Голем

Он низко нахлобучил свою твердую, круглую шляпу, так что уши его торчали почти горизонтально, но уходить он еще не собирался.

Это стало невыносимо.

Я расплатился и вышел.

Когда я закрывал за собой стеклянную дверь, кто-то схватился за ее ручку – я обернулся.

Опять этот субъект.

Я с досады хотел повернуть налево по направлению к еврейскому кварталу, но он оказался предо мной и заградил мне дорогу.

– Да отстаньте вы, наконец! – крикнул я.

– Пожалуйте направо, – коротко сказал он.

– То есть, как это?

Он нагло посмотрел на меня.

– Вы – Пернат!

– Вы хотели, вероятно, сказать: господин Пернат?

Он злорадно улыбнулся.

– Без фокусов! Пожалуйте за мной!

– Да вы с ума сошли? Да кто вы такой? – возмутился я.

Он ничего не ответил, распахнул пиджак и осторожно показал мне истертый металлический значок, прикрепленный к подкладке.

Я понял: этот хлыщ был сыщиком и хотел арестовать меня.

– Да скажите, ради Бога, в чем дело?

– Узнаете, будьте покойны. В департаменте, – грубо ответил он. – Марш за мной!

Я предложил ему взять извозчика.

– Не стоит!

Мы пошли в полицию.

Жандарм подвел меня к двери. На фарфоровой дощечке я прочитал:

– Войдите, пожалуйста, – сказал жандарм.

Два грязных письменных стола с грудами бумаг стояли друг против друга.

Между ними несколько поломанных стульев.

На стене портрет императора.

Банка с золотыми рыбками на подоконнике.

Больше ничего не было в комнате.

Кривая нога и толстый сапог под обтрепанными серыми брюками виднелись под левым столом.

Я услышал шум. Кто-то пробормотал несколько слов по-чешски, и тотчас же из-за правого стола показался сам полицейский советник. Он подошел ко мне.

Это был невысокого роста мужчина с седой бородкой. Прежде чем начать говорить, он оскаливал зубы, как человек, который смотрит на яркий солнечный свет.

При этом он как-то сводил глаза под очками, что придавало ему отвратительно гнусный вид.

– Вы Атанасиус Пернат, – он взглянул на лист бумаги, на котором ничего не было написано, – резчик камней?

Тотчас же оживился кривоногий за своим столом: он заерзал на стуле, и я услышал скрип пера.

Я подтвердил:

– Пернат. Резчик камей.

– Ну, вот мы и встретились, господин… Пернат… да, да… господин Пернат. Да, да. – Господин полицейский советник сразу стал удивительно любезен, точно он вдруг получил откуда-то очень радостное известие, протянул мне обе руки и, улыбаясь, попробовал придать себе выражение довольного обывателя.

– Итак, господин Пернат, расскажите, что вы делаете целый день?

– Я думаю, что зто вас не касается, господин Отшин, – холодно ответил я.

Он прищурил глаза, подождал минуту и быстро продолжал:

– С каких пор графиня в связи с Савиоли?

Я ждал чего-нибудь в этом роде, и не моргнул глазом.

Он ловко пытался путем сбивчивых и повторных вопросов уличить меня в противоречиях, но я, как ни билось у меня сердце от возмущения, не выдал себя и все возвращался к тому, что имени Савиоли я никогда не слыхал, что с Ангелиной я дружу еще с тех пор, когда был жив мой отец, и что она уже неоднократно заказывала мне камеи.

Несмотря на все, я чувствовал, что полицейский советник угадывает всю мою ложь и что он задыхается от ярости, не будучи в состоянии добиться чего-нибудь от меня.

Он на минуту задумался, затем привлек меня за лацкан пиджака близко к себе, предостерегающе указал толстым пальцем на левый стол и начал шептать мне на ухо:

– Атанасиус! Ваш покойный отец был моим лучшим другом. Я хочу спасти вас, Атанасиус! Но вы должны рассказать мне все, что знаете о графине. Вы слышите: все.

Я не мог понять смысл его слов.

– Что значит: вы хотите меня спасти? – громко спросил я.

