Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник)

Он пробудился, весь трепеща от восторга и бормоча:

– Роза, Роза, я люблю тебя!

А поскольку уже рассвело, он решил, что снова засыпать не стоит. Таким образом, мысль, с которой он проснулся, не покидала его весь день.

О, если бы Роза не отказывалась говорить о тюльпане, Корнелис предпочел бы ее царицам Семирамиде и Клеопатре, королевам Елизавете и Анне Австрийской, короче, всем самым великим и прекрасным властительницам мира! Но она не позволяет касаться заветной темы под угрозой, что больше не придет, на три дня наложила запрет на любое упоминание о тюльпане.

Эти семьдесят два часа – они, конечно, дарованы влюбленному, но отняты у цветовода. Правда, тридцать шесть часов из этих семидесяти двух уже прошли. Да и остальные тридцать шесть минуют быстро: восемнадцать уйдут на ожидание, прочие – на воспоминания.

Роза пришла в тот же час, и Корнелис вновь героически выдержал наложенную епитимью. Пожалуй, из него мог получиться весьма достойный пифагореец: согласно уставу этого ордена, он бы безмолвствовал в течение пяти лет, но при условии, что раз в день ему позволяли бы осведомляться о состоянии его тюльпана. Остальное время он уж как-нибудь вытерпел бы, не говоря ни о чем другом!

Впрочем, прекрасная посетительница понимала, что, употребляя власть в одном отношении, надо уступать в другом. Роза позволяла Корнелису просовывать пальцы сквозь решетку, чтобы коснуться ее руки и целовать пряди ее волос, когда они, рассыпаясь, проскальзывали в дверное окошко. Бедное дитя! Все эти ухищрения были для нее намного опаснее, чем разговоры о тюльпане.

Она и сама это поняла, когда вернулась к себе с бьющимся сердцем, пылающими щеками, сухими губами и влажными глазами.

Поэтому на следующий вечер, после первых приветствий и ласк, она сквозь решетку посмотрела на Корнелиса таким взглядом, какой почувствуешь, даже не видя, и сказала:

– Ну, что ж, он взошел!

– Взошел? Как? Кто? – пролепетал Корнелис, не смея поверить, что Роза по собственному почину сокращает срок его испытания.

– Тюльпан, – обронила Роза.

– Как? – вскричал узник. – Значит, вы разрешаете?..

– Ну да, – тоном нежной матери, позволяющей дитятке схватить игрушку, подтвердила она.

– Ах! Роза! – и Корнелис протянул губы, надеясь сквозь решетку коснуться щеки, ручки, лба, короче, хоть чего-нибудь.

Это ему удалось, притом даже лучше, чем мечталось: он коснулся приоткрытых уст.

Роза тихонько вскрикнула.

Корнелис почувствовал, как ее напугал этот внезапный поцелуй, и смекнул, что надо поскорее продолжить разговор:

– А всход прямой? – спросил он.

– Прямой, как фрисландское веретено.

– И уже большой?

– Не меньше двух дюймов.

– О Роза, вы только не забывайте заботиться о нем, тогда увидите, как быстро он будет расти.

– Вряд ли я смогу ухаживать за ним еще лучше, – вздохнула девушка. – Я ведь только о нем и думаю.

– Только о нем, Роза? Берегитесь, этак и я в свой черед начну ревновать.

– Вот еще! Вы прекрасно знаете, что думать о нем для меня значит думать о вас. Я не спускаю с него глаз. Он виден с моей постели, тюльпан – это первое, что я вижу, просыпаясь, и он же – последнее, на что я смотрю, засыпая. А днем я сажусь возле него с рукоделием. С тех пор, как он там, я больше не выхожу из своей комнаты.

– Вы правы, Роза, ведь, как вам известно, это ваше приданое.

– Да, и я благодаря ему смогу выйти замуж за молодого человека двадцати шести-двадцати восьми лет, которого полюблю.

– Замолчите! Вот злюка!

Тут Корнелису удалось схватить и нежно сжать пальцы девушки, отчего если и не сменилась тема беседы, то по крайней мере она прервалась. В тот вечер наш герой почувствовал себя счастливейшим из смертных. Роза не отняла своей руки, он удерживал ее столько, сколько мог, тем временем в свое удовольствие распространяясь о тюльпане. С этого момента каждый день приносил им что-то новое: тюльпан рос, и росла любовь этих двоих. Настал день, когда цветок развернул свои листья, потом пришло время, когда завязался бутон. Корнелис при этом известии возликовал, вопросы посыпались градом, сменяясь с такой быстротой, что сама эта торопливость говорила об их важности.

