Антология осетинской прозы

И все же главная примечательность села — это радио. В дикой горной местности, там, где по соседству с человеческим жильем спокойно разгуливают медведи и волки, теперь радио: связали несколько шестов друг с другом, задрали их к небесам, прикрепив к стволу высокой груши, и радио готово. Скажем, кто-то говорит в микрофон в далекой Москве или в Тбилиси, а Дударыко или Тепсарико внимают этой речи в Стырфатане.

И чего только не выдумает Анри, председатель исполкома, чтоб ему пусто было, как он только везде поспевает! Села по всей округе разбросаны, одно в Джермуге, другое в Барсамдзели, третье в Кугоме, четвертое и вовсе где-то на отшибе, чуть ли не на верхушке Ардуза, поди и уследи за ними. Выход только один: в скворца превратиться или на аэроплан сесть, а так села и взглядом не окинешь, о том же, чтобы их пешком исходить, не может быть и речи.

Недавно у нас произошел случай, который взбудоражил все ущелье: в Стырфатане выловили двух воров. Вначале исполком сам в этом деле разбирался, потом преступников этапом отправили в город.

А случилось следующее. Как-то темной ночью жители Кугома Пала и Парса надумали совершить дерзкий набег. Видно, вспомнили, бедняги, подвиги своих дедов, когда те, бывало, угоняли целые табуны лошадей из соседней Кабарды или Чечни, и сердца их трепетно забились:

— Эх, давай и мы испытаем нашу силу и доблесть!

У Пала ноговицы совсем истрепались, у Парса черкеску будто собаки в клочья изодрали.

За плутовские проделки и маленький рост Парса в селе прозвали хитрым бесом. И верно, ростом он не очень удался, зато корни его скрывались глубоко под землей.

Пала прозвали губошлепом за то, что нижняя губа у него постоянно свисала и каждый при желании мог свободно любоваться его редкими пожелтевшими зубами.

Парса и Пала были неразлучны, как влюбленные корова и бык. Послушать их, так будто они были заклятыми врагами, на самом же деле друг без друга и часу не могли прожить. Надумай кто пригласить к себе в гости Пала, ему непременно надо было обратиться с приглашением и к Парса.

— Каждый из вас да послужит другому жертвой в час поминок! — насмехались над ними сельчане.

Так вот, однажды Пала и Парса решили отправиться в поход: захотелось им ухватить удачу за хвост. Славно подготовились друзья. Парса раздобыл где-то кремневый пистолет, набил его порохом, зарядил двумя пулями. Говорят, так заряжали оружие наши отважные отцы.

Пала извлек на свет саблю своего деда Махамата, правда, ножны заржавели и клинок никак не вынимался, но большой беды в этом не было. Одним словом, они вооружились так, что могли бы сразиться с целой армией.

— Богом тебя заклинаю, не вытаскивай свою саблю, не то засверкают молнии и прольется дождь! — подшучивает над своим другом Парса.

— Да, да, не одного и не двух таких молодцов, как ты, зарубил этой саблей мой дед Махамат, чтоб тебе на том свете ослом ему служить! — горячится Пала.

— Вот что прокормит тебя и меня, вот, — Парса самодовольно похлопывает рукой по кремневому пистолету. — Недавно, солнышко мое, напали на меня волки, так я в них из пистолета бах, бах, штук пять убил и столько же ранил.

Пала отлично знает, что Парса врет: не мог он убить столько волков из однозарядного пистолета, но спорить ему сейчас не хочется.

Переговариваясь так, Пала и Парса шагали по дороге, а вокруг стояла такая темень, что, пожалуй, и в преисподней такой не найти. Глаза хоть закрывай, хоть открывай — разницы никакой: все равно ничего не увидишь.

— Ну, что там, Парса, долго нам еще идти?

— Тише ты, чтоб покойника из твоего дома выволокли, мы уже у самого Стырфатана!

— Что-то никакого Стырфатана я не вижу…

— Ну, конечно, говорят, он в Тифлис обежал, вдруг у него выросли ноги, и он помчался сломя голову, чтоб всей твоей семье пропасть! — И Парса, довольный собой, расхохотался. Пала же от злости готов был лопнуть, точно переполненный мочевой пузырь. А тут еще Парса подсыпал соли на рану:

— Какой же я болван, что с таким губошлепом, как ты, связался, того и гляди, опозоришь меня.

— Чтоб твой очаг угас, послушать тебя, так и Зелимхан [22] рядом с тобой ничего не стоит.

— Тише говори, чтоб тебе камнем челюсть раздробило, а то мелешь без конца, точно жвачное животное. Теперь село совсем рядом… Эх, боже, до чего прекрасная ночь выдалась, пальцем в глаз ткни, и то не заметишь! Вору, говорят, только одно подавай, чтобы ночь потемней была.

Ночь и в самом деле стояла темная-претемная, не разобрать было, где небо, где земля, весь мир словно в бездну провалился.

Друзья приблизились к ольховой роще, за рощей глухо рокотала река, будила своим шумом ночь.

— Теперь прикуси язык и не дыши: у здания правления стоит радиовышка, и нас могут услышать. Не вздумай проболтаться, что мы воровать идем, не то об этом в самом Тифлисе узнают. А то, думаешь, нет? Мы же слышим, когда из Тифлиса говорят, вот и нас могут услышать.

— Все это вранье, всякое там радио, телефон. Тут меня никто не надует. Да ты и сам в этом не больше меня разбираешься. И как меня угораздило с таким ослом за серьезное дело взяться!

Теперь настала очередь Парса обозлиться:

— Дурень, до каких пор тебя учить? Ты на мою залатанную черкеску не гляди: я девять классов в студенческой школе окончил, на днях мне и квитанцию пришлют, это ты знаешь?! Вот тогда я устроюсь попом в нашем ущелье и помолюсь великому богу: пусть поскорее помрет Пала, чтобы я мог всласть поесть и выпить на его поминках.

— Чтоб тебе ослиную задницу съесть!..

— Тс-с, тише, кажется, собака залаяла.

Пала поспешно пригнулся, схватился за рукоять сабли. В груди его бешено заколотилось сердце, глаза вылезли из орбит, точно у перепуганной кошки. Вдобавок с березы на голову Пала упала сухая ветка, и это еще больше напугало друзей.

Вдруг им почудилось, словно к реке метнулась длинная тень и послышался звук быстрых шагов. Все же Парса был чуточку посмелее, страх не до конца лишил его способности соображать, в голове у него промелькнуло: наверняка это Сала, долговязый сельский милиционер, больше быть некому.

Вслух Парса ни слова не оказал Пала, только схватил его за полу черкески и поволок за собой.

— Шагай побыстрей, губошлеп, и будь осторожней, я же тебя предупреждал!

— Здесь лужа, давай обойдем…

Пала боится оглянуться. К тому же у него сползают штаны, но затянуть потуже пояс ему недосуг.

В глазах Парса тоже бегают испуганные огоньки, челюсти, точно клещи, сжались так, что он не в силах их разжать.

Друзья поравнялись с мостом, под которым вода шумела особенно громко, а очутившись на другом берегу, не заметили рукав, протянувшийся к мельнице, и по колено оказались в воде. Но кто в такие минуты обращает внимание на подобные пустяки? Выбравшись на сухое место, друзья пригнулись и стали пробираться вдоль плетня. Сад за плетнем шуршит листвой, переговаривается с легким ветерком.

Ни звука не слышно вокруг. Стырфатан спит, будто вымер, кажется, словно огромный черный ворон накрыл село своими крыльями. В темени друзья не могут различить ни домов, ни здания сельсовета с радиовышкой. Наткнувшись на торчащий из земли обломок скалы, они поспешно укрываются за ним, а убедившись, что все спокойно, с облегчением вытягиваются на траве.

Тут Парса с помощью знаков принимается объяснять Пала:

— Первый дом, тот, что из камня, это дом Лекса, понял? Внизу у них хлев, а сами они живут на втором этаже. Во дворе возле дома — навес, летом хозяева держат под ним скотину. Собаку Лекса зовут Мила, это большая рыжая собака. Не бойся ее, она давно одряхлела. Будет дрыхать, даже если палить над ее ухом из пушек. Корову выводи только одну, но ту, что пожирней. И не торопись, думай прежде всего головой. Все понял, дурень?

— Все…

— Может, ты трусишь? Тогда одень мою шапку.

— Что значит, трусишь? Да я семиголового уаига не испугаюсь, — небрежно роняет Пала, но на душе у него скребут кошки.