В зеркалах

— Я не знаю, как они поступят, — сказал Рейни. — Я пришел по другому делу.

— А больше я вам ничего не могу сказать.

— Ты пришел? — прошептала женщина на кровати. — Ты пришел?

Рейни положил руку ей на лоб — лоб был горячий и сухой, как песок.

— Да, — сказал он. — Да.

— Ты пришел, ’ti frère? [44] Пришел сейчас?

— Я здесь, — сказал Рейни.

— Что вы ей говорите? — вдруг вмешалась сиделка. — Откуда вы знаете, про что она говорит?

— Ах, он умер, — сказала женщина на кровати, — красивый толстый парень пришел с войны. Кто знал… ах, mon fil… [45] совсем здоровый, и умер…

— Она про сына говорит, — сказала сиделка, стиснув руки, — вон он на снимке.

— Ты пришел, bon Dieu? [46]

— Иду, — сказал Морган Рейни.

— Вы меня извините, — сказала сиделка. — Я не понимаю, зачем вы разговариваете около нее, когда она умирает. Когда не можете ей помочь.

— Как вы думаете, — спросил Рейни, — можем мы что-нибудь для нее сделать? Может быть, ей нужен священник?

— Мы сидим у нее, когда можем. Кто-нибудь обязательно будет с ней до конца. Она одинокая. — Женщина посмотрела на Рейни и покачала головой. — Если вы раньше ей не помогли, теперь чем поможешь?

— Мне очень жаль, — сказал Рейни.

— У нее был дом. Хороший дом. Муж ее выгнал, я уж не знаю почему. Одинокая она.

— Да, — сказал Рейни.

— Вон они, крысы, — сказала больная, показывая на двор. — Кишмя кишат. Крысы, — повторила она, кивая Рейни. — Тебя не укусят?

Рейни подтащил стул к кровати миссис Бро и, сев, положил ей на лоб руку и глядел, как поднимается и опадает на ее груди одеяло.

Когда он поднял глаза, в дверях стоял мистер Клото.

Сиделка сняла свечу с комода и держала ее обеими руками.

Мистер Клото вошел и посмотрел на руку Рейни, лежавшую на лбу больной.

— Вы очень добры, — сказал мистер Клото.

Рейни встал, глядя в пол:

— Я пришел некстати.

Мистер Клото взял его под руку и, отодвинув зеленое полотенце, вывел во двор.

— Ну что вы, обычный служебный недосмотр, — успокоил он Рейни. — Нельзя винить аппарат за недостаток такта.

— Я спрошу у них, что с ней делать.

— Мы позаботимся об этой женщине, мистер Рейни.

— Да-да, — сказал Рейни.

— Не беспокойтесь. Вы и так сделали гораздо больше, нежели требовалось по службе. Вы так душевно отнеслись к бедной миссис Бро. Я просто поражен. Тут было проявлено чувство ответственности — и ничто иное, сэр.

Они пересекли двор и вошли в маленький розовый коридорчик, заменявший в гостинице вестибюль.

— Вы не сказали мне, что она больна. Почему вы не сказали, мистер Клото?

— Мистер Рейни, — ответил Клото, — вам нечего стыдиться. Вам просто неловко, и я вас за это не осуждаю — в подобном положении я и сам испытывал бы неловкость. Какие сведения о миссис Бро вы собираетесь представить?

— Не знаю, — сказал Рейни, — мне не удалось с ней поговорить.

— Не огорчайтесь, — сказал Клото. — Рассматривайте это как необходимый урок. Со временем вы, конечно, будете работать собраннее.

Клото грустно улыбнулся и стал подниматься по лестнице к себе в кабинет.

— От каждого — по способностям, — произнес он, поднявшись на несколько ступенек и со значением направив палец в грудь Рейни. — Каждый должен будить в себе чувство ответственности.

Рейни смотрел ему вслед, пока он не прикрыл за собой дверь приемной.

Под вечер Рейнхарт и Джеральдина налили кастрюлю джин-физа [47] и улеглись пить в тени на балконе. Рейнхарт долго читал вслух стихи из антологии в бумажном переплете.

После четвертого стакана он прочел «Крушение „Германии“» [48] почти до конца. Декламировал он с большой выразительностью, хотя сильно охрип, тем не менее его, вероятно, было слышно на другой стороне улицы.