– Завязался? – вскричал Корнелис. – Бутон уже формируется?

– Формируется, – повторила Роза.

Корнелис был вынужден схватиться за решетку дверного оконца: его пошатывало от радости.

– Ах! Боже мой! – восклицал он.

Потом, снова обращаясь к Розе, допытывался:

– Бутон правильной формы? А он плотный? Сочный? Зеленый до самой верхушки?

– Он овальный, размером с большой палец, сверху заострен, как игла, а по бокам набухает. Вот-вот раскроется.

В ту ночь Корнелису не спалось. Близился решающий момент, цветок готов раскрыться. Прошло еще два дня, и Роза объявила: приоткрывается!

– Инволюкрум приоткрывается! – воскликнул ван Берле. – Чехольчик раскрылся! Но, Роза, если так, значит, уже можно различить?..

Узник не договорил – дыхание перехватило.

– Да, – отвечала Роза, – да, можно разглядеть полосочку другого цвета, она пока тоненькая, как волосок.

Корнелиса затрясло, он пробормотал, не в силах унять дрожи:

– И какой это цвет?

– Очень темный.

– Коричневый?

– О нет. Темнее.

– Темнее, моя добрая Роза! Темнее! Спасибо! Темный, как черное дерево, темный, как?..

– Как чернила, которыми я вам писала.

Корнелис издал крик безумного ликования.

Потом вдруг примолк и, молитвенно сложив ладони, произнес:

– О, ни один ангел небесный не сравнится с вами, Роза.

– Неужели? – улыбаясь его восторженности, спросила девушка.

– Вы столько трудились, Роза, вы столько сделали для меня! Мой тюльпан расцветет, Роза, и его цветок будет черным! Роза, Роза, вы – самое совершенное из всего, что Бог создал на этой земле!

– После черного тюльпана, разумеется?

– Ах, да замолчите же, уймитесь, злое дитя, имейте сострадание, не портите мне радость! Но скажите, Роза, ведь если тюльпан уже приоткрылся, значит, самое позднее через дня два-три он будет в полном цвету?

– Да, завтра. Или послезавтра.

– Ох, а я-то его не увижу! – простонал Корнелис, отшатываясь от окошка. – Не смогу поцеловать его, это Божье чудо, которому надо поклоняться, как я целую ваши руки, Роза, как я целую ваши волосы и ваши щечки, когда по воле случая мне посчастливится дотянуться до них!

Роза прижалась щекой к решетке – не по воле случая, а по своей собственной, и губы молодого человека жадно прильнули к ней.

– Если хотите, я срежу его для вас, – сказала девушка.

– Ах, нет, нет! Как только цветок раскроется, поставьте его в тень, Роза, и тотчас, немедленно пошлите в Харлем председателю общества садоводов сообщение о том, что большой черный тюльпан расцвел. Знаю, до Харлема далеко, но за деньги вы сможете нанять посланца, охотник найдется. У вас есть деньги, Роза?

– Триста флоринов.

– О, если у вас есть триста флоринов, вам не нужен посыльный. Вы, Роза, вы сами должны отправиться в Харлем.

– Но ведь цветок за это время…

– Цветок вы возьмете с собой! Вы же понимаете, что его ни на мгновение нельзя оставлять без присмотра.

– Но тогда я, не расставаясь с ним, расстанусь с вами, господин Корнелис, – печально напомнила Роза.

– Ах, моя нежная, моя дорогая Роза, ведь правда! Боже мой, до чего люди злы! Что я им сделал? Зачем они лишили меня свободы? Вы правы, Роза, я не смогу жить без вас. Ну так и быть: пошлете кого-нибудь в Харлем, вот и все. Черный тюльпан – такое редкое чудо, что председателю не грех побеспокоиться и самому приехать за ним в Левештейн.

Но тут он вдруг осекся и дрогнувшим голосом пробормотал:

– Роза, Роза, а что, если он не будет черным?

– Да не волнуйтесь так! Уже завтра вы будете знать, какой он. Или послезавтра вечером.

– Ждать до вечера? Роза, нет!.. Я умру от нетерпения. Разве мы не могли бы договориться, измыслить какой-нибудь условный знак?