Провинциальное развлечение

— Вам излишне, конечно, говорить, что эти несчастные заблуждаются, как Дени Папен, так и Цицерон с Магометом. Перевоплощение, подлинное перевоплощение здесь есть только одно, и этим единственным перевоплощением являюсь я. Ну-ка, посмотрите хорошенько и скажите откровенно, на кого я похож. Ну-ка, ну-ка! Да смелее же, черт побери!

Он повернулся лицом прямо ко мне. Эта маска весельчака и гуляки, эти сощуренные глаза, эта борода веером… Вне всякого сомнения, лицо г-на де Вогура и портреты доброго короля Генриха IV представляли некоторое сходство, может быть, просто сходство двух уроженцев Беарна. Г-н де Вогур оборвал мои размышления:

— Да, на Генриха IV, черт возьми, на Генриха IV, коего, сударь, я являюсь живым и подлинным перевоплощением!

Г-н де Вогур сохранял некоторое время свою царственную и исторически верную позу, а затем сказал мне:

— Я вам как-нибудь расскажу, почему я здесь и что я здесь подготовляю. День «курицы в горшке» снова наступит, и вы будете одним из наших. Что же касается этих милых людей, воображающих, будто они Магомет, Цицерон и Дени Папен, то бесполезно спорить с ними, не правда ли? Не мешайте им говорить, когда они будут объяснять вам свою двойственную личность. Зачем причинять им огорчение: они верят в свою выдумку, несчастные! Впрочем, признаюсь вам, что, кроме Магомета, они не очень умны. Все же я убежден, что у вас установятся с ними наилучшие отношения. Что же касается наших с вами отношений, то они будут великолепными.

И Генрих IV, дружески похлопав меня по плечу и произнося свою историческую божбу, удалился вместе с г-ном Анри де Вогуром.

Г-н де Вогур не лгал. Эрмийи — Цицерон, так же как и Дени Папен — Жильяр не блистали умом. Один только Магомет, как это признавал Генрих IV, не был лишен ума. Комиссар на пассажирских пароходах, он много поездил и немало сталкивался с людьми всякого рода. Несомненно, в Индии он познакомился с теориями перевоплощения, вторичного изживания прежних жизней. Этот вздор, вероятно, вскружил ему голову. Его путешествие в Аравию было последнею каплею, и в Мекке он стал Магометом. Я не чувствовал никакого желания вступать с ним в спор по поводу его фантазий, так же как не испытывал желания разуверять милейшего г-на д'Эрмийи и г-на Жиль-яра, этого скромного и молчаливого человека, не очень гордящегося тем, что, в качестве Дени Папена, он изобрел паровой котел. Г-н д'Эрмийи был более словоохотлив. Его иногда застигали за разучиванием цицероновских периодов и за декламациею, громовым и заикающимся голосом, знаменитого обращения к Каталине: «Quousque tandem abutere patientia nostra, Catilina!»

По совершении этого ораторского упражнения Эрмийи выказывал себя безупречным светским человеком. У него был вкус к каламбурам и сальным анекдотам. Их не без удовольствия слушал даже и Вогур, этот рьяный волокита, но он предпочитал им, однако, фривольные, эротические и даже непристойные, что заставляло Магомета пожимать своими уродливыми плечами, особенно когда Вогур потешался над тремястами женами его гарема и над гуриями его рая. Я довольно скоро заметил, что если Вогур относился пренебрежительно к Магомету — Дюрану, то и этот последний не проявлял большой симпатии к доброму королю Генриху. Он охотно называл его солдафоном и деревенщиной и ставил на вид его бахвальство и развращенность. Прочитав во время одной из своих поездок разрозненный томик «Историею» Талемана де Рео, забытый в каюте каким-то пассажиром, он нашел там как раз анекдот о Генрихе IV и запомнил из него, что у доброго государя всегда «пахло под мышками и были потные ноги». Магомет — Дюран с удовольствием цитировал эту благоухающую историческую подробность, и, хотя он находил ее также и у г-на де Вогура, он все же выражал некоторые сомнения по части его претензий быть перевоплощением этого короля. К такого же рода претензиям д'Эрмийи — Цицерона тоже, по его мнению, следовало относиться с осторожностью, между тем как претензии Жильяра — Папена он считал вполне обоснованными.