— «Пасхой встретим Его, — с жаром продекламировал Рейнхарт, — да озарит наш сумрак алый его восток…» [49]

Джеральдина лениво встала.

— Мне это нравится, — сказала она. — Но дай покажу, что мне очень нравится.

Она взяла у него книгу и полистала. Рейнхарт пожал плечами.

— «Пасхой встретим Его». — Он черпнул стаканом из кастрюли.

— Я здесь смотрела, — сказала Джеральдина, возвращая ему книгу. — Вот мне что понравилось. Прочти разок.

Она держала большой палец на абзаце мелким шрифтом слева от десятой строфы четвертой части «Старого Морехода».

Рейнхарт прочел его вслух:

— «И в своем одиночестве и в оцепенении своем завидует он Месяцу и Звездам, пребывающим в покое, но вечно движущимся. Повсюду принадлежит им небо, и в небе находят они кров и приют, подобно желанным владыкам, которых ждут с нетерпением и чей приход приносит тихую радость» [50].

— Вот это я понимаю, — сказала Джеральдина. — И звучит так, как мне слышалось, когда читала.

Рейнхарт прочел ей еще раз.

— Да, — сказала Джеральдина. — Красиво.

— Иногда мне хочется прийти куда-нибудь и чтобы мой приход принес тихую радость, — сказал Рейнхарт. — По-моему, никогда мой приход не приносил тихой радости.

— А, ты сам портишь дело, когда так думаешь.

— Тянет пребывать в покое, тянет к крову и приюту, а, Джеральдина?

— Устаю быстро, — сказала она.

— Путешествия очень утомляют.

Джеральдина повернулась на одеяле:

— Да, утомляют.

Рейнхарт встал и в пьяненьком воодушевлении направился к ванной комнате. Оттуда он вышел на лестницу на внутреннем дворике и стал декламировать себе.

По лестнице, держа в руке бумажный мешочек, поднимался Морган Рейни.

— А… — смущенно произнес он и осторожно обошел Рейнхарта. — Извините.

— Угу! — сказал Рейнхарт. Он думал о Джеральдине и все еще улыбался. — Ничего, пожалуйста.

Рейни остановился на площадке и снял клеенчатую шляпу.

— Э… вы ведь работаете на радио? — спросил он Рейнхарта.

— Иногда я работаю на радио.

— Интересная станция, эта Бэ-эс… бэ… эс… не помню, как дальше.

— Да, интересная станция.

Джеральдина подошла к двери и посмотрела на Рейни с пьяным доброжелательным любопытством.

— Послушайте, — спросила она его, осененная внезапной мыслью, — вы правда работаете в морге?

— В морге? — переспросил Рейни. — Да нет, я не работаю в морге.

— Конечно нет, — сказал Рейнхарт.

— Нет, — сказал Рейни. — Я провожу обследование для социального обеспечения. То есть поэтому меня и заинтересовала ваша станция, мистер…

— Рейнхарт, — сказал Рейнхарт.

— Я слушал ваше введение к программе, посвященной системе пособий и социальных услуг в этом штате. На прошлой неделе, кажется. Эта программа, по-моему, на редкость… — Он улыбнулся и неопределенно махнул рукой.

— На редкость паршивая, — сказал Рейнхарт.

— В ней на редкость много… злобы.

— Да, злобы там хватает, — согласился Рейнхарт.

Из бумажного мешочка Рейни сочилась густая красная жидкость и липкими каплями шлепалась на деревянный пол.

— Это клубничное мороженое, — виновато сказал Рейни. — Мне надо идти его спасать.

Он подставил ладонь под мешочек и поймал каплю.

— Э… не хотите ли? — спросил он.

— Хочу, — сказала Джеральдина. — Без шуток.

— Спасибо, — сказал Рейнхарт. — Можете пока положить его у нас на лед.

Они вошли в комнату. Она была совсем пустой и голой. Рейни пробормотал что-то о том, что у них очень мило.

Мороженое он купил, подчиняясь минутному приливу бодрости, но день у него был тяжелый: пожилая сифилитичка и веснушчатый ребенок-идиот. В пальце ребенка начиналась гангрена, потому что его сестренка туго перетянула этот палец бечевкой.