дамы нет мужчины, способного ее защитить?

Габриель сдается. Она угодила в ловушку. Кельнер начинает громко бранить и высмеивать ее.

— Какая утонченная бережливость! Набедокурить и ускользнуть на цыпочках! Я в полиции запру вас под замок!

Кельнер травит ее и дальше. Люди окружают Габриель, смеются и негодуют. В толпе внезапно появляются «палачи», о которых Габриель знает по историческим романам. Одеты они необычно. На них сапоги с отворотами и совсем короткие зубчатые камзолы, которые едва достают им до пупка. Живот обнажен. Странным образом у них отсутствует член, на месте него заметен толстый красный рубец.

Один из палачей указывает на портфель, который несет подмышкой.

— Портфель господина надворного советника. Я ношу его за ним.

Другой ощупывает кожу портфеля.

— Что там?

— Погашенные счета господина концертмейстера. Теперь ему больше не нужно влезать в долги. Но господин надворный советник должен был в этом убедиться.

Кельнер осведомляется:

— Отчего умер господин? От воспаления легких, не так ли?

Палач:

— Что это вам взбрело в голову, господин официант? Он умер от голода. — Сообщение возбуждает всеобщий интерес. Толпа уплотняется. Палач продолжает: — Господин надворный советник трижды в день получал предписанные ему мясные блюда. Но послевоенные годы были очень тяжелы, и жена господина хотела сэкономить. Так вот! Деньги на образование ее брата поглотили половину жалованья господина.

Кто-то осмеливается спросить:

— Это наказуемое деяние?

Палач подтверждает:

— Конечно, это наказуемое деяние — преследовать своего брата. В Берлине! Так оно и бывает! А он никак не может от нее отделаться.

Габриель слышит, как старуха, живущая в ее родном городе, объясняет палачу:

— Все потому, что она не ушла в монастырь.

— В какой монастырь? Женщина шипит:

— Вы не знаете? Она в двенадцать лет дала торжественный обет, а потом его нарушила. Тогда она будто почувствовала, что с ней что-то не в порядке.

Господин в наглухо застегнутом черном сюртуке поучает:

— Хранить свою детскую веру — опасно. Потерять свою детскую веру — еще опаснее. Но ни... ни... — ни того, ни другого — опаснее всего. От этого происходит только невообразимое свинство.

Старший палач дает знак:

— Лучше всего было бы вызвать пятый департамент: царство мертвых!

Протестующие голоса:

— Невозможно! Разве вы не знаете, что мертвецы бастуют?

— Что?! Даже телефон и телеграф?

— Почитайте вечерние газеты! Всеобщая забастовка!

Тем временем спящие бедняки проснулись и подошли. Настроение людей все враждебнее. Сильные удары сыплются на голову пленницы и отдаются в воздухе звонкими хлопками.

— Чужестранка! Взять с нее анкетные данные!

Будь что будет! Дольше Габриель не может сопротивляться. Хоть бы теперь глава всего сущего явился и покончил с ней!

Но приходит помощь, хоть это старый и слабый помощник. Пан Радецки со скамьи, на которой спал среди бедняков, вскакивает на ноги:

— Дайте ей бежать, люди! Съела ли она то, за что должна заплатить? С каких это пор платят за то, чего не ели? Оставьте ее! Она всего лишь беженка и ждет поезда.

Ропот затихает. Люди возвращаются на свои места. Габриель видит, как пан Радецки качает головой и вздыхает среди попутчиков: