Годы

«Вот такая жизнь мне по душе, — подумала она, доставая театральный бинокль. — Потому что я такая же…»

Она приставила бинокль к глазам. Сцена вдруг стала яркой и близкой. Трава, казалось, сделана из толстых зеленых шерстяных ниток. Китти видела полные коричневые руки Зигфрида, лоснящиеся гримом. И лицо его блестело. Опустив бинокль, Китти откинулась назад в своем углу.

И старая Люси Крэддок… — она увидела Люси за столом, с красным носом и терпеливыми, добрыми глазами. «Значит, на этой неделе вы опять ничего не сделали, Китти», — произнесла она с упреком. Как я любила ее! — подумала Китти. А потом она вернулась в ректорскую резиденцию. Там было дерево с подпоркой посередине… Мать сидела очень прямо… Жаль, я так часто ссорилась с мамой, подумала Китти, — ее вдруг охватило ощущение убегающего времени и его трагизма. Музыка опять изменилась.

Китти вновь посмотрела на сцену. Туда уже вышел Странник. Он сидел на возвышении в длинном сером платье. Один глаз был закрыт неловко сидящей повязкой. Он все пел и пел, пел и пел. Внимание Китти ослабело. Она оглядела сумрачно-красноватый зрительный зал. Видны были только белые локти на бортиках лож. Кое-где яркие точки света обнаруживали тех, кто следил с фонариком по нотам. Взгляд Китти привлек точеный профиль Эдварда. Он слушал взыскательно, с большим вниманием. Ничего не получилось бы, подумала она, ни за что не получилось бы.

Наконец Странник удалился. Ну! — подумала Китти, опершись на бортик. Ворвался Зигфрид, в леопардовой шкуре, смеющийся и распевающий. Музыка взволновала Китти. Зигфрид подобрал куски сломанного меча, раздул огонь и стал стучать, стучать, стучать… Пение, стук молотка, взметание огня переплетались между собой. Все быстрее, все ритмичнее, все воодушевленнее стучал Зигфрид и, наконец, подняв меч высоко над головой, ударил по наковальне, которая с треском разлетелась. После этого он принялся размахивать мечом, кричать и петь, музыка тоже возносилась все выше и выше… Но тут опустился занавес.

В зрительном зале зажглись люстры. Все цвета вернулись. Оперный театр вновь ожил, вместе с сотнями лиц, брильянтов, мужчин, женщин. Они аплодировали и махали программками. Весь зал будто ощетинился трепещущими белыми листками бумаги. Занавес раздвинули и удерживали высокие лакеи в штанах до колен. Китти встала, аплодируя. Занавес опять сдвинулся и вновь разошелся. Лакеи едва держались на ногах под тяжестью его складок. Вновь и вновь приходилось им раздвигать занавес, и, даже когда они совсем отпустили его, артисты исчезли, а оркестранты начали покидать свои места, публика все еще стоя аплодировала и размахивала программками.

Китти обернулась к молодому человеку в своей ложе. Он облокотился на бортик и хлопал в ладоши, крича: «Браво! Браво!» Он забыл о Китти, забыл о самом себе.

— Прелестно, правда? — наконец проговорил он, обернувшись.

На его лице было странное выражение — как будто он находился сразу в двух мирах, которые силился совместить.

— Прелестно, — согласилась Китти. Она посмотрела на него с завистью. — А теперь, — сказала она, собирая свои вещи, — идемте ужинать.

В Хайямз-Плейс уже поужинали. Со стола было убрано, остались лишь несколько крошек и горшок с цветами, стоявший посередине, как часовой. В комнате было слышно только стрекотание иглы, протыкавшей шелк: Мэгги шила. Сара, сгорбившись, сидела на круглом стуле у пианино, но не играла.

— Спой что-нибудь, — вдруг попросила Мэгги.

Сара повернулась и ударила по клавишам.

— «Я твердою рукою сжимаю свой клинок…» — пропела она. Это был какой-то напыщенный марш восемнадцатого века, но голос ее звучал высоко и пронзительно. Сара поперхнулась и замолчала.

Некоторое время она ничего не говорила, держа руки на клавишах.

— Что толку петь, если нет голоса, — прошептала она.

Мэгги продолжала шить.

— Чем ты сегодня занималась? — наконец спросила она, резко подняв голову.

— Ходила с Розой, — ответила Сара.

— А что вы делали с Розой? — Мэгги спрашивала рассеянно.