Эти препирательства забавляли меня; я довольно регулярно виделся со своими новыми друзьями, и их общество не докучало мне. Когда я немножко уставал от него, я развлекался длинными прогулками по парку, во время которых эти господа, из уважения к моей любви к одиночеству, не сопровождали меня. Иногда мои прогулки приводили меня на самый край владений, в место, называемое «Красивым Видом». Это был род террасы, возвышавшейся надо рвом, откуда открывался довольно широкий горизонт пахотных полей, лугов, перелесков и откуда можно было различить кусочек большой дороги, окаймленной рядами красивых деревьев. Эта дорога была довольно оживленной. Часто, когда я сидел на террасе «Красивый вид», пронзительный крик или глухое завывание разрывало или разбивало тишину. Вдруг, стремительный, сверкающий лакировкою, медью, никелем, мчащийся с головокружительной скоростью, мечущий потушенный взор своих фонарей, властный и торжествующий, показывался в облаке пыли какой-нибудь большой автомобиль. Мгновение он был виден там, затем поворот дороги скрывал его, и до меня доносилось только отчаянное завывание, уже далекий звук его сирены. Все снова погружалось в тишину. Пыль уносило ветром с пустынной дороги. Над моею головою пела птица; я видел дрожащий на веточке листок, я чувствовал своими ногами еле приметное колыхание стебелька травы. В эти дни я испытывал почти страх снова стать самим собою…

Я сидел однажды на этой террасе и заметил, что на проехавшем по дороге автомобиле были зажжены фонари. Тут только я обратил внимание, что запоздал и едва успею возвратиться в павильон до наступления сумерек. Я шел поэтому хорошим шагом, как вдруг увидел, что в конце аллеи кто-то движется мне навстречу. Неужели я так сильно запоздал, что доктор послал за мною на поиски или же мне хотели передать какое-нибудь известие? Я еще более ускорил шаг. Человек, к которому я направлялся, шел довольно быстро, и мы вскоре оказались на близком расстоянии друг от друга. В этот момент я заметил, что это не был кто-нибудь из сторожей или из моих соседей по павильону. Я различал человека среднего роста, крепкого сложения, коренастого и сутуловатого, с опущенною головою. Так как, казалось, он не замечал меня, то я не сделал ничего для привлечения его внимания ко мне, но, по мере того как я приближался к нему, я начинал испытывать странное ощущение, какое-то беспричинное беспокойство. Неприятные встречи были невозможны в парке доктора. Доступ в него был разрешен только жильцам павильонов. Что касается других пансионеров дома, то крепкие оконные решетки и солидные дверные замки исключали всякую возможность бегства. Кем же тогда мог быть этот неожиданный посетитель парка? Новый обитатель одного из еще незанятых павильонов? Кто бы он ни был, я был уже почти лицом к лицу с ним, как вдруг вздрогнул и отступил назад. Сердце мое сильно забилось. Сжав кулаки, я занял оборонительную позицию, но незнакомец не заметил, по-видимому, моего присутствия и прошел мимо с опущенною головою. Когда я миновал его таким образом, я заметил, что весь обливаюсь холодным потом и все мое тело дрожит. В самом деле, разве в этом прохаживающемся в сумерки человеке я не узнал сейчас шофера большого красного автомобиля, который столько раз нарушал сонную тишину городка П.? Разве я не узнал в нем также беспокойного ночного прохожего в валленском общественном саду и таинственного разбойника, однажды вечером в Булонском лесу, на берегу озера, занесшего надо мною свой нож движением руки убийцы? Разве я не узнал в нем человека, которого уже неоднократно судьба помещала на моем пути и который внезапно вновь появлялся, точно он преследовал меня в самом последнем моем убежище? Тогда меня охватила паника, и, не оборачиваясь, я со всех ног пустился бежать по направлению к павильонам. Добежавши до них, я, вместо того чтобы возвратиться к себе, устремился в кабинет доктора В., куда, не постучавшись, запыхавшись, я влетел с такою стремительностью, что доктор в страшном испуге вскочил с кресла, в котором сидел. Лишь в этот момент я сообразил, какая некорректность была допущена мною; к счастью, я нашел в себе достаточно силы извиниться и выдумать, не помню уже какой, предлог для этого неожиданного и неурочного появления; кажется, я попросил у доктора книгу, чтобы заполнить чтением свой вечерний досуг. Доктор не был обманут извинением и очень хорошо заметил мое замешательство, но он не подал никакого виду. Пока он разыскивал книгу в шкафу, я успел уже довольно хорошо оправиться от своего волнения, чтобы спросить доктора небрежным тоном, кто такой этот гуляющий, которого я только что встретил в парке. Вопрос, по-видимому, нисколько не удивил доктора; он даже как будто ожидал его и ответил: