Солдат всегда солдат. Хроника страсти

Что и говорить — не шибко опытна она была для такого дела: согласитесь, двадцать четыре — возраст невеликий. Естественно, она бралась за все с рвением, хотя, будь она постарше и поопытней, она наверняка смягчила бы свой максимализм. А так она без раздумий приперла Эдварда к стене. Она назначила ему встречу в лондонском отеле. Ей бы заметить, что он буквально приполз туда, поджав хвост, после своих приключений в Монте-Карло. Так она еще на его робкие попытки промямлить что-то в свое оправдание и высказать ей свое нежное отношение тут же отрубила:

«Мы почти разорены. Вы дадите мне возможность попробовать исправить положение? Если нет — я ухожу в Хендон и буду жить с вдовьей части имущества». (Хендон — это женский монастырь, куда она иногда «удалялась», как принято говорить у католиков.)

И крыть Эдварду было нечем — абсолютно нечем. Он не знал, сколько денег, по его выражению, он «просадил» за игорным столом. Около четверти миллиона: если не изменяет память. Он не знал, известно ли ей о Ла Дольчиквите или же она поверила, что он катался на яхте, а может, проводил время в Монте-Карло. Он молчал, и ему хотелось только одного: забраться поглубже в нору и отсидеться. Леонора не пыталась его разговорить и сама лишних слов тоже не тратила.

Я плохо представляю себе английское законодательство, поэтому не возьмусь описать детально, как они его, то есть Эдварда, повязали. Знаю лишь, что два дня спустя, не поставив его в известность, — если не считать двух фраз, которые Леонора сказала ему при встрече, — она и его адвокат получили попечительское право (так это, по-моему, называется) на всю собственность Эдварда. Это означало конец Эдварда-землевладельца, хозяина, отца, пекущегося о своих детях — крестьянах. Он оказался вне игры.

А в распоряжении Леоноры оказались три тысячи годового дохода. Она быстро нашла Эдварду занятие, посоветовав ему получить перевод в одну из частей своего гарнизона, стоявшего в Бирме (опять-таки, если это так называется на армейском языке). Сама она в течение недели разбирала дела со старым управляющим Эдварда и закончила тем, что недвусмысленно дала ему понять, что из поместья нужно выжимать все до последнего пенса. Перед их отъездом в Индию она сдала Брэншоу в аренду сроком на семь лет за тысячу фунтов в год. Она продала два портрета кисти Ван Дейка и кое-что из фамильного серебра, выручив за все одиннадцать тысяч фунтов, и еще двадцать девять тысяч она получила по закладной. Вот эта, б о льшая, сумма ушла доброхотам-кредиторам Эдварда в Монте-Карло. Ее-то она во что бы то ни стало хотела отыграть. Бог с ними, с портретами Ван Дейка и столовым серебром, — все это нужно лишь для того, чтоб распустить хвост, не более того. И только когда Эдвард два дня подряд проплакал над исчезновением дорогих для него реликвий, она пожалела, что поторопилась. Но даже это ее ничему не научило — муж еще больше потерял в ее глазах. Ей было невдомек, что, сдав Брэншоу в аренду посторонним, она оскорбила его физически, запятнала его честь — для него это было равносильно тому, как если бы принадлежавшая ему женщина пошла на панель. Вот насколько ему было плохо. А разве ей было легче, когда она узнала об испанской танцовщице?

Так что она пошла до конца. Восемь лет они пробыли в Индии, и все это время она требовала, чтобы они жили на заработанные средства, то есть на его капитанское жалованье плюс доплату за службу на передовой. Со своей стороны, она платила ему пятьсот фунтов в год, чтоб ему было на что «распустить хвост», как она выражалась. Она полагала, что поступает с ним честно.

В каком-то смысле она действительно поступала с ним честно, вот только честь они понимали по-разному. Она всегда покупала ему дорогие вещи, а себе отказывала. Например, те чемоданы из свиной кожи, — помните? Так вот, оказывается, это не Эдвард их себе купил, — это Леонора о нем позаботилась. Он всегда одевался опрятно, но незаметно, неброско. Она этого не понимала, точнее, не хотела понять, и затеяла всю эту историю с экстравагантными чемоданами из свиной кожи, чтоб вознаградить его за то, что он навел ее на мысль о сделке, на которой она заработала тысячу с лишним фунтов. Сама она тоже предпочитала держаться незаметно. Когда они ездили отдыхать в местечко Симла — если не ошибаюсь, летом там прохладно и очень оживленно, — так вот, когда они там отдыхали, именно Леонора заставляла Эдварда, как бы сказали американцы, крутиться тысячедолларовой призовой лошадкой и бить копытом от счастья. Сама же при этом оставалась «в тени». А что? И для здоровья полезно, и недорого.