Сара обернулась и посмотрела на нее, а потом вновь начала играть.

— Я стою на мосту и на воду смотрю… — тихо пропела она. — Я стою на мосту и на воду смотрю, — повторила она в такт музыке. — А вода все бежит, а вода все течет. Пусть кораллами станут кости мои. Пусть фонарики рыбьи зажгутся в глазах, в опустевших глазницах моих… — Сара полуобернулась и смотрела на Мэгги. Но та не слушала. Сара замолчала и снова отвернулась к клавиатуре. Но увидела она не клавиши, а сад, цветы, свою сестру и молодого человека с большим носом, который наклонился, чтобы сорвать цветок, белевший в темноте. Он выставил вперед руку с цветком в лунном свете…

Мэгги перебила ход ее мыслей.

— Ты ходила с Розой, — сказала она. — Куда?

Сара встала из-за пианино и подошла к камину.

— Мы сели в автобус и поехали в Холборн, — сказала она. — Потом пошли по улице и вдруг, — Сара выбросила в сторону руку, — я почувствовала удар по плечу. «Гадкая врунья!» — воскликнула Роза, схватила меня и прижала к стене пивной.

Мэгги молча продолжала шить.

— Вы сели в автобус и поехали в Холборн, — через некоторое время монотонно повторила она. — А потом?

— Потом мы вошли в дом, — продолжила Сара. — Там были люди — множество людей. И я спросила себя… — Она сделала паузу.

— Собрание? — спросила Мэгги. — Где?

— В каком-то зале, — ответила Сара. — Там был бледный зеленоватый свет. Во дворе женщина развешивала одежду на веревке. А еще кто-то прошел, гремя палкой по ограде.

— Понятно, — сказала Мэгги. Она стала шить быстрее.

— И я спросила себя, — вернулась к своей мысли Сара, — чьи это головы?

— Собрание, — перебила ее Мэгги. — А что за собрание? О чем там шла речь?

— Голуби ворковали, — продолжила Сара. — «Только ты, крошка. Только ты, кро…» А потом крыло заслонило свет, в воздухе потемнело, и вошла Китти, облаченная в звездное сияние, и села на стул.

Сара замолчала. Молчала и Мэгги. Она шила.

— Кто вошел? — наконец переспросила она.

— Красавица, облаченная в звездное сияние, с зелеными блестками в волосах, — сказала Сара. — После чего… — тут она изменила интонацию и стала говорить голосом буржуа, приветствующего роскошную даму, — мистер Пикфорд вскакивает и говорит: «О! Леди Лaссуэйд, не угодно ли на этот стул?»

Сара выдвинула стул перед собой.

— А потом, — продолжила она, жестикулируя, — Леди Лaссуэйд садится, кладет на стол перчатки, — Сара хлопнула ладонью по сиденью, — вот так.

Мэгги посмотрела на нее поверх шитья. У нее возникло ощущение, будто комната полна народу, по оградам гремят палками, развешивают сушиться одежду и кто-то входит с крылышками жуков в волосах.

— А что было потом? — спросила она.

— Потом увядшая Роза, колючая Роза, огненная Роза, шипастая Роза, — Сара расхохоталась, — пролила слезу.

— Ну, нет, — сказала Мэгги. В рассказе было что-то не так, в нем заключалось нечто невозможное. Она подняла голову.

По потолку скользнули лучи от проезжающей машины. Уже стемнело настолько, что без света ничего не было видно. Фонарь пивной напротив озарял комнату желтым сиянием. Свет на потолке трепетал, будто отраженный от воды. С улицы послышались злые возгласы, топот и шарканье, как будто полиция тащила кого-то против его воли.

— Опять драка? — сказала Мэгги, втыкая иглу в материю.

Сара встала и подошла к окну. У пивной собралась толпа. Оттуда вышвырнули человека. Он поковылял прочь, наткнулся на фонарный столб, схватился за него. Сцена освещалась фонарем над дверью пивной. Сара постояла у окна, наблюдая, а затем повернулась. Ее лицо в смешанном свете выглядело мертвенным и усталым, как будто она была не девушкой, но старухой, изможденной деторождением, пороками и преступлениями. Она стояла сгорбившись, сцепив руки.

— Когда-нибудь, — проговорила она, глядя на сестру, — люди при виде этой комнаты, этой пещеры, этой берлоги, вырытой в грязи и навозе, будут зажимать носы, — она сжала нос пальцами, — и говорить: «Фу! Какая вонь!»