Кривая нога раздраженно топнула. Советник посерел от злости. Вытянул губу. Ждал. Я знал, что он сейчас еще раз наскочит (его система огорашивать напомнила мне Вассертрума), и ждал.

Я заметил козлиную физиономию, принадлежавшую обладателю кривой ноги. Она прислушивалась, выглядывая из-за стола… Вдруг полицейский, обращаясь ко мне, пронзительно вскрикнул:

– Убийца. Я оцепенел от изумления.

Козлиная голова снова угрюмо спряталась.

Господин полиции советник был немало раздражен моим спокойствием, ловко скрыл это, однако, подал мне стул и предложил сесть.

– Так что вы отказываетесь дать нужные мне показания относительно графини, господин Пернат?

– Я не могу их дать, господин советник, по крайней мере, в таком духе, как вы ждете. Во-первых, я никогда не слыхал имени Савиоли, и затем я твердо убежден в том, что это клевета, если говорят о графине, что она обманывает своего мужа.

– Вы готовы подтвердить это под присягою?

У меня захватило дух.

– Да! Когда угодно.

– Отлично. Гм.

Наступила длинная пауза, во время которой советник, казалось, напряженно размышлял.

Когда он снова взглянул на меня, на его роже появилось выражение притворного сострадания. Я невольно вспомнил Харусека с его дрожащим от слез голосом.

– Мне ведь вы это можете сказать, Атанасиус, мне, старому другу вашего отца, мне, который носил вас на руках. – Я едва удержался от улыбки: он был в лучшем случае лет на десять старше меня. – Не правда ли, Атанасиус, это была только самооборона!

Козлиная физиономия снова вынырнула.

– Что было самообороной? – изумленно спросил я.

– Это… С этим… Цоттманом! – бросил он мне это имя в лицо.

Это слово кольнуло меня, как кинжалом: Цоттман! Цоттман! Часы! Имя Цоттмана было вырезано на часах.

Я чувствовал, как вся кровь бросилась к сердцу: мерзавец Вассертрум дал мне часы, чтобы навлечь на меня подозрение в убийстве.

Советник тотчас же сбросил маску, оскалил зубы и прищурил глаза.

– Так что вы сознаетесь в убийстве, Пернат?

– Это все ошибка, ужасная ошибка. Ради Бога, выслушайте меня. Я могу вам объяснить, господин советник… – закричал я.

– Теперь сообщите мне только то, что касается графини, – быстро перебил он меня. – Я обращаю ваше внимание: вы облегчите этим вашу участь.

– Я не могу сказать ничего, кроме того, что сказал: графиня невинна, – вскричал я.

Он стиснул зубы и обратился к козлиной физиономии:

– Запишите: Пернат сознался в убийстве страхового агента Карла Цоттмана.

Меня охватило безумное бешенство.

– Эх вы, полицейская сволочь, – вырвалось у меня, – как вы смеете?

Я искал какого-нибудь тяжелого предмета.

В одно мгновение двое полицейских схватили меня и надели на меня кандалы.

Советник раздувался, как петух на навозной куче.

– А часы? – он вытащил вдруг выпуклые часы. – Несчастный Цоттман был еще жив, когда вы их снимали с него, или нет?

Я снова совершенно овладел собой и твердым голосом продиктовал секретарю:

– Часы сегодня утром подарил мне старьевщик Аарон Вассертрум.

Послышался раскатистый хохот, и я заметил, как кривая нога и сапог пустились в радостный пляс под пальто.

ХVI. Мытарство

Я должен был идти по освещенным вечерними огнями улицам. Мои руки были скованы, шедший за мною жандарм нес ружье с надетым штыком.

Уличные мальчишки справа и слева бежали толпами и кричали, женщины открывали окна и грозили мне ложками, посылая вдогонку ругательства.

Уже издали я увидел большие каменные очертания суда с надписью на фронтоне:

«Карающее правосудие – защита всех честных»

Через раскрывшиеся предо мною огромные ворота я попал в коридор, в котором пахло кухней.

Бородатый человек с саблей, в форменном сюртуке и фуражке, босой, в длинных, завязанных у щиколотки кальсонах поднялся, поставил кофейную мельницу, которую он держал между колен, и велел мне раздеться.