Видимо, для здоровья Эдварда это было тоже неплохо, раз крутил он в основном с миссис Бейзил, милой, душевной женщиной. По-моему, она была его любовницей, впрочем, Эдвард никогда об этом не рассказывал. Просто я догадываюсь, что у них все было очень романтично, в высшей степени достойно — во всяком случае, для Эдварда. Видимо, она была добра и нежна с ним, откликалась на все его желания. Нет, бесхребетной она не была — просто поставила своей обязанностью идти Эдварду навстречу. А это означало, если я правильно понимаю, что в течение пяти лет он вел долгие задушевные беседы с ней вдвоем и иногда «грешил». Причем всякий раз, «согрешив», Эдвард долго каялся и в очередной раз одалживал майору пятьдесят фунтов. А миссис Бейзил, судя по всему, это грехом не считала — ведь она поступала так из жалости и любви.

Видите ли, Леоноре и Эдварду нужны были темы для разговора. Нельзя жить с человеком и все время молчать — хотя у кого-то это, возможно, получается, например, у жителей Северной Англии или американского штата Мэн. И чтобы снять неловкое молчание, Леонора придумала веселенькое занятие: давать Эдварду просматривать бухгалтерские отчеты по его поместью и затем вместе их обсуждать. Однако обсуждения не получалось — Эдвард вежливо отбояривался. Так, наверно, шло бы и дальше, если б не старик Мамфорд — тот фермер, что не платил за аренду. Это он заставил Эдварда броситься в объятия миссис Бейзил. Она наткнулась на Эдварда в сумерки, гуляя по саду в Бирме, среди индийских экзотических цветов и растений. Наткнулась в тот момент, когда он рубил всю эту экзотику под корень, размахивая шашкой и ругаясь последними словами.

Оказалось, что пожилого господина по имени Мамфорд прогнали с его фермы и выделили ему бесплатно крошечный флигелек по соседству, назначив еженедельный пенсион в десять шиллингов от благотворительного общества фермеров и добавив еще семь шиллингов от щедрот попечительского совета Эшбернамов. Эдвард только что установил это по бухгалтерскому отчету, который Леонора оставила в его гардеробной. Он пришел вечером со службы и на ходу, еще не сняв мундира, взял бумаги и начал читать. Вот почему у него в руках оказалась шашка. Леонора-то считала, что она расщедрилась, позволив старику Мамфорду поселиться даром во флигеле, да еще назначив ему еженедельный пенсион в семь шиллингов. В общем, миссис Бейзил была потрясена, увидев Эдварда в таком состоянии в тот вечер. Она сразу же в него влюбилась и какое-то время была от него без ума, а он потянулся к ней с тем же глубоким чувством, ища сострадания и восхищения. Так они встретились в бирманском саду — смеркалось, и под ногами у них лежали порубленные шашкой цветы, источая аромат и вечернюю свежесть. Поначалу они, скорей всего, тщательно скрывали свою связь, хотя бог весть сколько часов провела миссис Бейзил вместе с Эдвардом, склоняясь над бухгалтерскими отчетами управляющего поместьем, — думаю, что немало. У Эдварда в сарае со снаряжением для верховой езды на стене висела огромная карта его владений — так вот, миссис Бейзил знала ее назубок. К тому же майор Бейзил, похоже, не препятствовал. Да и кто станет препятствовать в богом забытых армейских гарнизонах?

Так бы и тянулось до бесконечности, если бы майора не повысили — он получил звание полковника и двойное жалованье за прежний и новый чин — во время перегруппировки войск как раз накануне южноафриканской кампании. Он получил новое назначение, и миссис Бейзил должна была ехать с ним — не могла же она остаться с Эдвардом? Тем более что Эдварду светило назначение в Трансвааль. Быть убитым на поле сражения — чем не лучший исход? Однако Леонора воспротивилась. Ей рассказывали жуткие истории о пьянках, которые устраивали в трансваальской степи гусары во время военных действий, когда дорогущее шампанское — пять золотых за бутылку — лилось рекой, и все такое. И потом, ее больше устраивало точно знать, куда идут мужнины карманные денежки. Впрочем, Эдварду было все равно. Особым героизмом он не отличался, так что не все ли равно — быть сраженным снайперской пулей в горах на северо-западе или пасть от выстрела какого-нибудь старика в цилиндре, стерегущего свой участок? Я буквально повторяю его слова. Но слова словами, а он весьма отличился тогда в период военных операций. Недаром получил D. S. О. и звание майора с двойным жалованьем.